- Главная
- Разделы журнала
- Исторические факты
- УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 68 Исторические мозаики
УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 68 Исторические мозаики
Вадим Приголовкин 26.12.2020
Вадим Приголовкин 26.12.2020
УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 68
Исторические мозаики
Домашнее насилие и ювенальная юстиция в Империи начала ХIХ века
Случившееся было делом невиданным и взбудоражило всю Москву. Настолько, что люди нанимали окна, чтоб посмотреть, как повезут девиц Паниных, высочайшим повелением императора Александра I изъятых у матери. Всего у действительного статского советника Панина и жены его, урождённой Юсуповой, было четыре дочери и два сына.
А началось все с того, что 24 марта 1804 года Варвара, Анна и Екатерина Панины написали письмо своей знакомой А. Н. Тепловой; четвёртая сестра Клеопатра была еще слишком мала. Письмо стоит того, чтобы хотя бы отрывки из него процитировать полностью. Строго говоря, писала старшая, Варвара, но от имени всех сестер. Сёстры жаловались на жестокое обращение со стороны матери.
«Потеряв надежду и терпение, тем более для бедных моих сестёр, страдающих со мною, я осмелилась, и может быть прогневляю Бога, просить у вас, любезная Анна Николаевна, той помощи, в коей повидимому никто в свете участия не приемлет. Ты одна, в которой мы полагаем теперь надежду; поверьте, поверьте самому Богу, что жизнь наша нам кажется постылою. С каждым днём гнев нашей родительницы увеличивается, так что нередко, вместо гонения словестного, иногда мы бываем наказываемы всячески, не упоминая о пощёчинах, ежечасно почти, то та, то другая получает: но за что сей гнев, за что столь сильно обращено немилосердие на нас, мы того совсем не постигаем. Сверх сего, мы переведены на чердак, и там в одной комнате заперты на ключ, - словом, мы не можем никак утешить тоску свою слезами, одно только утешает, что мы все четыре сестры неразлучны, и потому наше заключение временем облегчает тоску нашу... Неужели наша родительница не есть мать наравне с прочими? Тут что-то скрывается непостижимое для нас, или может быть в жизни нашей определено страдать свыше мер человеческих».
Сёстры просили Анну Николаевну о помощи: «Сделайте милость, употребите ваши силы, чтобы мы были заключены в какой ни есть монастырь, там мы избавимся мучительной жизни, и будем со слезами молиться Богу за наши и родителей наших прогрешения. Бог милосерд! Он нашу молитву услышит, и ненависть к нам родительская обратится со временем в ту любовь, которая у них при нашем рождением была. Ради Бога, не оставьте нашей просьбы. Создатель вас наградит своею милостию за спасение невиновных. Мы уверены, что вы нас не оставите, потому что вы нас знаете с той стороны, с какой с ребячества с нами были знакомы. Прощайте, матушка Анна Николаевна, сохраните жизнь несчастным вашим преданным».
Ещё была приписка:
«Податель сего письма есть один, который сжалился на наши слёзы и взял на себя комиссию доставить вам письмо наше; ради Бога пришлите с ним ответ. Скажите, что нам делать и чего надеяться?»
Девочки умные были: бумаге имя добровольного помощника не доверили, не засветили.
Дальше события развивались так.
Анна Николаевна помогла: неведомо как, но письмо сестёр оказалось у вдовствующей императрицы, вдовы Павла Марии Фёдоровны. И не только письмо, но, видимо, и добавили информации, ибо императрице также сообщили, что Панина виновата ещё и в жестоком обращении со своими людьми (то есть с дворовыми), что содержит сестёр на чердаке, томит их голодом и наказывает телесно, что соседи присылают им тайно еду, и что жестокости сии уже доходили до сведения полиции, и что Панина обязываема была подписками исправиться, но не исправилась!
Императрица распорядилась сообщить полученные сведения… Министерству внутренних дел!
