- Главная
- Разделы журнала
- Исторические факты
- УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 80 Исторические мозаики
УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 80 Исторические мозаики
Вадим Приголовкин 15.12.2021
Вадим Приголовкин 15.12.2021
УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 80
Исторические мозаики
О гостеприимстве
Было это года два-три после нашествия Наполеона. Фёдор Лаврентьевич Барыков, веневский помещик лет шестидесяти, человек добрый и милый, которого все любили. Он был женат на Телегиной Анастасии Михайловне, но к началу нашего рассказа был уже несколько лет как вдов. Когда он женился, невесте было 11 лет, и в приданное ей дали несколько кукол. Но жизнь они прожили хорошую, детей имели чуть ли не 18 человек, из которых три сына и девять дочерей достигли совершеннолетия.
Хозяином Барыков был хорошим, имел душ триста, и его имение при всей тогдашней невысокой цене на хлеб приносило хороший доход. И всё же понятно, имея столько детей и средства ограниченные, вдовец не то чтобы нуждался, но едва-едва сводил концы с концами; жил постоянно в деревне, хозяйничал и как мог пробивался тем, что получал.
Барыковы по происхождению дворяне старинные, но испокон времён сложилось так, что никто из них не дослуживался до больших чинов, не женился на знатных и не имел богатых поместий. Жили по пословице: «Живём не тужим, что имеем – бережём».
Старшие девочки росли с отцом в деревне, а из средних одну, Авдотью Фёдоровну, отец вздумал отдать в Москву в Екатерининский институт. Учение как раз заканчивалось, девочке было только пятнадцать лет и не зная, что с ней делать, Барыков приехал к соседям Яньковым, думал посоветоваться с соседом и другом Дмитрием Александровичем Яньковым, но вышло так, что проблему решила жена Янькова Елизавета Петровна, которой Барыков излил терзавшее душу:
- Вы самим посудите, сударыня, Дуняшка получила хорошее воспитание, ей нет ещё и шестнадцати лет. Ну привезу я её в деревню: живём мы не в роскошестве, очень серо и сурово, соседей у нас подходящих для девочки нет, она изноет и с тоски пропадёт… Думаю, уж не оставить ли её совсем в институте…
- Вы бы привезли вашу дочку к нам и нас бы с ней познакомили, - сразу предложила Янькова, у которой у самой подрастало несколько девочек.
А про себя подумала: «Понравится девочка, предложу отцу оставить её у нас погостить, а там будет видно».
Вскоре Барыков привёз дочь: худенькая, стройная, очень субтильная, весьма недурная лицом, только немного рябоватая и очень, очень застенчивая… В то время многие жаловались, что барышень в институтах держали чуть ли не взаперти и так строго, что выходя оттуда, они были презастенчивые, всё было им в диковинку, потому что ничего они в жизни не видели. Яньковой девочка сразу полюбилась…. Оставила их обедать. Потом и ужинать, а за ужином сказала отцу:
- Когда совсем возьмёте вашу дочь из института, не везите её в деревню, она одних лет с Клеопатрой, пусть у нас погостит покуда… А там, что бог даст.
Барыков благодарил со слезами, поцеловал руку, кланялся чуть ли ни в пояс, так ему это предложение было по душе.
Только потом женщина пришла к мужу и сообщила, что она предложила Барыкову. Тот поступок жены одобрил.
- Ты точно угадала мои мысли, и я хотел тебе посоветовать это, да не успел, а уж ежели ты сделала это по своему внушению, и того лучше: значит мы сходимся в мыслях.
Через некоторое время Барыков привёз к соседям свою институточку. Говорили, что погостить, пока ей не захочется к отцу в дом. Прогостила… восемнадцать лет и покинула гостеприимных соседей и друзей только по серьёзному поводу - судьба послала ей суженого.
Янькова, женщина практичная, дала девочке две недели оглядеться и две недели погулять, потом, видя, что она ничего не делает, не работает, не читает, а только с самого начала дня сидит у окна в гостиной и смотрит на проезжающих, наставила девочку на путь истинный:
- Вот что, моя милая: я вижу, что ты ничем не занята, только всё в окно глядишь, это никуда не годится; хоть ты и окончила своё учение в институте, но ты ещё так молода, что тебе не мешает ещё поучиться, да и зады поотверживать; посоветовала бы и тебе присесть опять за грамоту; мои дочери рисуют - рисуй и ты, они играют на клавикордах - ну и ты садись и бренчи; какой они урок берут - и ты от них не отставай.
