• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 67 Исторические мозаики

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 67 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 20.11.2020

Вадим Приголовкин 20.11.2020

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 67

Исторические мозаики

Город оживает, когда в него входят военные

Русские всегда любили своих военных. Особенно в уездных городах. Как известно, жизнь в городе начинается, когда в него входят военные.

Весной 1839 года, совершая переход на Бородинское поле в город Вязьму, в полном составе вступил на дневку Галицкий егерский полк. Вступил, как положено: с музыкой, с оркестром во главе. Встречать военных вышел весь город: впереди огромной толпы богатое купечество привечало военных хлебом-солью и «вяземскими коврижками». Полковому командиру полковнику Александру Клеонаковичу Ушакову городской голова поднёс громадный пряник, как показалось военным, людям со здоровым аппетитом, обострённым долгими переходами на свежем воздухе, «размером с целую милю». Когда полковник в ответной речи стал выражать благодарность за такой ценный подарок, кто-то из сопровождающих голову с милой непосредственностью, вполне душевно перебил:

- Помилуйте-с! Нам наплявать! А вы кушайте на здоровье!

Если кто не понял – это не оскорбление. Это так местные говорили. И так выражали свои чувства.

Богатое вяземское купечество разобрало по домам всех офицеров и юнкеров. Угощали на славу. Своим городком вяземцы гордились, говорили: «Вязьма-городок – Москвы уголок».

Ну, а что – местный патриотизм никто не отменял.

Назавтра военные отвечали любезностью за радушный приём: полковой оркестр играл на бульваре. День был воскресный, и опять собрался весь город, в котором, отметили полковые, было очень много красавиц. Все женщины были в праздничных нарядах и разноцветных шёлковых платочках на головах. «Длинные вереницы их, кружившие по аллеям вокруг бульвара, казались грядами разноцветных маков».

Вечером, почти во всех домах, принявших офицеров и юнкеров, устроились вечеринки. Молодые люди обоего пола веселилась: пели под гитару, играли в разные игры, угощались чайком и сладостями.

Молоденький юнкер тогда вспоминал полвека спустя:

«Меня приняло на квартиру прекрасное купеческое семейство Ечеистовых, и супруги ухаживали за мной, как за родным сыном. Я не помню вечера более приятного в моей жизни: так было на нём всё чинно, нравственно, патриархально просто, что на душе становилось как-то светло, хорошо. Пели задушевные русские песни, в одиночку и хором, под аккомпанемент гитар, исполняли разные характерные грациозные народные танцы, в роде «по улице мостовой» или «метелицу», играли в фанты и т.п.

Одна игра мне особенно понравилась: девушке, которой фант вынулся, присуждено было «продавать ленты».

Девушка подошла ко мне первому.

- Покупаете ленты?

Не зная сути игры, я затруднился отвечать.

- Сколько аршин вам нужно лент? – спросила она меня вторично.

- Сто, - отвечал я наобум.

Общество захохотало.

- О нет! - возразила девушка. - Так много товару не найдётся в лавочке! Хотите, отмерю я пять аршин?

- Извольте, отмерьте.

Девушка взяла меня за обе руки, развела их горизонтально в обе стороны и поцеловала в губы. Это был один аршин. Потом таким же образом отмерила другой и все последующие.

Я растаял от удовольствия и пожалел, что согласился только на покупку пяти аршин. Потом эта игра повторялась чаще, и я не хотел брать менее десяти аршин».

В моём советском детстве мы играли в «бутылочку» и в «кис-мяу» - современники в теме. Только мы много моложе были. Акселерация.

Русские диалекты

Галицкий егерский полк спешил на Бородинское поле для участия в торжествах по случаю открытия памятника русским воинам^[1]. Кажется, мы уже писали, что огромному мемориальному комплексу на Бородинском поле Россия обязана трудам императора Николая I.

Входя в состав 2 армейского корпуса, Галицкий полк квартировал в городе Быхове Могилёвской губернии, откуда и выступил. Покуда шли по Могилёвской и Витебской губерниям, поход не представлял для солдат и офицеров ничего особенного, но со вступлением в Смоленскую губернию для служивых открылся новый мир. Что интересно, для местных жителей строй солдат тоже являл невиданное явление: со времени грозы 12-го года прошло немало времени, армия с тех пор стояла в основном на западе Империи, и жители внутренних Российских губерний, особенно молодые, с тех пор судили о солдате только по отдельным личностям отпускных, приезжавших в их деревни и села.