От Министерства поручено было московскому гражданскому губернатору Н. И. Баранову о всём том без огласки, но достоверным образом разведать.
Николай Иванович в скором времени донёс в Петербург о принятых им действиях.
Губернатор начал с того, что встретился с действительным статским советником Бентыш-Каменским, известным по знакомству с домом Панина, «наведался у него обо всем вышеописанным». Тот сказал, что действительно дочери Паниных находятся в жалком положении, что их держат взаперти и никуда не вывозят в свет и не отпускают, но больше ничего он губернатору сказать не может.
После сего губернатор приказал частному приставу полицейской части, где жили Панины, «прилежнейшим и скромным образом узнать о всех проступках Паниной».
Пристав хлеб свой ел недаром, ибо вскоре донёс, что «Панина имеет трёх совершеннолетних дочерей[1], которых содержит в отдельной комнате под замком и откуда их никуда не выпускает, что для услуг при них находится одна небольшая девочка. Стол им идет особый и весьма плохой, кушанье иногда подают со стола матери, который тоже посредственный, а иногда готовят для них щи и кашу. Присылают ли им соседние дома пищу, того не замечено[2]. Что же касается дворовых людей, то их Панина содержит порядочно и истязания никакого им нет. А муж ея хотя живёт с нею, но по слабости своей и тихому нраву ни в какие домашние распоряжения не входит».
Губернатор, тоже отдадим ему должное, не остановился на достигнутом, поднял архивы полиции и нашёл, что ещё 8 лет назад была жалоба крестьян Паниной на жестокие поступки её с ними, и по сему поводу 19 февраля 1797 года был дан высочайший указ бывшему военному губернатору Архарову и велено было сделать о том расследование. Следствие нашло жалобы крестьян справедливыми и потому «муж ея обязан был подпискою надзирать за деяниями жены своей и удерживать в приличных полу ея распоряжениях; причем истребовано обещание об освобождении содержавшихся в разных деревнях человек до десяти узников. О всём том донесено было покойному государю императору, и посему случаю последовал генералу Архарову другой указ от 8 марта того же 1797 года, чтоб за деяниями Паниной и другой учувствовавшей с нею в жестокостях боровской помещицы Головиной иметь наблюдение, и при первом случае, где та и другая окажет действие злости своей, взяв её без огласки из дома, засадить в какой-либо женский монастырь».
Наконец, говоря бюрократическим языком, последней инстанцией, которая приняла участие в судьбе дочерей Панина, после Анны Николаевны, вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, министра внутренних дел Кочубея, московского гражданского губернатора Баранова и неизвестного нам пристава, стал сам император Александр I, которому министр внутренних дел империи представил подробный доклад обо всем происшедшем, начиная с письма дочерей и включая резолюции Павла I по предшествующим проступкам Паниной.
Кочубей собственноручно вывел на докладе решение Александра I: «Высочайше повелено передать на рассмотрение военному губернатору[3], поручив ему защитить дочерей и укротить мать».
В связи с пожеланием девиц жить при монастыре императрица Мария Федоровна назначила им Московский Ивановский монастырь, на Солянке. Игуменья приехала за ними, а обер-полицмейстер предъявил матери высочайшее повеление и сам с полицией сопровождал их карету.
В монастыре сёстры жили два года, пока старшей Варваре (умнице и хорошо образованной) не исполнилось совершеннолетие. Тогда её утвердили опекуншей над сёстрами и выделили им их состояние.
Вторая сестра, Анна, тоже скоро стала совершеннолетней и уехала в своё Саратовское имение, где дожила до старости.
Третья, Екатерина, была красавицей. Императрица желала видеть её своей фрейлиной, но, увы, - девушка скоропостижно скончалась.
Варвара Алексеевна с младшей из сестёр, 10-летней Клеопатрой, поселилась в семье вышеупомянутого Н. Н. Бентыш-Каменского, начальника архива министерства иностранных дел в Москве. После его кончины сестры жили самостоятельно, сначала в Петербурге, а потом в Москве. Обе дожили до 60-ти годов.
