• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 37. ИСТОРИЧЕСКИЕ МОЗАИКИ

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 37. ИСТОРИЧЕСКИЕ МОЗАИКИ

Вадим Приголовкин 16.06.2018

Вадим Приголовкин 16.06.2018

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 37

Исторические мозаики

Служитель Лиговет

Каждый полк Русской армии имел своё, зачастую отличное от других, лицо, свои обычаи и традиции. Особенно это было заметно в полках императорской гвардии. Автору, признаться, больше всего импонирует традиция полка номер два гвардии, Семёновского, девизом которого было: «Высший шик в отсутствие самого шика». Настоящая аристократия, в отличие от выскочек-нуворишей (увы, бич современной России), не нуждается в показной демонстрации своего превосходства.

Общая атмосфера полка – в службе, в повседневной жизни, в общении между собой офицеров, невзирая на звания и должности - представляла собой барское достоинство, соединённое с большой простотой. Семёновский офицер не гнул спину ни перед кем. Даже в царском дворце при разговоре с самим государем и особами императорской фамилии семёновский офицер, оставаясь безукоризненно воспитанным, вежливым, не проявлял при этом ни малейшего раболепства.

С другой стороны, у семёновцев не было и тени заносчивости перед младшими. Выразить презрение к солдату, к нижнему чину для настоящего семёновского офицера было невозможно. Точно также семёновские офицеры относились к своим денщикам и к прислуживающим в офицерском собрании лакеям. Настоящий офицер, по понятиям неписанного семёновского кодекса, не мог накричать или устроить разнос служащему собрания; равным образом, были немыслимы оскорбительные обращения-выкрики, бытовавшие в те годы в трактирах вроде «лакусь» или «лакедрон».

В 80-е гг. ХIХ века в обычное время в офицерском собрании Семёновского полка кроме поваров служили четыре человека: буфетчик и три лакея. Буфетчик обычно стоял за конторкой, отдавал распоряжения и заказы лакеям, в горячие минуты сам подавал господам офицерам, а главное - записывал всякий бутерброд, всякую рюмку, папиросу, поданную офицеру. По этим записям в конце месяца производились вычеты из офицерского жалованья. То есть должность буфетчика требовала безукоризненной честности, и, судя по отсутствию недоразумений и скандалов с этими записями, буфетчики этой честностью обладали.

Лакеи в собрании были как вольнонаёмными, так и из проходящих службу солдат (условием было то, что солдат не мог быть из молодых – требовалось прежде отслужить и стать солдатом в полном смысле этого слова).

Рядовой Лиговет, будучи рядовым 9-й роты полка, попав служителем в собрание, по увольнении в запас остался на всю жизнь в полку. Высокого роста, красивый, статный. Был совершенно честен, молчалив и служил бессменно 26 лет. Последние 10 лет Лиговет пил, но офицеры его не увольняли, превыше ценя его честность. Он так и умер, состоя на службе в собрании, в Семеновском военном госпитале от тяжелой болезни почек.

Произошло это осенью 1908 года.

В газете «Новое время» было размещено траурное объявление: «Общество офицеров лейб-гвардейского Семёновского полка объявляет, что такого-то числа в Семёновском военном госпитале от продолжительной и тяжёлой болезни скончался (имярек) Лиговет, честно и верно прослуживший в качестве слуги офицерского собрания лейб-гвардейского Семёновского полка в течение 26 лет». Вынос тела в полковую церковь тогда-то. Похороны тогда-то.

В назначенный день в полковой церкви собрались почти все действующие офицеры полка и, что самое интересное, множество давно вышедших из полка, прочитавших объявление и поспешивших приехать в полковой храм воздать последний долг усопшему.

По окончании отпевания большой белый глазетовый гроб, заказанный на средства офицеров, вынесли на руках вместе офицеры и собранская прислуга. Процессия двинулась к Преображенской часовне, что на Николаевском вокзале, и из всех рот высыпали солдатики посмотреть, как господа офицеры хоронят простого служителя. И замполита с Ленинской комнатой не надо - наглядная агитация! Наверное, не зря именно Семёновский полк в декабре 1905 года всего за 4 дня подавил вооружённое восстание в Москве, поставив фактически точку на первой революции и подарив России тем самым еще 12 лет спокойной жизни.