Удивили солдат жители Духовщинского уезда. Особенно местные женщины. Как писал очевидец: «Вообразите себе громадную женщину, с растрёпанными волосами, босою, в длинной, грязной закоптелой рубахе, подпоясанную простою веревкою – это девка! Рядом с нею в такой же точно рубахе, но с фартуком – не спереди, как бы следовало, а сзади, и с отребьями какой-то грязной тряпки на голове – это замужняя».

Погода в том мае была жаркая, потому полк ночевал в гумнах, чему все радовались: в хатах заели б паразиты.

Зато Вязьма, Вяземский и Гжатский уезды «… вознаградили наше русское чувство: там только увидели мы сарафаны, кокошники и душегрейки».

Весь поход полка по Смоленской губернии, начиная с того самого Дорогобужского уезда и до заветного Бородина, «был каким-то триумфальным шествием».

Каждую роту жители всякой деревни встречали с блинами, пирогами, калачами и другим печеньями. И с целыми бочками кваса.

Разрешения старики спрашивали у ротных командиров:

- Позволь, кормилец, сердешным солдатушкам кваску испить и пирожка откушать.

Солдатам, конечно, в радость и русское хлебосольство, и радушие. В долгу не оставались: отплачивали крестьянам песнями, солдатской удалью и плясками, несмотря на усталость, ранец и тяжёлую амуницию. Пели и плясали под инструменты, солдатские, ротные – барабаны, бубны, тарелки, ложки и треугольники. Целыми деревнями, от старого до молодого, провожали роту от деревни до деревни. Но приятней всего были ночлеги. Офицеры дивились неутомимости своих солдатушек. Поужинав, они – рубахи на выпуск, шинели внакидку, фуражки набекрень - выходили на улицу, кто с чем: с балалайкою, рожком, скрипкою (да, да, на скрипках играли солдаты русские!), бубном. Тут девичий хоровод – и пляска начинается, и до утра, вплоть до утреннего генерал-марша, призывающего под ранец. И спать не ложились.

В полку потом долго вспоминали этот поход: катались как сыр в масле – ешь – не хочу!

Но не везде была такая роскошь. В бедных уездах, в Сычёвском и Духовщинском, нередко приходилось довольствоваться хлебом в крынке с молоком.

Юнкер Вася Роткирх^[2] как-то пришёл на квартиру крепко голодный.

- Хозяюшка-голубушка, дай чего-нибудь покушать.

- Что ж я тебе дам, родненький? Хлеб да сыр, а во печи куритца.

- Хлеб, сыр и жареная курица? – переспросил юнкер. – Да чего же больше? С меня и довольно! А вот если прибавишь и кружку молока – то и спасибо!

- Да ты про что, родимый? Я баю, что вот хлеб замешен, да ещё сырой, а в печи курятся проклятые мокрые дрова и гореть не хотят! А уж молочка - не взыщи, нетути: с недельку анафемский волк коровушку зарезал.

Велика Россия, и говор везде свой, даром что Смоленская губерния и до Москвы недалека, а всё же…

Пришлось идти по другим хатам, искать ужин у товарищей.

От себя добавим. От наполеоновского, а точнее европейского нашествия 1812 года, больше всего пострадала Смоленская губерния: через неё двигались наибольшие массы войск, и с запада на восток, и с востока на запад, и шли ожесточённые боевые действия, и наибольшим здесь было народное сопротивление; а после войны сразу вспыхнула долгая и продолжительная эпидемия – спутник всех войн. По некоторым данным, 25 лет и больше, как раз ко времени описываемых событий, потребовалось только на восстановление экономики разоренных селений.

26 августа на Бородинском поле состоялось открытие памятника, что на Семёновском редуте.

В строю других полков, точно также пришедших со всех концов России, стояли и Галицкие егеря. Николай I лично скомандовал:

- Слушать моей команды! Слушай! На кра-ул!

После этого перед каждой батальонной, батарейной и кавалерийской полковой командой прочли высочайший приказ. По нынешнему времени его право стоит привести полностью, в нем в немногих строках все: и уважение истории, и дань памяти предкам, и любовь к Родине, и обращение к современникам- наследникам победителей:

«Ребята! Пред вами памятник, свидетельствующий о славном подвиге ваших товарищей! Здесь, на этом месте, за 27 лет пред сим, надменный враг возмечтал победить русское войско, стоявшее за веру, царя и отечество. Бог наказал безрассудного: от Москвы до Немана разметаны кости дерзких пришельцев – и мы вошли в Париж.