Братья их не были счастливы.
Николай, блестящий гвардеец и единственный любимец матери, влюбился в незнатную девушку, но мать не позволила ему на ней жениться, и он сошёл с ума. День и ночь он не расставался с розовой лентой, принадлежавшей этой девушке.
Другой брат, Дмитрий, был слаб умом. Получив после смерти матери имение близ Тулы, он жил там, и дочь оружейника, неграмотная крестьянка, женила его на себе.
В 1812 году при нашествии французов Панина-мать выехала из Москвы с сыновьями, компаньонками и приживалками. В Москве, в доме остался муж и с ним только один дворник. Злые москвичи позже говорили, что жена мужа в доме именно «оставила». Дом сгорел, как и вся Москва, и вместе с домом сгорел Алексей Иванович Панин. Вдова внешне не выражала горя, но когда умирала, пожелала примириться со старшей дочерью Варварой Алексеевной.
Никогда не воюйте с русскими - 2
Ибо на каждую вашу хитрость они ответят своей непредсказуемой глупостью… Кому-то эти слова, приписываемые Бисмарку, покажутся обидными, хотя, на наш взгляд, они всего-навсего отражают нечто в том, что можно назвать русской загадкой.
Ещё известно, что Россия – это страна, которая управляется непосредственно Богом. Об этом даже Путин говорил, а он-то знает, как никто.
Дело было в славном 1812 году. Наполеон сидел в Кремле, старик Кутузов - в Тарутино. Француз был уверен, что потеря стольного града побудит русских просить мира; шли дни, но такого предложения никто не делал. Наполеон проявил дипломатическую инициативу - послал к Кутузову генерала Лористона. Кутузов, хитрая лиса, обманул наивного француза, дав понять, что русские готовы к переговорам о мире – надо только дождаться указаний из Петербурга, а сам спокойно продолжал готовить армию к новым боям: время и неподвижность Наполеона работали на русских, наша армия укреплялась с каждым днем, французская слабела.
Проблемой было то, что в самом русском лагере множество людей, в том числе с огромными звездами, жаждали действий, ну… как сейчас в интернете множество героев требуют немедленных побед.
Ждал побед и Петербург.
Уступая, Кутузов согласился атаковать короля Неаполитанского Мюрата, стоявшего с отдельным корпусом против русской армии.
Атаку наметили на 4-е октября. Но в тот момент, поутру, когда войску приказали двинуться на супостата, выяснилось, что артиллерия небоеспособна, половина её лошадей оказалась на фуражевке верстах в 18 от лагеря.
Генерал барон Левенштерн, командовавший артиллерией, сообщил это неприятное известие Кутузову, который отменил намеченное движение.
Виновника нашли быстро. Впрочем, его знала вся армия. Генерал Ермолов, начальник штаба, герой недавнего Бородина и будущий наместник Кавказа. Накануне он хорошо праздновал у своего приятеля генерала Шепелева день его ангела. Праздновал долго и напрочь позабыл свои обязанности начальника штаба. И банально Левенштерну никто не сообщил о намеченном предприятии.
«Обычный русский бардак», - скажете вы.
«Человек предполагает, а Бог располагает», - ответим мы.
Французы, как оказалось, проведали о планах неприятеля. В ожидании атаки они весь день 4-го и до утра 5-го простояли под ружьём. Русские не пришли, Ермолов и его друзья спокойно отоспались после вчерашнего. Французы решили, что это была ложная тревога, кажется, сам Наполеон приказал расседлывать лошадей и был беспечен.
Кутузов с присущим ему терпением сделал выговор Ермолову, 5-го октября дедушка сел на лошадь и лично произвел рекогносцировку неприятельских позиций.