Янькова за 18 лет ни разу не спросила, по нутру ли было девочке, только что покончившей с учением, опять сесть за учебники, но потом та конечно была благодарна за это.
Вообще, читая дореволюционные книги, обращает внимание, что в каждом доме, в каждой более-менее благополучной семье живёт кто-то: приёмный ли, родственник ли, одинокая тетушка, сестра, не вышедшая замуж, неприкаянный родственник, не нашедший себя в жизни, в городах - молодой человек, отправленный учиться, девица наподобие Авдотьи Барыковой. Так было принято.
Статуй хорошей жене, или как заслужить любовь мужа, чтобы он тебе при жизни возвёл памятник
Степан Степанович был из славного рода Апраксиных, но не граф. Был он праправнучатым внуком старшего брата царицы Марфы Матвеевны, невестки Петра I. Младший из детей и единственный сын, крестник императрицы и потому сразу при крещении у купели получил чин капитана[1]. Отец его был фельдмаршалом - не первым в роду: Степан Фёдорович Апраксин, что остался в нашей истории битвой при Гросс-Егерсдорфе и всем тем, что за ней последовало. Отец, правда, умер, когда Степан был ещё ребёнком, и молод, когда лишился и матери, и остался на попечении сестры Талызиной Марии Степановны, что была старше брата лет на двадцать и фрейлиной при императрице Елизавете Петровне, известной своей красотой, - сам граф Шувалов Пётр Петрович, говорили, за ней очень ухаживал, и то понятно – ещё лет 60-ти была она видной женщиной.
Несмотря на наличие столь сильных связей и таких славных предков, карьера Степана Степановича по большому счёту не состоялась. Конечно, если сравнивать с его же славными предками фельдмаршалами. Генералом от кавалерии Степан Степанович стал и Александровскую ленту заслужил, и не на паркете: в битвах отличался, воевал и на Кавказе, и в Польше, и с турками, и сам Суворов его хвалил, но для него это конечно был не предел, с его-то связями и происхождением! Погубили героя женщины. Говоря современным языком, Степан Степанович был ходок, губитель сердец. И повредил себе своим легкомыслием. Служа в Польше, он имел какое-то секретное, очень важное поручение, требующее осторожности и тайны. Польские паны, зная, что Апраксин пылок сердцем к хорошеньким женщинам, подослали к нему таких, которые его очаровали и что-то там тайное выведали, чем сорвали секретное поручение. Так, по крайней мере, говорили в гостиных. Другому бы это стоило не только карьеры, но и грозило б военным судом. Впрочем, все знали, что не злой умысел, а легкомыслие было причиной оплошности, и случившееся в глазах знавших Степана Степановича в общем не опорочило. Но службу пришлось оставить: он уехал из Петербурга и жил в Москве.
Говорили, что он был последним истинным вельможей по образу жизни. Состояние Апраксиных позволяло им жить по-барски, ибо имел он 13 или 14 тысяч душ. Но дело не в состоянии. Это было время, когда жили иначе, чем даже во времена позднего Николая I. «… Жизнь проводили иначе, чем теперь: кто имел средства, не скупился и не сидел на своём сундуку, а жил открыто, тешил других и сам чрез то тешился; а теперь только и думают о себе, самим бы лишь было хорошо да и достаточно. Впрочем, надобно и то сказать, что теперь у всех средства далеко не такие, как тогда, и всё несравненно дороже стало, и люди требовательнее, потому что больше во всём роскоши, - так вспоминал те времена очевидец спустя лет тридцать-сорок. - … скажу без хвастовства и лести, что то, что нам пришлось видеть на нашем веку, мне и дочерям моим, того ни дети их, ни внуки, конечно уже не увидят».
Любимое местожительство было у него подмосковное Ольгино, которое он привёл в цветущее состояние и где он жил летом, и дом в Москве, на углу Знаменки, который был совершенным дворцом и по размерам одним из самых больших домов в Москве[2]. В этом доме давали такие празднества, которых последующим поколениям и увидеть, и представить себе было не суждено. Сравниться с ними могли только празднества в прежние времена несравненного богача и транжиры Григория Орлова, но и те, говорят, при всей баснословности затрачиваемых на них сумм не могли сравниться с тонкостью и изяществом, устраиваемых Апраксиными.