Теперь настало время воздать славу великому делу. Итак, да будет память вечная бессмертному для нас императору Александру I-му. Его твёрдой волей спасена Россия; вечная память падшим геройскою смертию товарищам нашим и да послужит их подвиг примером нам и позднейшему потомству. Вы же всегда будете надеждою и оплотом вашему государю и общей матери нашей России. Николай».

По окончании чтения войска кричали «ура!» Пелена спала с памятника, ударили орудия.

Потом команда:

- На молитву! Кивера долой!

Начался молебен и освящение памятника.

Опять скомандовал государь:

- Батальоны, на колени!

Все пешие войска преклонили колени. Впереди, вместе со всеми стоял на коленях русский царь; провозглашена была «вечная память воинам, за веру и отечество живот свой на брани положившим».

Картина была торжественная!

Анна, дочь казака Сердюкова

Анна Сердюкова - кубанская казачка 16-ти лет. Красива девка, особенно чёрными глазами и роскошной русой косой. Заглядывались на неё многие: и казаки, и их благородия, но девчушка была твёрдых правил – баловать не давал суровый отец-казак, человек взглядов строгих; это несмотря на довольно вольный нрав кубанских станичных красавиц. То, что свершила эта девчушка, всеми было признано подвигом, далеко выходящим за рамки обыкновенного, и это в той среде, в той атмосфере непрерывной войны, шедшей на Кавказе почитай век и выработавшей характеры необыкновенные, которые не всякий подвиг сочтут подвигом.

Праздничным осенним днём сороковых годов ХIХ века, уже под вечер, Анна с младшим 11-летним братом отправилась за станицу, на свой огород, крайний к реке Лабе, на которой стояла станица. Как следует справной будущей хозяйке, девка до того заработалась, собирая овощи, что только крик брата заставил её оглянуться. От увиденного отнялся язык – пять горцев бежали к ней, но ноги, к счастью, не отказали, она бросилась к калитке в плетёном заборе, которым был обнесён огород.

Перепуганный мальчонка с ружьём забился в кусты под забором, боясь не только выстрелить, но и крикнуть, и только смотрел на происходившее.

Ужас заставил девчонку просто лететь: ближайший преследователь, боясь упустить добычу, бросил в неё кинжал; но не судьба была стать жертвой: кинжал пролетел мимо и воткнулся впереди бегущей. Совершенно инстинктивно она схватила этот кинжал, лезвием от себя; набежавший горец обхватил девушку и сам наткнулся на острие; Анна даже не поняла, каким образом он вонзился ему в живот. Оба повалились, девушка тут же вскочила, но, растерявшись, вместо того, чтобы броситься в калитку, схватилась за забор, хотела перескочить…. В тот же миг другой набежавший горец шашкой рассек ей зад, хотя и неглубоко. Боль и страх окончательно ошеломили бедняжку… опомнилась она уже за Лабой, на вражеском берегу, сидя за седлом, привязанная к поясу всадника. Их было пятеро, шестого, которому не повезло, уже мёртвого везли перекинутого через седло.

Отъехав на значительное расстояние, горцы остановились, развели костер и….

Тут наш источник, офицер Кубанского казачьего войска Аполлон Шпаковский, прервал свой рассказ, ограничившись многозначительной буквой «и» и многоточием. Авторы позапрошлого века, в отличие от нас грешных, опускали некоторые подробности. Последуем их примеру и мы, не будем гадать.

За полночь горцы улеглись спать. Находясь уже на своей территории и уверенные в своей безопасности, они не только не связали пленницу, но даже не выставили караульного. И это была ошибка, ставшая для них роковой.

Анна лежала возле вожака. Похоже, жаркая кавказская ночь, полная луна и окружающая тишина вернули ей силы. Приподнявшись и одной рукой придерживая ножны, казачка вынула кинжал у вожака. Страх придал ей решимость: одним мгновением она всадила клинок ему в горло. Тот даже не вскрикнул, так силён и точен оказался удар.

Вид крови ошеломил и обезумил девку: она схватила шашку и пистолет убитого и принялась рубить спящих; трое просто не успели прийти в себя и поплатились жизнью; четвёртый вскочил на ноги, но видя мёртвых и залитых кровью товарищей, охваченный паникой, так растерялся, что бросился бежать, но остервеневшая Анна погналась за ним и выстрелом положила на месте.