В общем, русские пришли 6-го, когда не ждали. Погода была великолепная, Мюрат был разбит, в русский лагерь привели 1500 пленных, в числе которых находился один генерал, знамя 1-го кирасирского полка и 20 орудий. Среди павших на поле боя был найден начальник штаба короля Неаполитанского генерал Фишер и генерал-адъютант Лесер. Русская армия оплакивала генерала Багговута, одного из славнейших героев 1812 года, убитого чуть ли не первым ядром.
Вообще же кровавые потери в тот день, по меркам той войны, оказались не самыми большими: французы лишились 2000 убитыми и ранеными, русские - 1200, но невосполнимые потери были нанесены цвету французской кавалерии, что сказалось фатально для Наполеона в ходе его долгого отступления из Москвы, а главное - высоко поднялся моральный дух русской армии, жаждавшей боя и мести за матушку-Москву.
Об ответственности творца и немного про адвокатов
На тему, актуальную этим летом.
Архимандрит Иакинф, в миру Никита Яковлевич Бичурин, родился в Казанской губернии в 1777 году, в семье дьячка. В нашей истории и в мире, особенно среди специалистов, он известен как дипломат, востоковед, путешественник, знаток китайского языка и вообще, ни много ни мало, основатель отечественной синологии. Оставил после себя множество сочинений о Китае и окрестных странах, которые не утратили научной ценности до сих пор. Его стараниями переведены с китайского и введены в мировой научный оборот множество китайских исторических источников.
Китайский язык он освоил в совершенстве, составил китайский словарь. Ещё он перевел на русский язык маньчжуро-китайский словарь, китайские работы по религии, философии, медицине, юриспруденции, экономике, сельскому хозяйству, торговле, истории, в том числе свод учения Конфуция и конфуцианцев, сводную 17-ти томную историю Китая, китайскую хронологию, «Описание Тибета, «Описание Чжунгарии», «Описание Пекина» и др. Вывез из Китая библиотеку весом на 6,5 тонн; эти книги заложили основу китайских собраний Азиатского музея, Публичной библиотеки, Санкт-Петербургского университета. Составил 49 иллюминированных рисунков китайских, маньчжурских, монгольских, корейских и туркестанских костюмов мужчин и женщин. Это собрание пожертвовано в 1824 году, по высочайшему повелению государя императора, в Императорскую Публичную библиотеку в Петербурге.
Сочинения о. Иакинфа вызвали огромный научный интерес во всём учёном мире, как в России, так и в Европе. Их читали и переводили, о появлении их в иностранных газетах извещали как о событиях в учёном мире, о них делались рефераты в учёных обществах и помещались отчёты в учёных журналах.
Член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук по разряду литературы и древностей Востока был почётным библиотекарем Петербургской публичной библиотеки. За свои научные достижения избран членом Азиатского общества в Париже. Неоднократный лауреат Демидовской премии, ежегодно вручаемой учёным, внесшим выдающийся вклад в развитие наук.
Как видим, его вклад в русскую и мировую науку весьма реален, в отличие от достижений многих современных творцов, которые больше суть плод пиара, а не реальные достижения.
Родился этот безусловно богато от природы одарённый и талантливый человек в 1777 году в Казанской губернии, в селе Акулево (или по-чувашски Шемпер – дед его предположительно был из чувашей, сам Николай был толмачём с чувашского). О немалом таланте свидетельствует быстрая карьера: получив начальное образование в училище нотного пения в Свияжске, он впоследствии окончил Казанскую духовную академию и по заслугам был в ней же оставлен преподавателем. Преподавал грамматику и риторику, принял монашеский сан и, будучи годами чуть более двадцати лет, уже исполнял обязанности настоятеля Казанского Иоанновского монастыря. В 1802 году был назначен архимандритом Вознесенского монастыря в Иркутске и ректором духовной семинарии, а в 1807 году был определён начальником духовной миссии в Пекине, где оставался 15 лет, и где расцвел его талант учёного.