Например, в 1818 году, когда двор был в Москве, Апраксины в этом доме давали бал, и вся царская фамилия, множество иностранцев и вся Москва там была: говорили, было не менее 800 человек гостей, а то и тысяча. Ужин был приготовлен в манеже, который был для этого приёма весь заставлен растениями и цветами, было разбито несколько клумб, а между ними насыпные дорожки. Государь лично вёл к ужину хозяйку дома, императрица подала руку Степану Степановичу, а великие князья и приезжие принцы вели дочерей и невестку хозяев.
В доме ещё был отдельный театр с ложами в несколько ярусов, и играли в нём не только свои, но и всякие приезжие гастролирующие трупы, даже итальянская опера, и вообще все известные певцы, музыканты и певицы, которые только бывали в Москве, - все пели и играли в доме Апраксиных. Что итальянцы, во время постановок на сцену этого театра живых оленей выпускали, а в массовке борзые лаяли!
Не уступало московскому дому и Ольгино. И там всех принимали радушно и хлебосольно, и не только в праздники: в обычный день минимум два-три экипажа с гостями ехали туда и обратно. И там был свой театр, свои актеры и музыканты, балы, фейерверки, охоты. Апраксин утром шёл хозяйство осматривать, всякий встречный обязан был следовать за ним, и возвращался он домой с целой свитой. По дороге заходил к дворовым, не отказывался чашку чая выпить. Иной раз в имении начинал бить барабан, которым созывался народ в усадьбу, объявлялось, что у барина сегодня праздник, работы прекращались, крестьянам выкатывали бочки с вином и пивом, и Апраксин приказывал веселиться. Ну и с чудинкой был – какой же рус бояр без чудинки? – если встречал по дороге ребёнка, то приказывал срочно мыть его, - верил барин, что у него плохой глаз! Ну а что: о ребёнке беспокоился, хороший человек, знать.
Степан Степанович женился году в 1793 на княжне Голицыной Екатерине Владимировне, которая была много младше него. Женился по любви, влюбившись, а она и подавно не могла устоять против первого красавца того времени. Екатерина Владимировна была очень хороша собой, но при этом черты и выражение лица имела обычно суровое, даже во время весёлости и смеха, отчего в молодости, когда она была в Париже, остроязычные французы прозвали её Venus en courroux[3], имея в виду, что ликом она походила на разгневанную богиню. Что интересно, мать Екатерины Владимировны, княгиня Наталья Петровна, напротив, была очень нехороша: с большими усами и бородой, и те же французы звали её Le pricesse Moustache[4]. Но при этом мать была очень умна, любимица императриц Екатерины и Марии Фёдоровны, с которой была очень близка, любимица всего Петербурга, жила при дворе как статс-дама, много путешествовала. С людьми знатными она была очень надменна, а с остальными очень приветлива. Судя по всему, дочери очень повезло: ум матери она унаследовала в полной мере, что видно по дальнейшему.
Будучи старше жены лет на 12, а то и на все 20[5], Степан Степанович по живости и весёлости своего характера, и прямо скажем, ветрености своей, всегда казался моложе её. Он был добрый и милый человек, очень общительный, любезный и готовый для каждого на всевозможные услуги, за что его все любили и ценили, а женский пол особо. Екатерина Владимировна красивая и в зрелом возрасте, небольшого роста, но статная и стройная, продолжала густо румяниться, как это было принято в её молодости, одевалась всегда хорошо и к лицу, и все замечали: более всего старалась нравиться своему мужу, о грешках которого против жены[6] много знала, ибо слишком они бросались в глаза. Но умная Екатерина Владимировна никогда не подавала и виду, что знает что-нибудь или догадывается. Все дивились, как она умела владеть собой и как всегда была одинаково хороша с мужем.
Такой она и осталась в памяти современников, как примерная и почтительная дочь, верная и добродетельная жена и заботливая и хорошая мать.
Чувствуя добродетель своей жены, Степан Степанович очень её уважал и отдавал ей полную справедливость, и как-то велел выстроить у себя в Ольгино беседку, вроде древнего храма, посередине которой, на высоком пьедестале поставил мраморную статую своей жены, а над входом в храм золотыми буквами была сделана надпись: «Hommage a la Vertu»[7].
Будучи в молодости фрейлиной при Екатерине Великой, Екатерина Владимировна потом, когда овдовела, при Николае Павловиче была сделана статс-дамою, а в последние годы своей жизни была кавалерственной дамой большого креста[8].