В Советское время слово «слуга» приобрело негативный оттенок, а зря. Ведь оно от слова «служить», а служить на Руси всегда было почетно: служит и офицер, и солдат, и священник в полковой церкви, и повар в солдатской столовой. Служит и лакей в собрании – полк большой и сложный организм, и в нём нет должностей ненужных и, тем более, позорных.

Как завести друзей, стать другом фельдмаршала и жениться

Говоря языком современной рекламы, Пажеский Его Величества корпус предлагал два в одном: так называемые общие классы (от четырёх до семи в разное время) соответствовали обычному кадетскому корпусу империи или, немного упрощая, советской средней школе, а два старших класса, так называемые «специальные», были, говоря по-современному, вузом, давая курс военного училища. Из младших классов в старшие переходили не все – некоторые предпочитали получать иное высшее образование. Соответственно, к перешедшим в старшие классы коренным, как их называли, пажам при переходе добавлялось некоторое, часто весьма ограниченное количество выпускников других учебных заведений страны. Естественно, влиться в сложившийся, существовавший уже много лет коллектив этим пришлым было иной раз нелегко. Тем более, что в главном учебном заведении империи в специальных классах процветала… дедовщина. Конечно, с советской армейской дедовщиной царская имела мало общего: всё же унижать достоинство управленческой элиты империи не рискнули бы и сами участники процесса, а вот привить золотой молодёжи, отпрыскам генералитета и высшего чиновничества империи навыки дисциплины и самоорганизации считалось делом крайне полезным как для самих этих юношей, так и для будущего державы. Поэтому в старших классах обычай подтягивать пажей младшего класса старшеклассниками существовал вполне официально. За год пребывания в младшем классе паж Рерберг получил за всякие страшные провинности, например, за расстёгнутую на перчатке пуговицу, 34 дневальства вне очереди: из них от офицеров было всего 5, а 29 – от пажей старшего класса. А рекордсменом в те годы был отличавшийся феноменальной рассеянностью коренной паж Эллис, который умудрился за один учебный год отхватить 74 дневальства.

Году в 1885 в корпусе случился скандал: семиклассники поколотили нескольких пажей из шестого. История получила огласку, начальством были приняты строгие меры: заводилы барон Менгден и паж Марин были отчислены из корпуса, фельдфебель и несколько унтер-офицеров - разжалованы. В результате злопамятные старшие, затаившие против младших жажду мести, только и мечтали о том, что, оказавшись в выпускном классе, смогут на законных почти основаниях поквитаться с обидчиками, выместив всё, что копилось два года.

Ничего этого не знал наивный мальчик Федор Рерберг, пришедший в этот злопамятный класс из Тифлисского кадетского корпуса. Случилось так, что уже в первую неделю пребывания в корпусе, только начав осваиваться в коллективе и начав сходиться с некоторыми из новых товарищей, Федя оказался в гостях у Тифлисских знакомых своей семьи. Хозяйка дома, почтенная Варвара Михайловна, с пеной у рта рассказывала о прошлогодних подвигах его новых одноклассников. Рассказ произвёл впечатление, и на другой день наивный провинциал Федя Рерберг в разговоре с группой участников прошлогодних событий намекнул о своём презрении к грубой силе. Одноклассники приняли близко к сердцу, пошептались, сговорились и во время большой перемены на прогулке в корпусном саду, затеяв с новеньким вызывающий разговор, без лишних формальностей хорошенько его побили. Причём одним из главных поборников битья был Сергей Ванновский, сын действующего Военного министра; он бросил в Рерберга толстой палкой.

В отличие от участников прошлогодней истории Фёдор никому не пожаловался, благо следов побоев на лице не осталось, отчего дело осталось никому не известным. В результате… Фёдор Рерберг был единодушно признан своими новыми одноклассниками достойным быть их товарищем; никаких неприятностей больше не было, и сближение с одноклассниками пошло очень быстро. Практически все петербуржцы, многие из которых при первом знакомстве показались Рербергу весьма надменными и заносчивыми, при ближайшем знакомстве оказались отзывчивыми и добрыми друзьями на многие годы.

В общем, завёл друзей!

Сложнее оказалось с учёбой.