По возвращении в Россию служил при министерстве иностранных дел на должности переводчика с иностранного языка, много писал, совершил научную экспедицию в Забайкалье, откуда привез тибетские и монгольские книги. В Кяхте открыл первую в России школу китайского языка. Автор первого учебника китайского языка.
Знакомство с ним водили Пушкин, Одоевский, Крылов, Панаев.
Свой последний труд «Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» опубликовал в 1851 году. Скончался спустя два года, могила его в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге уцелела во всех лихолетьях ХХ-го века, что само по себе показательно, не в пример многим другим. О нём писали и до революции, а в советское время даже художественные романы: например, роман-дилогия В. Кривцова «Отец Иакинф» или миниатюра В. Пикуля «Железные чётки».
Но была ещё одна сторона этого талантливого человека. О ней в советское время или вообще старались не говорить, либо говорили завуалированно.
Буен был и не воздержан характером отец Иакинф. Ещё в семинарии отмечали: «Очень даровитый и любознательный ученик с отличной памятью, но при этом с чрезвычайно живою натурою». «Живая натура» преследовала его всю жизнь.
«Отец Иакинф всегда отличался решительным, энергичным характером, и в семинарии у него не сложились отношения с учащимися». Это уже об иркутском периоде его жизни. Так сказано в одном уже современном источнике. А на практике это означало, что семинаристы обнаружили, что ректор под видом келейника держит в келье женщину. Последовали беспорядки, потом следствие. Выяснилось, что отец Иакинф возил с собой переодетую мальчиком девушку, выдавая за послушника. Последовало наказание: Иакинф был лишён креста архимандрита, на него наложили запрет на священнослужение и отправили простым учителем в Подольскую семинарию. Правда, не прошло и года, как давний покровитель Иакинфа владыка Амвросий помог вернуть сан и стать начальником Пекинской миссии. Митрополит Амвросий (Подобедов) приметил одарённого юношу ещё в Казанской семинарии. И своей скорой и головокружительной карьерой молодой монах во многом был обязан именно владыке.
В обществе поговаривали, что Иакинф его внебрачный сын. Вздор, конечно. На самом деле ему многие много прощали за талант и заслуги. Всю жизнь. Обычная история, что тогда, что в наше время, не правда ли? …
15 лет в Китае ознаменовались не только научными достижениями.
Иакинфа оправдывают тем, что России, в пору страшных Наполеоновских войн, было не до миссии: дескать, денег на неё вовремя не присылали, вот и пришлось добывать средства как могли. Так ли это было, не нам судить, но факт остается фактом: сразу после возвращения миссии в Петербург Священный синод начал дело о «злоупотреблении и развратном поведении» архимандрита и членов Духовной миссии. Выяснилось, что, испытывая недостаток средств, члены миссии в Пекине пустились во всё тяжкое: кто-то занялся адвокатурою, кто пустился в торговлю, кто-то в азартные игры. Сам Бичурин продавал и закладывал церковные вещи, а часть здания миссии сдал в аренду игорному заведению, а по некоторым сведениям – под публичный дом. Ещё выяснилось, что начальник миссии в последние годы почти не служил, да и в церковь заглядывал редко: для архимандрита – проступок непростительный. Один из камней с митры архимандрит использовал для ношения на китайской шапочке; он к тому времени вообще почти окитаился, даже внешне стал похож на китайца.
Иркутский генерал-губернатор Пестель[4] доносил на бывшего архимандрита пекинской миссии о. Иакинфа, что он ведёт развратную жизнь, выходит в публичные места в неприличном виде и одеянии, бывает в театрах, трактирах и в вольных домах, пьянствует, не совершает служб церковных и вообще не исполняет своего долга и миссионерских обязанностей. Про него же тому же генерал-губернатору доносили, что он избил одного кучера за то, что последний осмелился в присутствии его учинить со своим товарищем драку. Им же одна старуха была избита за то, что отказалась от приискивания ему девок, которых архимандрит от неё требовал. Избитая им старуха на третий день умерла от побоев.