Потом, как делали это казаки и горцы, она собрала с убитых оружие и одежду, переловила стреноженных коней, побатовала, навьючила своими трофеями победы и мести и уже под утро добралась до Лабы верстах в семи или восьми от станицы.

Странно, но пережив и совершив столько, она не решилась переправиться через реку, настолько страшной показалась ей ревущая и летящая стрелой вода. Стояла растерянная на берегу. К счастью, с той стороны пикет увидел одинокого всадника с конями. Решив, что это либо мирный, либо бежавший от своих горец (Анна переоделась в трофейное и с оружием), пикет переправился сам и доставил казачку со всем захваченным в станицу.

Немного времени казачке пришлось провести в госпитале, скоро она оправилась, хотя следы остались навсегда. Вскоре, как прежде говорливая и бойкая, она появилась в станице.

Наградой ей были золотая медаль на георгиевской ленте и пожизненный пенсион в 50 рублей, а ещё золотой браслет в подарок лично от главнокомандующего князя Воронцова. Подвиг её всеми был признан необыкновенным.

Человек предполагает

В 1846 году казачья № 14-го батарея стояла на Змейском посту, близь Военно-Грузинской дороги. Время было тревожное, ждали вторжения Шамиля в Кабарду, батарея пребывала в полной боевой готовности. Однако частые отношения с кабардинцами и взаимные визиты не прерывались. Офицеры батареи Шпаковский и сотник С-в получили приглашение кабардинского князя К…ва на свадьбу его сына. Зная хорошо соседей, офицеры распорядились, на всякий случай, и отправились за Терек в аул князя. Предварительно высыпали весь порох из газырей и натрусок – знали, что горцы обязательно будут просить пороху: дать его означало дать на свою голову, отказать же хозяевам означало заслужить их вражду.

Поехали в аул только с вестовыми. Офицеров встречал в кунакской сам князь, проводил с почестями в среду гостей в главную саклю хозяина, где собрались муллы, кади, эфенди, музыканты, жених и его товарищи. После молитв духовенства и благословения молодых начался обеденный стол; молодые в окружении каждый своих друзей заняли почётные места.

Знатокам было видно, что свадьба молодого князя была во многих деталях далека от заведенных обычаев, но старый князь был эксцентрик, а его богатство и слава, влияние его на народ позволяли многое; князя никто не смел судить и даже замечать нарушения старых обычаев. Гости угощались, рассевшись на подушки, покрытые коврами, а кто-то - просто присев на корточки, где пришлось, соблюдая, однако, уважение к старости, роду и заслуге. Неприхотливая стряпня горской кухни запивалась аракой и бузой.

После обеда изрядно развеселившиеся гости перешли в кунакскую, где уже ожидали музыканты. Началась пляска: молодая, стройная и прекрасная как гурия, танцевала лезгинку; молодой, скрестив руки, стоял напротив её и страстными глазами следил за сладострастными и грациозными движениями своей возлюбленной.

В самый разгар танца стоящий за офицерами старик-кабардинец сказал Шпаковскому, коверкая слова: «Тебя любят оба князя; наш адат велит, если хочешь почтить молодых, выстрели из пистолета под ноги молодой; но храни тебя аллах, если её ранишь».

Шпаковский был хорошим стрелком из пистолета; желая похвастать как знанием приличий, так и своей стрельбой, и притом как небольшой любитель до арака и бузы, будучи в совершенно нормальном состоянии, он выстрелил. Пуля вонзилась в пол сакли у самых ног красавицы. Она едва вскрикнула от неожиданности и снова понеслась серной, стройно и величаво. Присутствующие оглушительно одобрили «джигит Палон», что означало «Молодец Аполлон», - горцы предпочитали называть по имени, а не по фамилии, а имя Шпаковского из Аполлона переиначили в Палона. Дружески кивнул головой молодой князь, одобряя ловкость и любезность гостя; светлая улыбка пробежала на устах невесты. Шпаковский торжествовал, вполне довольный собой.

Порядочно выпивший сотник С-в, вынув из-за пояса пистолет, решил не отставать, но его пистолет дал осечку; сотник взял его рукой за ствол, взвёл курок и стал было насыпать на полку порох, как грянул выстрел. Пистолет выпал из рук оторопевшего сотника; молодой князь, стоявший прямо напротив дула, с тихим стоном упал – пуля попала ему прямо в сердце, он не успел даже отнять руки от груди.

