• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 50 Несколько историй о жизни и любви

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 50 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 29.06.2019

Вадим Приголовкин 29.06.2019

Несколько историй о жизни и любви

*****

История 1-я, романтичная: как любили русские в начале позапрошлого века

Был зимний вечер 1809-1810 года. Семейство Ивана Гавриловича Дмитриева собралось в гостиную пить чай. Семейство большое: сам хозяин, его жена, многочисленные тётки, внуки. Вдруг за окном послышался шум полозьев подъехавшего к крыльцу экипажа. Значит, гости. Приезжая велела сказать о себе: Александра Степановна Быкова, бывшая Ружевская. В гостиной начали наскоро вспоминать, кто такая; решили, что это должно быть дочь Ружевской, в девичестве Дмитриевой, которая когда-то приезжала к бабушке с молоденькой дочерью, и что это должна быть её дочь. Оказалось, действительно так.

Вошла прекрасная темноволосая женщина, объявила своё дальнее родство с Дмитриевыми таким прекрасным голосом, что и без родственных чувств пленила всех. С нею был подросток, юноша лет семнадцати, и дочь Наташа, белокурая и живая.

Наталия Быкова. Лет ей тогда было семь.

Михаил Александрович Дмитриев, внук Ивана Гавриловича, старше вдвое, весной справил тринадцать. День и даже время своего рождения Михаил знал точно, ибо в тот день дед его сделал запись о его рождении в «Христианском месяцеслове 17… года», издания Новикова - книга чрезвычайно редкая уже в ХIХ веке, разыскиваемая библиофилами и прошедшая с Михаилом всю жизнь. Кстати, не такая уж и редкость по тем временам, что многие дворяне, особенно в провинции, года свои знали весьма приблизительно.

Дети в доме Дмитриевых по обыкновению бродили по всем комнатам, за исключением покоев дедушки, конечно, которого все домашние, и не только дети, очень боялись. С ним вообще никто в доме первый не смел заговаривать, и вопросы ему никто не задавал - полагалось только отвечать на его вопросы. За исключением бабушки, конечно.

В общем, забрёл Михаил в спальню бабушки, без всякой цели. Там нашёл Наташу с её нянькой. Девочка уже расставила свои игрушки, и Миша остановился поиграть с ней. «Я с первого взгляда полюбил Наташу, и не расставался с нею». Так Михаил Александрович вспоминал этот вечер спустя 53 года.

Летом Быковы приехали опять, и Михаил уже не сомневался: он влюбился. В семилетнюю девочку. Наташу после ужина на руках относила нянька во флигель, где они жили, и Миша бегом провожал её и упрашивал няньку донести её на своих руках. «Наташа обнимала меня за шею, и я доносил до крыльца мою милую подругу, которой назначила судьба быть подругою моей жизни, но ненадолго».

Конечно, взаимную детскую любовь заметили в семействе и вскоре, шутя, называли их женихом и невестою. Одна из тёток, Анна Ивановна, даже как-то хотела благословить детей образом, но её остановили, сочтя шутку профанацией священного обряда. Как бы то ни было, Миша уже тогда дышал только для этой девочки, помнил все их игры, прогулки и понимал, что эта девочка была ему дороже всего на свете. Дети в доме звали Александру Степановну, Наташину маму, тёткою, по отдалённому родству, и соответственно Михаил и Наташа называли друг друга братом и сестрою.

Вскоре Михаил Егорович, отец Наташи, не без помощи рекомендательных писем от Дмитриевых, родственник которых в Петербурге был министром юстиции, получил в Симбирске место губернского прокурора, куда Быковы и переехали, тем более в тех краях была у них небольшая деревенька. Наташа писала Михаилу письма (по линейке выводя буквы на листе), а однажды, конечно с позволения матери, прислала подарок – шелковый шейный платок. И письма, и платок Михаил Александрович хранил всю жизнь: так дороги они ему были.

