• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• Четвёртая берестяная

Четвёртая берестяная

Екатерина Святицкая (Музей Москвы) 8.07.2021

Екатерина Святицкая (Музей Москвы) 8.07.2021

Четвёртая берестяная

Так сиволапые неучи или образованные горожане? Непраздный этот вопрос возникал не раз и у учёных, и у людей, просто небезразличных к отечественной истории, когда речь заходила о русском средневековье. Дошедший до нас корпус летописей и архивных документов допетровского времени не подтверждал, но и не опровергал ни одного из этих определений. Логично, что летописание, которое велось по монастырям, равно как и делопроизводство, осуществлялись специально обученными и заранее подготовленными людьми – монахами, дьяками и подьячими, приказными и писцами. Разумеется, грамотной была и верхушка общества – княжеские семьи, бояре и их приближённые. А как обстояло дело со всем остальным населением, было неясно. Отдельные найденные археологами предметы, несущие на себе надписи или граффити с изображением отдельных букв и знаков, конечно, наводили исследователей на мысль, что грамотой владели и простолюдины, но доказать массовость этого явления было невозможно. Да и является ли показателем грамотности средневековой москвички её умение подписать свою кадушку «бочьця Марья»?

И вот ровно 70 лет назад в Новгороде Великом происходит событие, последствия которого кардинально изменили наше представление о том, как и что писали простые горожане на Руси. Своими воспоминаниями о нем Валентин Лаврентьевич Янин, выдающийся археолог, отдавший всю жизнь исследованиям новгородских древностей, поделился в книге «Я послал тебе бересту»:

«Нашла её ровно через две недели после начала раскопок - 26 июля 1951 года - молодая работница Нина Фёдоровна Акулова. Запомните это имя. Оно навсегда вошло в историю науки. Грамота была найдена прямо на мостовой XIV века, в щели между двумя плахами настила. Впервые увиденная археологами, она оказалась плотным и грязным свитком бересты, на поверхности которого сквозь грязь просвечивали чёткие буквы. Если бы не эти буквы, берестяной свиток был бы без колебаний окрещён в полевых записях рыболовным поплавком. Подобных поплавков в новгородской коллекции насчитывалось уже несколько десятков.

Акулова передала находку Гайде Андреевне Авдусиной, начальнику своего участка, а та окликнула Артемия Владимировича Арциховского. Гайда никаких сколько-нибудь связных речей не произносила, будучи занята только мыслями о хрупкости свитка. Она и руководителю экспедиции показала грамоту из своих рук - как бы не поломал! Главный драматический эффект пришёлся на долю Артемия Владимировича. Оклик застал его стоящим на расчищаемой древней вымостке, которая вела с мостовой Холопьей улицы во двор усадьбы. И стоя на этой вымостке, как на пьедестале, с поднятым пальцем, он в течение минуты на виду у всего раскопа не мог, задохнувшись, произнести ни одного слова, издавая лишь нечленораздельные звуки, потом не своим голосом выкрикнул: «Премия - сто рублей!»; и потом: «Я этой находки ждал двадцать лет!» А затем, как сказала Н. Ф. Акулова спустя много лет с экрана кино, «тут такое началось, будто человек народился».

Действительно, эта «первая ласточка» стала началом огромного, тысячного собрания новгородских берестяных грамот, открывших исследователям мир повседневной городской жизни с ее хозяйственными распоряжениями и торговой перепиской, юридическими документами, молитвами и заговорами, разнообразными списками «на память», детскими рисунками и любовными страданиями, запечатленными на бересте. Вслед за Новгородом постепенно подтягивались и другие города – археологи Смоленска, Витебска, белорусского Мстиславля, Твери, Старой Руссы, Торжка, Пскова радостно сообщали о находках полосок бересты с записями. Как ни странно, Москва достаточно долго не входила в этот список «счастливцев». Возможно, виной тому не слишком хорошо хранящие органику столичные почвы.

В 1974-1975 годах сотрудники археологического отдела Музея истории и реконструкции Москвы (ныне – Музея Москвы) проводили изучение церкви Всех Святых на Кулишках, которая расположена близ станции метро «Китай-город», на Славянской площади. Храм реставрировался, велись строительные и археологические работы вокруг него. Одной из находок стала узенькая полоска бересты. Развернув её, археологи поняли, что это настоящая берестяная грамота. Рисунок, на котором сохранилось изображение ног и подолов одежд идущих людей, был разорван пополам, и в руки исследователей попала нижняя его часть. Находка эта обрадовала археологов, но полноценной берестяной грамоты с текстом пришлось ждать ещё почти 15 лет.

Кстати, позже был найден и другой детский рисунок с «ногами». Это произошло в середине 1990-х годов, во время раскопок московского Гостиного двора. Как и в первом случае, также сохранилась только нижняя его часть с изображением ног человечка, дерева (ёлки), петуха.

В 1988 году во время раскопок на Историческом (Воскресенском) проезде, которые проводила Московская археологическая экспедиция Института археологии СССР под руководством Сергея Заремовича Чернова, из культурного слоя была извлечена первая грамота Москвы. Это был, вероятно, черновик документа первой половины XV века, содержавшего фрагмент официального акта – правовой грамоты. К сожалению, её текст был процарапан «по-московски», поперек волокон, и когда грамоту разорвали, разрыв пошёл вдоль, и в руки археологов попала лишь узкая полоска бересты с фрагментами слов. Восстановить написанный текст было невозможно.