Отчаянно закричала красавица, бросившись на труп мужа; крик её был заглушен ревом сотни разгоряченных аракой горцев, ненавидящих в душе русских; засверкали кинжалы и шашки; свадьба превратилась в похороны и грозила кровавой тризной. Сотник С-в был сбит с ног, Шпаковский отступил в угол, выхватил кинжал и шашку, готовился недаром продать жизнь.

Всё остановил старый князь.

Бледный как смерть, дрожащей рукой он поднял пистолет, и видя, что курок на первом взводе, а полка откинута, вмиг сообразил, что у сотника не было умысла убить его сына, что виной был случай, судьба.

Дрожащим от волнения и слёз, но всё ещё могучим и повелительным голосом он повелел:

- Аставар!^[3]

Всё мгновенно стихло.

Подойдя к С-ву, князь спросил:

- Давно ли был заряжен пистолет?

- Более месяца, - был ответ.

Старик покачал головой.

- Через этого человека, - сказал он своим, - великий Бог совершил непреложный закон своего предопределения; старый слежавшийся заряд тлел в стволе, и в нём была смерть моего единственного сына. Не виню неверного в умысле; он был друг мне и сыну; мы давно ели с одной посуды и не раз доказали взаимную приязнь, но теперь между нами кровь, и я один имею право канлы^[4].

Помолчав, старик продолжил уже менее звучным и твердым голосом:

- Радость и горе посылаются Богом и святым его пророком. Друзья, я собрал вас разделить радость, но горем я не делюсь и прошу теперь: дайте отцу, матери и молодой вдовице посетовать и не мстите невинным; они рука провидения, а не злодеи; об них я сам распоряжусь.

Шпаковский знал кабардинский, и учитывая обстоятельства, неудивительно, что речь старого князя запечатлелась в его памяти почти дословно.

Гости глядели на русских с упреком и угрозой, но разошлись.

Князь провёл офицеров в небольшую саклю, молча оставил там и запер на замок. Вскоре пришли с десяток вооружённых с головы до ног горцев, привели с собой казачьих вестовых. Горцы все расположились у дверей, не выпуская винтовок из рук. Можно представить, как прошла ночь и о чём думали казаки; ободряло единственно, что у вестовых не отобрали оружие; это давало надежду дорого продать свою жизнь.

Утро внесло ясность: караул был представлен князем для ограждения гостей от мести аульных жителей.

Князь сам проводил их до переправы на Тереке. Прощаясь, сказал: «Да хранит вас ваш Бог! Я вас не обвиняю в смерти моего сына, и потому отпускаю не как врагов, а как орудие, посланное Богом наказать меня. Советую, перейдите на службу подальше отсюда: будете подальше от мести каждого кабардинца. Пистолет твой, С-в, я не могу возвратить; наш адат велит оружие крови иметь у себя, но вот тебе взамен мой, а тебе, Палон, мой кинжал. Прощайте».

С этим он ускакал. Шпаковский пишет, что никогда больше ему не пришлось видеть благородного старика-князя К-ва, но «всегда искреннее и глубокое чувство уважения останется у меня к памяти старого князя, который не поддался влиянию чувств мести и ненависти, так свойственных натуре горца».

Через два дня в Кабарду пришёл Шамиль, всё запылало. Крепость Нальчик едва устояла, часть кабардинских аулов присоединились к нему, но в итоге после нескольких поражений горцы были отбиты.

Старик-князь во всех этих событиях в числе немногих не изменил России. 

[1] Этот памятник часто называют «Главный монумент российским воинам - героям Бородинского сражения», или проще - «главный монумент Бородинского поля»; у подножия - могила Багратиона; в 1932 году разрушен с формулировкой «как не имеющий ни исторической, ни художественной ценности», восстановлен в 1987 году.

[2] Вася Роткирх – это тогда и для своих, а правильно - барон Василий Алексеевич фон Роткирх, из древнего рыцарского рода, корни которого уходят куда-то в XII век, а по маме от того самого Ганнибала, что наше всё – Пушкин! Такое и выговорить страшно; потому даже спустя десятки лет все свои литературные труды талантливый писатель, жандармский офицер, генерал-лейтенант В. А. фон-Роткирх подписывал романтичным псевдонимом Теобальд; ну, а во время описываемого перехода на недоумённые расспросы крестьян, расспрашивающих одетого в солдатское юнкера Васю «Ты из каких, из солдатских, или дворовых», скромно отвечал «из дворовых»; не сознавался, что из дворян.

[3] Остановитесь.

[4] Кровная месть за убитого; впрочем, коран допускает выкуп крови, и взамен жизни можно откупиться.

назад