Случилось так, что тем летом в поместье Дмитриевых разыгралась ещё одна любовная трагедия. О ней отдельно, пока же скажем, что на героях нашей истории событие это отразилось самым непосредственным образом: учение детей в доме прекратилось, для дальнейшей учебы предстояло отправляться в Москву. Начали собирать в зиму: нашили тёплого платья и шапок. Бабушка испекла пирогов с вареньем и прочими вкусностями, нажарили кур; наплакались вдоволь, перекрестили и отпустили.

Михаил и Наташа Быкова расстались.

Прошло два года. Новоиспечённый студент Императорского Московского университета проездом домой заехал в Симбирск; делая визиты важным лицам губернского города, посетил и Быковых. Признаться, …ехать к Быковым он не хотел. «Я не мог забыть Наташу и её детской дружбы со мной… Немудрено, что во мне хранилась память прежнего, а она, думал я, верно меня забыла и будет мне чужою! Я не мог перенести этой мысли и потому желал лучше не видеть её и таким образом мало-помалу самому от неё отвыкнуть. Но в конце нашего визита, когда я уже брался за шляпу, довольный, что не видался с нею, она вдруг впорхнула в гостиную, и я увидел по глазам её и по радостной улыбке, что она чрезвычайно мне обрадовалась. Она выросла, но была все еще такой же живой и милой девочкой, как и прежде». Это короткое свидание мгновенно поставило крест на жалких попытках студента быть рациональным; эта девочка была просто необходима для его счастья.

Во время этих каникул Наташа с мамой вновь гостили в деревне у Дмитриевых. Миша жил в том же флигеле, что и гости, отделенным только сенями от помещения приезжих. Когда дедушка днем ложился спать, Наташу, чтобы не шумела, отводили во флигель, а чтобы ей не было скучно, отсылали на половину к Михаилу. Для обоих это было в радость и веселье. Девочка тогда училась писать по-русски, и новоиспеченному студенту иногда поручали смотреть за её уроком. Чтобы не терять в скуке золотых часов свидания, Миша частенько писал страницу за неё: наивные взрослые дивились, что ни у кого Наташа не пишет так хорошо, как под его наблюдением. Но дети хранили тайну.

А потом она повзрослела. И начались проблемы. Дмитриевы к тому времени перебрались в Симбирск, и в небольшом городе что-либо скрыть невозможно, все стали замечать их любовь, заметя, что молодые люди на всех визитах, вечерах и балах местного общества ищут возможности видеться. Встревожилась, прежде всего, мать девочки, что естественно: Михаилу было 22, а Наташе - 15 лет, и в такие годы матери нельзя не тревожиться. Но повернула она очень круто: прежде благоприятствуя их сближению, тут стала всячески разлучать. Родные Михаила, заметя в ней неудовольствие, сами стали к ней холодны и стали реже ездить. Беда со всех сторон. Не имея возможности не то что видеться, но и нормально поговорить, влюблённые завели тайную переписку, которую бдительная Александра Степановна вскорости благополучно перехватила. Старик-дядька, услужая барыне, давно подглядывая за их наивными хитростями, заметив, как Михаил оставил в шляпе записку, которую Наташа потом по условному знаку должна была взять, записку похитил, да ещё, затейник, положил взамен игральную карту. Наташа, вышедшая по условному знаку в гардеробную, даже разобиделась, решила, что Михаил так пошутил. Переписка была совершенно невинная, с жалобами и уверениями в любви, да вот беда – Александра Степановна по-французски, на котором писали дети, не разумела, а попросить кого перевести перехваченное письмо не смела, отчего вообразила всякого.

В общем, на другой день, утром 29 января 1819 года, старик-дядька её братьев приносит от Наташи письмо, длинное, в котором она раскаивалась в общении с ним, отрекалась от своей любви, говорила, что она во всём призналась матери, просила забыть её. Только начав читать, по тону письма, по обращению «милостивый государь», по слогу нетрудно было догадаться, что писано оно под диктовку матери.