Достоевский поэт
Не можем пройти мимо знаменательного события: в эти дни весь мир отмечает двухсотлетие великого Достоевского.
Подмосковное Люблино с садом за Спасской заставой когда-то славилось своим домом – очень хорошим, просторным и совершенно необыкновенной наружности, построенный в виде креста. И владели им люди знатные: когда-то графиня Разумовская Мария Григорьевна, что прославилась тем, что будучи замужем за князем Александром Николаевичем Голициным, от живого мужа вышла за графа Льва Кирилловича Разумовского, потом Дурасовы. Пришло время, и у знатных дворян их имения стали выкупать разбогатевшие купцы.
Вспоминала племянница писателя М. А. Иванова. В 1866 году писатель жил на даче в Люблино, где жили его родственники. Поместье к тому времени выкупили купцы первой гильдии Голофтеев и Рахманин. Одного из них звали Пётр, другого Павел, история уже не помнит кого из них конкретно как, но это не важно. 28 июня на Петров день именинники устраивали большое торжество, как положено по-русски и купечески, с размахом: со званным обедом, увеселениями и фейерверком. Съезжалось богатое московское купечество; дачники, жившие в Люблине, тоже получали приглашение. Вместе с Ивановыми приглашение получил и Достоевский. Сестра Вера Михайловна очень уговаривала его пойти на обед, писатель отказывался. Наконец согласился, но с условием, что скажет в качестве спича приготовленные стихи. Бдительная сестрица пожелала заранее узнать, что гений удумал, и Достоевский прочёл:
О Голофтеев и Рахманин!
Вы именинники у нас.
Хотел бы я что б сам граф Панин
Обедал в этот день у вас.
Красуйтесь, радуйтесь, торгуйте
И украшайте Люблино,
Но как вы нынче ни ликуйте,
Вы оба всё-таки..!
На торжественный обед Достоевский не пошёл… Родственники больше не настаивали.
Дамы в мундирах, или о капризах моды
Был короткий период, когда модницам высшего света не надо было ломать голову, в каком наряде на куртаги ехать. Мероприятие это ответственное, не просто танцульки: почтенные барыни на них приезжали с работами, барышни танцевали; мужчины и старухи играли в карты. А сколько проблем, что надеть!
И вот году в 1777 озаботилась императрица Екатерина Великая, повелела, чтоб не было роскоши в туалетах для дам, завести мундирные платья. В зависимости от губернии: какой губернии был муж, такого цвета и платье у жены. У жены Петра Михайловича Римского-Корсакова Пелагеи Николаевны платье было такое: юбка атласная, а сверху вроде сюртучка длинного из стамеди стального цвета с красной шелковою оторочкой и на красной подкладке. Жене Корсакова повезло: так как муж её был владельцем имения в Тульской губернии и одновременно в Калужской, то у жены было аж два мундира – один стального цвета, а другой - лазоревого с красным.
Надо отметить, что затея сия пришлась как раз на переломный момент: в какой-то период последней трети века ХVIII-го дворянство стало ценить хорошую одежду из хорошей иностранной материи, до этого основная масса того же дворянства, особенно провинциального, по старине и привычке ещё одевалось в одежды, пошитые из самой простой материи своими же крестьянами, по сути самый богатый помещик носил то же, что и его крепостной. И рауты в те годы были не чета веку последующему, когда танцевали с ночи до утра; в XVIII столетии в собрании съезжались в шесть – и это считался уже вечер, и в 12 уже разъезжались по домам. Танцующих было немного: менуэт, господствующий в то время, был танец премудрёный: «… присядь, поклонись, и осторожно, а то с кем-нибудь или лбом стукнешься, кланяясь, или толкнёшь в спину, а дамам ещё смотреть надо в оба – хвост беречь, чтоб не оборвали, да самой в чужом не запутаться». Так что танцевали в те времена реально немногие - те, кто умели танцевать, и в обществе все знали, кто хорошо танцует… Вот и говорили: «Пойдёмте смотреть - танцует такая-то – Бутурлина, что ли, или там Трубецкая с таким-то». И тянется народ со всех концов залы, обступят круг танцующих и смотрят как на диковинку, как дама приседает, а кавалер низко кланяется[9].
Тогда в танцах, говорили, было много учтивости и уважения к дамам.