В провинции о пажах говорили, что они балованные недоросли, фанфароны и хлыщи, учатся только для вида и говорят всегда по-французски. Мнение это было настолько распространено, что в Тифлисе знакомым, узнавшим, что Рерберг едет в Пажеский корпус, Фёдор, бывший одним из лучших учеников, уверенно объяснял, что особого желания быть пажом он не имеет, но доволен тем, что в Пажеском корпусе, особо ничего не делая, он будет первым учеником. На деле оказалось всё иначе: в первую же четверть Рерберг оказался не первым и не вторым, а 23 из 29. В Тифлиссе его средний балл был одиннадцать, а в пажах он и до девяти не дотянул (в империи оценки выставлялись по 12-балльной системе). Оказалось, что мнение провинции о пажах было совершенно превратно: учились пажи с большим усердием, и Рерберг честно признал, что большинство одноклассников были несравненно лучше подготовлены и воспитаны, знали хорошо языки, а ещё - музыку, прекрасно танцевали и, несмотря на молодость, умели держать себя в любой гостиной. По сравнению с ними Фёдор ощущал себя настоящим чурбаном и утешал себя только тем, что несколько его новых товарищей были ещё чурбанистее. Но сдаваться он не собирался и после первой четверти решил, что теперь у него только один выход – налечь на учебники! Результат оказался очень неплох: по окончании младшего класса Рерберг поднялся с 23 места на девятое; правда, как ни старался, обогнать стоявших выше одноклассников так и не смог.

Но что интересно, по мере повышения успехов в учебе повышался и авторитет среди товарищей; отношения с ними сделались очень просты, и вскоре Рерберга в классе стали называть как называли в Тифлисском кадетском корпусе, по имени – Федька. Это было признание, он окончательно стал своим.

Но это среди сверстников. А вот как со старшими. Где генерал-адъютант Драгомиров, 58-и лет, начальник академии Генерального штаба, национальный герой России, защитник Шипки. И где Федя Рерберг, только что отметивший 19-тилетие молодой подпоручик Семёновского полка. И между тем, первый сам назвал подпоручика другом. Произошло это так.

С сыновьями генерала, Владимиром и Абрамом, Фёдор Рерберг вместе учился в Пажеском корпусе, потом служил в Семёновском полку. С обоими он не был особенно близок, со старшим перешёл на «ты» только в полку, правда, история получилась звонкая. Когда однажды в полковом собрании Владимир, как полагалось по традиции, предложил младшему по возрасту и званию однополчанину выпить брудершафт (что означало, что офицеры с этого момента переходили на «ты»), Федя Рерберг был очень польщён. Но, как признавал он сам, был он к тому времени изрядно пьян. И когда Драгомиров предложил выбрать из ликёров, стоявших на столе: абрикотин, бенедиктин или мараксин, - весёлый Фёдор заявил, что любит «ликер керосин» и предложил выпить брудершафт керосином. Поднялся хохот. Тоже изрядно подвыпивший Драгомиров не мог ударить в грязь лицом; сняли со стены горевшую керосиновую лампу, налили себе в рюмки и, по всем правилам искусства, выпили брудершафт.

23 января 1888 года Абрам Драгомиров пригласил нескольких товарищей (танцующих) к Драгомировым на вечер. Так Фёдор впервые увидел генерала в домашней обстановке. Сам он стеснялся. Настолько, что даже не осмелился ни разу за вечер пригласить на танец старшую дочь хозяина Софью, ибо нашёл её слишком прекрасной, редкой красоты и одновременно в высшей степени скромной, серьёзной и даже строгой. Фёдор искренне счёл её много выше себя во всех отношениях, почему ей не надоедал, а танцевал весь вечер с младшей – с двенадцатилетней Катей. Она не обещала быть такой красавицей, как старшая сестра (впоследствии подросшая Катя сама себя называла дурнушкой), но обладала прекрасными глазами, в которых Рерберг разглядел глубокую порядочность и большой ум, «которые одухотворяли её лицо и делали его более прекрасным, чем лица многих писаных, но бездушных красавиц».

На вечере были подруги Сони Драгомировой, многие настоящие красавицы, и в числе прочих выделялась Шурочка Домонтович, очень красивая и интересная барышня и весьма богатая невеста – считалось за счастье быть ей представленным. Именно из-за неё, именно в этом наступившем 1888 году покончит с собой один из сыновей генерала, 18-летний Иван:

«… будучи влюблёнными, они вздумают исповедоваться в грехах друг перед другом; молодой человек счёл себя таким грешником, недостойным её, что убил себя». По крайней мере, так гласила молва, и так описал эту историю И. Е. Репин. Позже Шурочка вышла замуж за Владимира Коллонтая, под чьей фамилией и осталась в истории. Бросила мужа и сына, «проводила время» с простыми рабочими…

Впрочем, сегодня история не о любви, а о дружбе. Год ещё только начинается, вернёмся в квартиру Драгомировых.