Тут Михаил поступил по-взрослому, очень по-мужски. Не отвечая Наташе, написал о получении этого письма самой Александре Степановне и просил позволения немедленно приехать. «Она позволила, я был у ней; мы оба плакали: о чём она плакала, я не знаю; но она просила меня забыть Наташу навсегда, а я уверял её, что не забуду никогда, что люблю её больше всего на свете».

- Я знаю, - сказал Михаил, - что она молода и об замужестве её думать рано, но годы ни меня, ни её не переменят, я и за неё в том ручаюсь.

Кажется, такая позиция, открытая, но твёрдая, произвела впечатление на мать. Михаил обещал одно: удалиться от Наташи, не быть с ней коротким и разговорчивым, как прежде.

Наташа, разумеется, подслушивала, стоя у дверей. Мы её за это не упрекнём: ибо ни одна девица, что в наше время, что два столетия назад, по-другому и не поступила бы, мы уверены, - она слышала всё, что говорил Михаил, рыдала и занемогла после этого.

После этого Михаил виделся с Наташей у своих тёток и у Быковых, но редко, и обращался с девушкой церемонно и почти не смел говорить с ней. Но вскоре выяснилось, что встревоженным матерям угодить сложно: очередное письмо от Александры Степановны известило, что принуждённое обращение с Наташей и холодное обращение Михаила с ней, как и молчаливость, могут подать подозрение теткам, что между молодыми людьми что-то произошло, поэтому она позволяет ему по-прежнему с Наташей общаться и разговаривать, только не забывать обещания не быть с ней в прежних отношениях. Это оказалось ещё труднее, постоянно носить маску, изображая из себя чужих. Оба замучились.

Редкие счастливые свидания происходили в таком роде. Однажды, после одной особенно долгой разлуки, случайно проезжая мимо некой часовни, Михаил увидел карету тёток, подумал войти. Через несколько минут туда впорхнула вдруг Наташа, и, к радости обоих, все тетушки, в том числе и приехавшая с Наташей, через несколько минут вышли. Молодые люди остались одни: «Мы помолились, поцеловались и подтвердили друг другу нашу чистую любовь перед образом Божией Матери».

Подарком судьбы были балы: Наташа тогда уже на них выезжала, и Михаил почти всегда с ней танцевал котильон и мазурку, что давало право и возможность во время этих длинных танцев быть подле неё и разговаривать. Александра Степановна морщилась, но делать было нечего.

Так, в танцах прошла зима, а уезжая весной в Москву служить по ведомству Иностранных дел, Михаил просил тёток сказать Александре Степановне о его намерении жениться на Наташе. «Я знал, что она ещё слишком молода, чтобы выходить замуж, но я не хотел уезжать, не объяснившись формально». Александра Степановна отнекивалась молодостью невесты, но, кажется, внутренне была рада. В итоге согласилась, поставив условием: ждать два года, не объявлять никому о сделанном предложении и не делать даже помолвки. Пришлось согласиться. Одно хорошо: в оставшееся до отъезда время они вновь получили право быть вместе и виделись как никогда часто: Наташа, избавившись от притеснений, жила вся любовью, вернулась прежняя живость и весёлость, она цвела как роза; успокоился и Михаил, а больше всех - Александра Степановна.

Потом бесконечных полтора года он не имел прямых известий от Наташи: только изредка их общая знакомая уведомляла, что виделась с ней. Такая секретность имела последствия: ближе к концу этих полутора лет приехал по делам в Москву живший у Быковых месье Морель, учитель Наташиных братьев; от Александры Степановны привёз он письма родственникам, но не от Наташи, так строга была мать. Желая хоть что-то выведать о любимой, Михаил спросил о ней:

- О, сударь, мадемуазель Натали с некоторых пор очень повеселела и похорошела, - отвечал француз, и в свою очередь спросил Михаила адрес одной симбирской знакомой, говоря, что у него к ней поручение от Александры Степановны. Михаил поинтересовался, какого рода поручение.

