- Главная
- Разделы журнала
- Литературная страница
- «О гибели страны единственной…» Жизнь и поэзия Владимира Смоленского
«О гибели страны единственной…» Жизнь и поэзия Владимира Смоленского
Виктор Леонидов 30.12.2014
Виктор Леонидов 30.12.2014
«О гибели страны единственной…»
Жизнь и поэзия Владимира Смоленского
Первое, что вспоминали люди, знавшие Владимира Смоленского - это необыкновенную красоту. Гибкий, высокий, а взгляд его женщины просто не могли забыть.
Говорили, что мать Владимира Алексеевича была наполовину итальянка. Отсюда, наверное, и случились его необыкновенные глаза. Но известно точно, что отец, донской казак, служивший в 4-м казачьем Донском полку и до революции верой и правдой работавший начальником Луганского отделения екатеринославского жандармского полицейского управления железных дорог, был расстрелян большевиками. Впоследствии его сын, которого спрятала горничная во дворе подвала и который видел оттуда расстрел собственными глазами, воспел образ отца в своём потрясающем стихотворении «Стансы»:
Давно был этот дом построен,
Давно уже разрушен он,
Но, как всегда, высок и строен
Отец выходит на балкон.
И зоркие глаза прищуря,
Без страха смотрит с высоты,
Как проступают там, в лазури
Судьбы ужасные черты.
Поэт, в представлении Смоленского, обязан был напоминать своим образом жизни Блока. Или Аполлона Григорьева. Отсюда брались кутежи, ночные кафе и рестораны, дешевое вино, сопровождавшее его всю жизнь. И вместе с этим была слава одного из лучших чтецов русского Парижа, дружба Бунина и Ходасевича. А, главное, стихи, от которых просто перехватывало горло.
Недаром сквозь страхи земные
В уже безысходной тоске,
Я сильную руку России
Держу в своей слабой руке.
Известный исследователь литературы зарубежья Олег Михайлов считал, что «…в этой области, во тьме одиночества и неизбежности ледяного взгляда смерти В.Смоленский, думается, не имеет равных в русской поэзии».
Действительно, смерть, ангелы, потусторонний мир – всего этого в его стихах хватало, даже с избытком. Но была сумасшедшая, невероятная, всепоглощающая любовь к Родине, которую он лишился в юности. И эту трагедию своего поколения, драму русских мальчиков, чью жизнь переломали революция и гражданская война, он сумел выразить, как мало кто другой.
Ты отнял у меня мою страну,
Мою семью, мой дом, мой легкий жребий,
Ты опалил огнем мою весну –
Мой детский сон о правде и о небе.
Ты гнал меня сквозь стужу, жар и дым,
Грозил убить меня рукою брата,
Ты гнал меня по всем путям земным,
Без отдыха, надежды и возврата.
«Родился 24 июля 1901 г. в имении моего отца на Дону», - писал сам поэт. «Начиная с 18 лет воевал с большевиками, с которыми и эвакуировался из Крыма в 21 году..»
Прервёмся ненадолго и вспомним пронзительные строки, которые поэт посвятил исходу:
Летели русские пули градом…
Убили друга со мною рядом.
И ангел плакал над мертвым ангелом,
Мы уходили за море с Врангелем.
«Об этом неожиданном удачном ассонансе – «ангелом – Врангелем» кой-кто из поэтов говорил с нескрываемой завистью – «Большая удача», - писал один из самых известных литераторов русского зарубежья Роман Гуль.
Но продолжим свидетельство самого Смоленского : «Два года жил в Африке, в Тунисе, где и начал впервые писать стихи, потом приехал во Францию, года два работал на металлургических и автомобильных заводах. Потом получил стипендию, кончил в Париже гимназию, учился в Сорбонне и коммерческой академии. Теперь служу бухгалтером или. Как говорит Ходасевич, - «считаю чужие бутылки». Женат. Имею красивого сына. Вот, кажется, и все».
Владислав Фелицианович Ходасевич, поэт и критик, про которого сегодня, не стесняясь, пишут «гениальный», Смоленского очень любил. Великий пушкинист, он мало для кого находил, кроме Пушкина, лестные сравнения. Смоленским Ходасевич просто бредил:
«Тончайшие, исполненные подлинного чувства, умно – сдержанные стихи Смоленского… очень умны, изящны- по нынешним временам даже на редкость. Вкус никогда (или почти никогда) не изменяет ему».
Я не хочу поднять тяжёлых век,
Там те же звезды в том же мраке стынут,
Как одинок бывает человек
Когда он Богом на земле покинут.
Тема одиночества, выпадения из общей жизни, нависшего чёрного рока была очень близка поколению молодых поэтов русской эмиграции, еле – еле успевшего начать жизнь на Родине. И если томные поэты декадентского Петербурга призывали черные силы и декларировали усталость от жизни, то мальчики русского Парижа хлебнули этих черных сил, загубивших их детство и юность, более чем достаточно. Именно поэтому так расходились стихи Смоленского среди его сверстников.
Им очень хотелось быть русскими поэтами. Они собирались в дешевых кафе, денег часто хватало на стакан вина и чашку кофе, но стихи упоенно читались до утра. И, казалось, что все наладится. Когда-нибудь и как-нибудь. Смоленский, кроме того, часто читал стихи на заседаниях литературных обществ, которые проводились «Метрами». Очень ценила его, к примеру, Зинаида Гиппиус, часто приглашавшая в свою литературную гостиную «Зеленая лампа».