После 12-ти ночи в двух столовых был подан ужин, потом ещё немного потанцевали, и мамаши начали увозить своих дочерей, зал опустел. Остались человек двадцать молодёжи: офицеры, юнкера, лицеисты, правоведы – толпились в передней, разыскивали свои фуражки, оружие, собирались уходить. Но не вышло: в дверях встал хозяин и, загораживая дорогу, велел всем строиться в две шеренги. Возражать не приходилось – построились; генерал велел сыновьям принести бутылки вина и дать каждому гостю в руки по одной полной бутылке. Убедившись, что снабжение вином закончено, скомандовал: «На-пра-во! За мной шагом марш!» - и повёл всех в дальние комнаты, где все принялись пить под его руководством.

Надо сказать, что Федя Рерберг, прожив в детстве несколько лет в имении матери под Херсоном, имел привычку, подвыпив, переходить на малороссийскую речь. Так случилось и здесь: во хмелю произнёс несколько фраз по-хохлацки. Эффект от этих нескольких ничего не значащих слов случился неожиданный. Сидевший на широкой, покрытой пушистым ковром тахте какой-то незнакомый Фёдору штатский во фраке с белой накрахмаленной грудью и со складным цилиндром под мышкой (шапокляк, кстати, назывался такой цилиндр), тоже изрядно подвыпивший, начал отвечать также по-хохлацки и вдруг ещё и обругал: «Ах ты, сукин сын, как ты с твоей немецкой фамилией осмеливаешься балакать на нашей прекрасной мове?».

Штатский! На военного! Это грозило дуэлью! Но дуэль не состоялась. Состоялось то, что Фёдору Петровичу Рербергу было совестно вспоминать и спустя 40 лет. Но тогда «закружилась голова, потемнело в глазах и…». Вскочив с ногами на эту прекрасную тахту, подпоручик опрокинул штатского на спину, сел на него верхом и принялся мутузить от души, да ещё мстительно измял совершенно крахмальную грудь, смял модный цилиндр и лупил до тех пор, пока тот не выполз из-под противника и не свалился на пол. Тогда и Фёдор встал победителем.

Поколоченный оказался товарищем прокурора по фамилии Горовой, лет тридцати. И был он племянником Драгомирова!

Во время этой сцены все присутствующие перестали пить и с любопытством смотрели на «покорение штатского», а сам старик Михаил Иванович Драгомиров стоял у косяка двери и, поблескивая золотыми очками, приговаривал: «Так, а ну ещё раз, так, дай ему, чтобы не чиплялся. А что, Иван Иванович, попался, другой раз осторожнее будешь».

Племянник Иван Иванович Горовой сразу куда-то исчез и, вообще, оказался человеком умным настолько, что никакой истории из этого инцидента не поднял, принял его как мальчишескую выходку, и с Рербергом у них впоследствии было знакомство в самых хороших отношениях.

Драгомиров с бутылкой в руках позвал подпоручика:

- А ну, брат, подойди сюда поближе, покажись мне, что ты за буйный такой, как твоя фамилия?

Рерберг подошёл, назвался.

- А! Так ты вот какой! На, пей! – генерал протянул полный стакан кахетинского вина. Не смущаясь и не отказываясь, Фёдор взял, не торопясь, но не отрываясь, одним залпом со вкусом выпил весь.

- Слушай хорошенько, - старик смотрел с некоторым удовольствием, - если ты, сукин сын, не поступишь ко мне в академию, я тебе все зубы выбью.

Зубами своими Фёдор гордился настолько, что даже любил показывать петербуржцам с запломбированными зубами свои, кавказские, прекрасные, здоровые, хоть на выставку. И сейчас с удовольствием продемонстрировал Михаилу Ивановичу свои зубы и сказал, что зубы у него очень крепкие, и он беспокоится, как бы генерал не поранил свой кулак о его зубы. Этот ответ окончательно сразил генерала.

- Ого, да ты вот какой! Какая мать тебя родила? Слышишь, я требую, чтобы ты явился ко мне в академию.

Тут в разговор вмешался товарищ Фёдора по классу Коля Шлиттер. Коля был известен любовью ко всякому начальству, и особенно к генералам, и умел быть с ними особо вежливым и предупредительным.