- Мадам дала ей поручение заказать приданное.

- Для кого же?

- Для мадемуазель Натали

- Как! Разве она выходит замуж?

- О, сударь, будто вы не знаете!

- Ради Бога, скажите за кого?

- Да за вас, сударь.

Отлегло от сердца.

По-французски, на котором говорили, этот диалог звучит вообще фантастически, но мы не станем утомлять читателя.

Оказалось, что Александра Степановна сама напомнила теткам о свадьбе, при этом никто не счёл нужным уведомить об этом жениха.

Свадьба была в Симбирске 22 января 1822 года, очень парадная. Жених был в новеньком камер-юнкерском, шитом золотом мундире. Такого Симбирск ещё не видел.

22 декабря Наталья Дмитриева, бывшая в девичестве Быкова, скончалась, день в день через месяц после родов. Двадцати лет. Последние её слова были обращены к мужу: «Я тебя очень люблю». Михаил нашёл в себе силы закрыть ей глаза своими руками. Судьба отвела им ровно 11 месяцев быть вместе.

Мужу она оставила сына Михайлу. Ещё осталась толстая тетрадь, дневник. Все полтора года разлуки она каждый день записывала что делала и где была. Ей хотелось, чтобы Михаилу был известен каждый её день в его отсутствии. И в каждый день ею было записано какое-либо воспоминание, либо какая-нибудь мысль о нём. Эта тетрадь хранилась Дмитриевым до последнего дня его долгой жизни, вместе с тем, из детства ещё, шёлковым платком.

История 2-я, феодальная: о добродетели

Та история, которую мы обещали рассказать выше. Месье Георг д'Англемон, француз старого закала, эмигрант, о нём говорили, что он служил в королевской гвардии, добрый и умный шестидесятилетний старик в старомодном парике, специально присланный из Москвы учил, как мог, Михаила французской грамоте. Кстати, выучил по имевшимся в доме книгам и по выписываемой в доме французской газете «L'Abeille du Nord» («Северная пчела»), которую переводил с учеником. Всё было хорошо, Егор Иванович (ох уж эта русская привычка тех времён - всем иностранцам в России, включая царственных особ, давать русские имена!) был всем доволен, жил хорошо, каждый вечер приходил к деду пить чай и разговаривать. Чаепитие включало в себя ту самую французскую газету, которую весь вечер, стоя (!) около стола, читал Михаил и тут же переводил: старики важно восседали за столом друг против друга. При этом дед знал только по-немецки, а французский давно забыл, потому говорили по-русски, на котором Англемона понимать можно было с большим трудом, потому в случае затруднений обращались к переводу ученика Миши. Но лукавый попутал шестидесятилетнего старца – месье влюбился. В доме жила девка Дарья, сестра буфетчика Афанасия: толстая, белая, плотная и румяная, выполняла черновую работу. Егор Иванович Англемон воспылал страстью. История, доказывающая, что русские женщины были фатально опасны для европейцев и сотни лет назад, а не только в наши дни, когда русских мужиков на всех не хватает, а выезд в Европы для эмансипированных современных женщин на зов сайтов знакомств свободен, по причине отсутствия как крепостного права, так и железного занавеса.

    Егора Ивановича отослали. Старик плакал, хотел купить Дарью, просил позволения поселиться с ней в заволжской деревне деда – ничего не помогло. Должен был ехать. Миша очень тосковал о разлуке с ним, как и сам Англемон. Учитель и ученик ещё долго переписывались: учитель в письмах правил ученику правописание.Дед Иван Гаврилович, надо сказать, иногда давал волю своей господской натуре (выражение автора мемуаров), но при этом самым строжайшим образом следил за соблюдением добродетелей всех других: и в семействе, и домашних, и крестьян.