«В нём была какая-то прирожденная легкость, изящество, стройность. Худенький, с тонкими руками, высокий, длинноногий, со смуглым лицом, чудесными глазами, он выглядел всю жизнь лет на десять моложе, чем на самом деле был. Он не жалел себя: пил много, беспрестанно курил, не спал ночей, ломал собственную жизнь и жизнь других…Он влюблялся, страдал, ревновал, грозил самоубийством, делал драму из своей жизни…» Это – свидетельство великой мемуаристки Нины Николаевны Берберовой.
И всё-таки если бы речь шла исключительно о прожигателе жизни, которых в Париже во все времена было не счесть, вряд ли бы кто помнил Владимира Алексеевича сегодня. А его знают, и читают, и издают, потому что невозможно забыть эти строки: "закрой глаза, в видении сонном":
Воспрянет твой родимый дом,
Четыре белые колонны
Над розами и над прудом.
И ласточек крыла косые
В небесный ударяют щит,
А за балконом вся Россия
Как ямб торжественный звучит.
Европейская идиллия продолжалась недолго. Грянула война. Сначала Смоленский уехал в Аррас, где работал на часовом заводе, пока предприятие действовало, а затем, чуть не погибнув в толпе, штурмовавшей последний поезд, возвратился в Париж. «Вернувшись в Париж, встретил я Бунина. В Бийянкуре горели склады бензина. С неба падали черные хлопья сажи. «Уезжаю на юг, - сказал он мне, - а что же Вы, поэт, будете делать? Куда уезжаете?» «Некуда мне уезжать, Иван Алексеевич. Нет денег, да и нет желания. От смерти все равно не убежишь. Да есть ли смерть?
«Ну, ну, - сказал он, слабо и ласково улыбаясь. – Смерть то, конечно, есть, но в чем-то, может быть, Вы и правы…»
Перекрестил меня большим крестом. Поцеловал. «Господь с Вами, Господь с Вами. Может быть, никогда не увидимся»
Вообще о смерти он писал много и много думал. Впоследствии, размышляя о своем к тому времени давно ушедшем учителе Ходасевиче, Смоленский нашел такие слова: «Прав Ходасевич, говоря, что «Судьба русских писателей – гибнуть. Гибель подстерегает их и на чужбине, где мечтали они укрыться от гибели.»
Но, как это всегда бывает со значительными, талантливыми поэтами, сквозь любые мрачные строки все равно пробивалась надежда. Та, которую дарит настоящее творчество.
Вот ночь пришла, и в месяце двурогом
Небесная уснула тишина,
О, этот кубок, поднесенный Богом
Я выпью с наслаждением до дна.
Никак нельзя обойти ещё одну тему. Помню, в архиве замечательного романиста Марка Алданова ( ныне документы эти находятся в Доме – музее Марины Цветаевой в Москве) я видел переписку русских эмигрантов послевоенного периода. И там среди тех, кто принял нацизм, назывался Смоленский.
Но предоставим слово Зинаиде Алексеевне Шаховской, участнице Сопротивления :
«Утверждаю, Смоленский был человек глубоко порядочный – ни в каких литературных склоках не замешанный – и благородный. Утверждаю я это потому, что во время Второй мировой войны Владимир Алексеевич, хоть и чувствовал большую ненависть к коммунизму, чем к тем, кто с ним боролся (за что и подвергся, когда война закончилась, остракизму непримиримых, обвинивших его в «германофильстве»), с немцами не сотрудничал. Никого не выдал, жил в бедности».
После войны было трудно. Владимир Алексеевич писал стихи, очень много сил, не совсем свободно владея французским, отдал переводу «Тристана и Изольды». И еще выступал с чтением стихов. Все это, правда, дохода не приносило никакого, но давало участие в русской жизни. Вот свидетельства еще одной участнице эмигрантской литературной карусели в Париже – Тамаре Величковской :
«Владимир Смоленский читал свои стихи. Большой салон был полон до отказа. Опоздавшие устраивались в коридоре, где было хорошо слышно. Постепенно наполнился и коридор. У Смоленского был звучный, красивый голос. Он декламировал особой манерой – медленно, нараспев.
Русский Париж очень любил Смоленского. И в тот вечер его не отпускали, просили еще стихов. Поэт много читал. Ему без конца аплодировали».
Однако испытания преследовали этого человека всю жизнь. Ему, одному из лучших чтецов , сделали операцию на горле. Он не мог говорить и писал на грифельной доске, беседуя с собеседниками.
Перерезали горло,
Бьют в несчастное сердце,
Душат бедную душу мою…
Владимир Смоленский ещё успевал захлебываться последними стихами:
Я слишком поздно вышел на свидание -
Все ближе ночь и весь в крови закат,
Темна тропа надежд, любви, мечтаний,
Ночь все черней, путь не вернуть назад.
8 ноября 1961 года, когда на Родине праздновался столь ненавистный поэту Октябрь, вторая жена Смоленского, его ангел-хранитель Таисия Павлова, навсегда закрыла ему глаза.
Он похоронен на Сент–Женевьев–де–Буа, в окружении лучших сынов и дочерей России, так любивших свою страну, но не сумевших снова ее увидеть. Остались стихи, остались пронзительные строки:
О гибели страны единственной,
О гибели её души,
О сверхлюбимой, сверхъединственной,
В свой час предсмертный напиши.