Вальса ещё не знали, а когда несколько позже он стал входить в моду, его считали танцем неблагопристойным: дикость же – схватить даму за талию и кружить её по зале…
Намерение с этими мундирами, как всегда на Руси, было самое хорошее: хотели удешевить для барынь туалеты, а для мужей – расходы. На деле конечно всё вышло иначе: все дамы бросились шить себе мундирные платья, и материи, и без того плохой работы, ужасно вздорожали. И всё, что раньше было дёшево, стало очень дорогим.
И закончилось всё очень по-нашенски: зимы две-три все поносили эти мундиры, а потом и перестали, безо всякого отменяющего указа сверху. И наверху не обиделись, словно так и надо, будто никакая императрица указ этот о мундирах не подписывала. Если задуматься, история - типично русская, вне времени и обстоятельств, сколько начинаний с помпой у нас, а потом сама жизнь отменяет без шума, и власть это принимает как должно.
Мужчины предпочитали французские кафтаны различных цветов, довольно ярких – атласные, обьяринные, гродетуровые[10] и бархатные, шитые шелками, блёстками и серебром и золотом; да чулки непременно шелковые, и вообще – кружева хорошие, щеголеватые не только на дамах. А женщины - понятное дело, замужние женщины - носили материи, затканные серебром, золотом, цельные глазетные. И конечно все румянились: с утра слегка, чтоб не слишком красным было лицо, а вот вечером, перед балом, румяна не жалели. Некоторые девицы даже сурмили себе брови и белились, словно в веке ХVI московские боярышни, но это было не одобряемо в порядочном обществе. А вот обтирать себе лицо и шею пудрой считалось необходимым.
Интересно, что пудра в обществе сошла на нет во времена Александра I, сразу после коронации, когда он издал указ: отменил пудру для солдат, что понятно - где солдату пудриться и завиваться. А вместе с солдатами отменили для себя пудру и гражданские. Как ни крути, а Россия – страна, и народ мы весьма милитаризированный, коли у нас милитаризм и для модниц с модниками моду диктует.
Хотя надо отметить, что Россия в плане моды была страной весьма либеральной. Хоть молодой император Александр Павлович убрал пудру и остриг себе волосы, и многие сделали себе то же самое, полно было и обратных примеров. Многие знатные старики гнушались новой модой и вплоть до тридцатых годов, уже при Николае Павловиче, продолжали пудриться и носить французские кафтаны. Князь Куракин, князь Юсупов Николай Борисович, князь Лобанов, Лукин, дожившие до 30-х годов, не просто куда на балы, а и ко двору являлись одетыми по моде екатерининских времен полувековой давности: в пудре, в башмаках и чулках, некоторые с красными каблуками, бывшими в моде во Франции в предреволюционную эпоху, то есть в 80-е г.г. 18 столетия.
Что до старушек, то бабушка в нарядах полувековой давности никого в России не смущала, и многим даже шло – стареть надо с достоинством. Последней такой старожилкой, говорили современники, в Москве была Прасковья Михайловна Долгорукая, которая при старости своей ходила на красных каблуках и умерла почти девяноста лет в 1844 году, продолжая одеваться по моде Екатерины Великой. Она и ездила в двухместной карете в форме веера, словно видение из прошлого.
А вы говорите: «Лабутены»!
[1] Некоторые источники вполне обоснованно сей факт оспаривают.
[2] Дом этот был настолько большой, что до революции в нём размещалось целое военное училище – Александровское, а после 1917 года - Реввоенсовет и Наркомат обороны, сейчас Министерство обороны.
[3] Разгневанная Венера (франц.)
[4] Княгиня усатая (франц.). Ещё её прозывали Усачка и Усатая фея. Считается, что она послужила Пушкину одним из прототипов Пиковой дамы
[5] Ох уж эти источники, да и современники сами путаются часто в днях рождений особенно, даже собственных: дата рождения Степана Степановича 1847 скорее, но указывают и 1857, Екатерины Владимировны называют как 1867, так и 1870 - поди разберись!
[6] Грешки против жены – выражение из того времени, сейчас, кажется, так не скажут.
[7] «Дань уважения к добродетели» (франц.)
[8] Очень большое отличие: «Кавалерственные дамы» имели орден святой Екатерины, имевший две степени, большого креста и меньшего; Большой, кроме царской семьи, имели за всю историю только 12 русских дам, а всего дам кавалерственного креста за всю историю было 94.
[9] Прям как на дискотеке в годы моей юности: кто-то освоит брейк, только появившийся, али ещё что новомодное, и ползала круг образуют, смотрят - вон оно откуда пошло-то…
[10] Признаться, и слов таких не знаю.