Говорят, Пестель относился к Бичурину крайне враждебно, и обвинение в побоях старухи так и осталось на уровне «доносили…».
За Бичурина хлопотали. Владыка к тому времени уже умер, но у Иакинфа всё равно нашлись заступники, уважавшие и ценившие научные заслуги нашего героя, и заступники немалые, например, генерал-губернатор Восточной Сибири Сперанский писал за него из Сибири министру иностранных дел Нессельроде, а влиятельный князь Голицын А. Н., министр духовных дел и народного просвещения, говорил о Иакинфе лично с государем. Александр I отказался изменить решение Синода, как передавал Голицын «не признавая справедливым оказать снисхождение к трудам его в ослабление законов, когда и в гражданской службе не должны быть терпимы порочные лица».
Суд приговорил Бичурина к лишению сана и сослал в заточение в Валаамский монастырь, простым монахом. Навечно. При этом синодальное начальство постановило выплатить узнику 4100 рублей как вознаграждение за миссионерскую службу.
В России «навечно» иногда означает всего три года. Александра I на троне сменил Николай, за Иакинфа опять хлопотали люди немалые, вновь Нессельроде, докладывая Николаю I о прошении о. Иакинфа, отмечал его известность «не только в России, но и в Европе, его обширные познания китайской истории, этнологии и словесности». Зная, что правила о снятии духовного сана предусматривали одновременно высылку данного лица из столицы, министр просил не распространять их на о. Иакинфа, ибо, «подвергнув сему монаха Иакинфа, - писал он, - лишимся единственного человека по совершенному знанию его китайского и манджурского языка, а наипаче нравов и обычаев многоразличных народов, Китайской империи подвластных».
Иакинф был переведен монахом в столичную Александро-Невскую лавру. Оставаясь сотрудником Министерства иностранных дел, где он числился «на особой должности», на службу в министерство он являлся редко, работая, как правило, в келье в Лавре, на лето снимал дачу на Выборгской стороне либо проживал в доме у родственников в Мурьино.
В октябре 1831 г. он подает прошение в Синод о снятии с него духовного сана. Император Николай I отказал, предписав «оставить на жительстве по-прежнему в Александровской лавре, не дозволяя оставлять монашество», но назначил жалование 1200 рублей в год и ещё 300 рублей на письменные принадлежности, необходимые для работы. Последние годы жизни каждое лето он был вынужден проводить в заведении для больных и слабых монахов Александро-Невской лавры, где и скончался. Умирал в одиночестве.
Для тех, кто не понял и пеняет императору, дескать, не мог отпустить человека из монахов; не хочет же человек, что заставлять! Ответ прост: Бичурин был осуждён церковным судом, а не светским: снять с него сан, отпустить из монастыря означало оставить его вообще без наказания.
Ах, да! Про адвокатов. Чуть не забыл.
Это тоже в тему, для тех, кто следил за процессами этого лета.
Писали же когда-то иностранцы завистливо о русском судопроизводстве: «У них нет специалистов-законников, которые бы вели дело в судах. Каждый сам ведёт своё дело, и свои жалобы и ответы подаёт в письменной форме». Или ещё жёстче: «Счастливы русские, у них нет этого подлого племени – адвокатов».
[1] Тут пристав скорее имел в виду трёх девочек старшего возраста; до совершеннолетия старшей было ещё два года.
[2] Похоже, информатором пристава в доме Паниных был кто-то из поваров (шутка).
[3] В то время Москва и губерния имели двух начальников: высшим был военный губернатор (Беклешов Ал. Андреевич), а младшим т. н. гражданский губернатор; их полномочия были разделены довольно сложным образом.
[4] Отец знаменитого декабриста; человек, оставивший о себе крайне негативную память в Сибири.