- Ваше Превосходительство! Охота вам разговаривать с таким грубияном, он, выпивши, может вам что-нибудь ответить. Если бы вы предложили кому-нибудь из нас поступить в академию, то я первый ответил бы вам, что почту за честь и за счастье продолжить образование под начальством такого известного генерала, как Ваше Превосходительство!

Старик, стоя со стаканом в руке, медленно повернул к Шлиттеру свои золотые очки:

- Послушай, брат! – все в этот момент подумали, что он по достоинству оценит речь Шлиттера и немедленно пригласит в академию. – Ты что же это думаешь, что я совершенно пьян, достаточно, мол, старому сказать в эту минуту несколько этаких да вот этаких слов, так, может быть, как-нибудь и в академию проскочишь, что называется, без мыла! Ну нет, брат, не на таковского напал, а вот этого не хочешь вместо академии.

И с этими словами он показал совершенно сконфуженному и покрасневшему Шлиттеру известную комбинацию из трёх пальцев.

- Ну а с тобой, - обратился генерал с Рербергу, - давай выпьем на «ты», держи стакан, пей.

И он заставил Фёдора по всем правилам выпить залпом ещё один стакан, после чего они целовались, ручкались, как полагалось, и с этой минуты стали «за ручку и на ты».

«Оригинальные товарищи – знаменитейший генерал и подпоручик», - вспоминал впоследствии Рерберг. Но по первости ему и самому в это не верилось. А ещё было очень стыдно, что в первый же день в доме генерала он так напился да ещё поколотил родственника хозяев. Больше стыдился даже жены хозяина и дочерей и никак не решался предстать пред ними, настолько, что, вопреки требованиям этикета, никак не решился ехать к Драгомировым с полагающимся визитом ни в первое воскресенье после застолья, ни в следующее, и вообще целых три месяца. Но потом пришла Пасха. Тут уже увильнуть было нельзя. И в первый пасхальный день, надев парадный мундир, отправился колесить по всем домам, где был принят в течение зимы. Этикет, однако, оставлял лазейку, позволяющую соблюсти условности и не утрудиться: можно было просто оставить в приёмной визитку и расписаться в книге гостей. Хорошее правило, с учётом того, что после ночных балов-застолий многие хозяева спали потом до обеда. В давние времена доходило до того, что некоторые светские петербуржцы, особенно те, кому положение и статус предписывали делать многочисленные визиты, посылали вместо себя прислугу. Обученный расписываться за хозяина лакей пораньше с утра в хозяйской парадной карете, в мундире с лентами и, если зимой, в шубе, скрывающей подлог, объезжал адреса по списку, оставлял визитки, расписывался. В это время как хозяева гостиных, так и якобы делающие визиты спокойно отсыпались после ночей трудовых, либо ещё чем занимались.

Вот этой лазейкой и решил воспользоваться Фёдор, отправившийся с утра пораньше к генералу. Ну, как пораньше? К одиннадцати. Попытка не удалась. Боевой генерал не был великосветским сановником. Вошедший в приёмную подпоручик был застигнут лично генералом за росписью в гостевой книге, получил за эти светские ухищрения добрый фитиль, был почти насильно вытряхнут из парадного мундира, переодет в простую гимнастическую рубашку и посажен за стол. Это был завтрак, плавно перешедший в обед, который не заканчивался. Домой Фёдор возвратился около полуночи, Правда, не такой пьяный как прошлый раз, но и не совсем трезвый. Главным впечатлением этого вечера была эта самая гимнастическая рубашка, в то время, как являющиеся с визитом разные генералы, приглашаемые к столу, тянулись и пыхтели в мундирах при всех регалиях.

В академию Фёдор всё же поступил. Правда, Драгомиров над ней уже не начальствовал, будучи переведён на должность командующего Киевским округом. Уезжая из столицы, Драгомировы наняли для сыновей пятикомнатную квартиру на Загородном проспекте. И сдружившийся к тому времени с сыновьями генерала Фёдор Рерберг часто бывал у них, даже по приглашению братьев одно время жил там и во время приездов генерала часто встречался со своим другом, генералом инфантерии Михаилом Ивановичем Драгомировым. А закончив академию одним из лучших, по собственному выбору продолжил службу в штабе Киевского округа - на целых 9 лет, до конца 1902 года.

Но прежде он женился.

(продолжение следует)

назад