1990-е и начало 2000-х годов были временем расцвета спасательной археологии в центре Москвы. Но ни раскопки на Гостином дворе близ Красной площади, ни исследования на Манежной не принесли долгожданных свиточков с письменами. Только в августе 2007 года в Тайницком саду Московского Кремля были найдены вторая и третья грамоты. Вторая грамота была лишь небольшим обрывком с фрагментарной надписью. Зато третья сразу восполнила недочёты своих предшественниц, став первым полноценным экземпляром этого редчайшего для столицы вида письменных источников. Написанная на бересте чернилами(!), она стала самой большой из всех известных на тот момент берестяных грамот (около 370 слов, 52 строки).

Перечень имущества Турабея - владельца двора на Подоле Московского Кремля и земель под Суздалем – был составлен в конце XIV – начале XV века. Это очень подробный список, который включает в себя, например, перечисление лошадей с указанием их масти, «котёл пивной железен» и много другого добра, хозяин которого был, вероятнее всего, выходцем из Золотой Орды. Двадцать шесть его лошадей из суздальского табуна были переданы управляющим некоему Кощею при свидетелях, в числе которых назван Фёдор, игумен Ильинского монастыря. Вероятнее всего, Турабей и его «молодые люди» несли военную службу (для этого и были нужны ездовые лошади). Упомянуты в тексте и «страдники» - зависимые крестьяне суздальских владений этого представителя московской знати.

Авторы раскопок в Кремле – Татьяна Дмитриевна Панова и Владимир Юрьевич Коваль - в своем отчёте отмечали «повышенную влажность культурных напластований» на территории Тайницкого сада, на спуске к реке. В отличие от Новгорода, московский культурный слой обычно плохо сохраняет бересту и дерево. Тем не менее, есть район, где археологи всегда находили большое количество предметов из органики. Это, разумеется, древнее Зарядье, расположенное к востоку от Кремля вдоль Москвы-реки и плотно заселенное в XIV–XV веках. Благодаря влаге приречного слоя, здесь уцелела четвёртая (и последняя из пока найденных) московская грамота. В однородном влажном пласте с остатками щепы, шерсти, костей на глубине почти три метра от дневной поверхности «плавали» мелкие находки: украшения, детали книг, крестики, ключи, монеты, торговые пломбы. И среди всего этого разнообразного материала 20 октября 2015 года сотрудниками Института археологии РАН, работавшими под руководством Леонида Андреевича Беляева, была найдена четвёртая московская берестяная грамота. Находившиеся рядом с грамотой предметы, стратиграфия (деление слоя на пласты по хронологии) и данные палеографии – науки об истории письма - позволили исследователям точно датировать её последней четвертью XIV века.

Эта грамота, в отличие от предыдущих трёх московских, была оформлена по «стандартам», принятым в Новгороде, с текстом, идущим не поперёк волокон, а вдоль. Чётким почерком слуга докладывает господину о неудачной попытке поехать в Кострому: некий Юрий с матерью вернули их с дороги и дважды взяли сравнительно небольшие суммы денег (налог или долг?), выраженные в серебре (полтина) и мехах (38 белок).

Общая сумма выплаченных автором средств составляет 38 бел и одну полтину. Если упоминание полтины обычно для московских документов этого времени, то белы встречаются в них впервые. Как расчётная единица «бела» или «белка» хорошо известна, начиная с XIII века, из новгородских берестяных грамот и других письменных источников. При этом нередко белки комбинируются с рублями и полтинами в рамках одного и того же платежа. На один московский рубль приходилось 100 белок, а меховой эквивалент всей выплаченной суммы составлял 88 белок.

Кем же был автор найденного послания? Этого мы сказать не можем: неизвестно даже местонахождение адресата. Если он получил письмо, то это произошло в Москве. А если найден черновик письма, то в Москве оставался его автор. Возможно также, что оба они в Москве, но автор лишён возможности доложить хозяину о ситуации лично и составил довольно сдержанный по тону отчет о произошедшем. Господину объясняют, почему поездка сорвалась. Грамота более похожа на оправдание – в ней нет протеста против произошедшего, следовательно, вернувшие автора письма с дороги имели на это право.

Ясно, что Юрий с матерью – непростые люди, это лица более высокого статуса, чем автор письма, и обладают определенной властью, наделены правом (или, по крайней мере, силой) возвращать с дороги, требовать возврата долга или неуплаченной пошлины. Л. А. Беляев отмечал, что, скорее всего, это всё-таки представители власти, возможно, княжеской. Исследователь предлагает и иную версию: Юрий с матерью - контрагенты «господина» по торговле, кредиторы, возможно, даже родственники. В любом случае, упоминание «матери» свидетельствует об относительной молодости Юрия. Но кто он был? Звенигородский и Галицкий (вот она, дорога на Кострому!) князь Юрий Дмитриевич (1374-1434), за которого по малолетству с 1389 года правила его мать, вдова Дмитрия Донского княгиня Евдокия Дмитриевна? Или кто-то из иных знатных Юриев конца XIV века, из которых исследователи насчитали 25 титулованных и 15 нетитулованных претендентов на звание адресата четвёртой берестяной? Возможно, когда-то мы и получим ответ на этот вопрос, но даже если это останется загадкой, бесспорно одно: с находкой этой грамоты мы получили ещё один занимательнейший сюжет средневековой московской истории.

назад