История 3-я, прагматичная: как девицу выдать замуж

Году этак в 1819 присватался к девице Лизаньке, сироте, жившей на попечении своей тетки Натальи Ивановны и дяди Сергее Ивановиче, советник казённой палаты Пётр Сергеевич Пазухин. Жених он был так себе: бледный, криворотый, с разбегающимися в стороны глазами, и пахло от него плохо, трубкой, а иногда и водкой; хотя пьяницей он тогда ещё не был, это случилось много позже. В общем, влюбиться в него было невозможно, ни по внешним его физическим качествам, ни по моральным свойствам души. Но что делать: девица сама нежных чувств никому не внушала, отчего злые языки поговаривали, что Пётр Сергеевич влюбился в 300 душ, которые достались девице после смерти брата её Валентина. Да что там поговаривали, родня девушки в этом нисколько не сомневалась, но жизнь ведь не только вздохи под луной, девицу надо было пристроить. Желая ей добра, дядюшка Сергей Иванович и тётка Наталья Ивановна подошли к делу со всей серьёзностью, как в то время было принято. Два других претендента на руку подопечной (или на руки крестьянские – это как хотите), как ещё более уродливые, были отвергнуты. А о Петре Сергеевиче принялись наводить справки. Это мы сейчас сходимся-расходимся на раз: полюбили-разлюбили, оженились-народили, разбежались! А предки подходили к делу серьёзно. Одно достоинство у Петра Сергеевича всё же было. Самому уже тогда почти великому нашему историку Карамзину приходился он двоюродным племянником (по матери историка, урождённой Пазухиной). А про Карамзина дядя и тётя знали, что был он в весьма дружественных отношениях с их братом Иваном Ивановичем. Вот Ивану Ивановичу и отписали в Москву из своей Симбирской провинции, прося, чтобы писал он из Москвы в Петербург, спросил у Карамзина. Такая вот схема работы семейно-родственных и дружеских связей, плюс почта большой империи. Карамзин, знавший Пазухина ещё по столичной жизни, в марте 1820 года ответным письмом уведомил Ивана Ивановича, что он ничего дурного о претенденте не знает, кроме того, что любит он иногда сказать красное слово. Попросту говоря, любил наш советник иной раз приврать. Если кому интересно, великий историк, занятый в то время написанием очередного тома «Истории государства Российского», дословно ответил так: «Он хороший человек, с изрядным умом, с честными правилами, не мот; любит иногда, между нами будь сказано, красное словцо: иных слабостей в нём не знаю. Искренно скажу, что считаю его не худым женихом. Да будет воля Божия!»

Ну, это ещё не такой порок, вполне прагматично рассудила родня, выдать за него можно. Оставалось уговорить невесту, а невеста никак не давалась. В итоге решилось так, и невеста на это согласилась: отслужили в комнате молебен, положа за образа две записочки. В одной написали идти замуж, в другой - не идти. После молебна велели непорочной девчонке, дворовой Устюжке, вынуть своими невинными руками записку, в ней оказалось «идти». Все тут зарадовались, стали поздравлять невесту, а она только упиралась головой в подушку и стыдливо мычала.

Вернувшийся в этот момент домой двоюродный брат невесты, который и оставил нам воспоминания об этом счастливом семейном событии, застал такую картину. Наталия Ивановна сидела на кровати, а на коленях у неё была толстая невеста. Дядюшка сидел на этой же кровати и как-то странно улыбался, другая тетушка сидела в стороне на кресле. Вошедшему старшая из тёток велела: «Поздравь нас! идём замуж!». Молодой человек подивился, почему «нас», одна же идёт, но послушно поздравил. Невеста опять сунулась в подушку и замычала ещё сильней.

Согласно обычаю, следовало кому-нибудь из старших делать с женихом и невестой визиты; но проблема была в том, что тётки в Симбирске почти ни с кем не были знакомы, а дядюшка, хоть и знал всё местное общество, и его все знали, но не коротко, а исключительно по официальным визитам.

Что делать? Невесту надо было показать, застолбить, так сказать, делянку, дескать – занято! Выход нашли такой – прогулка по большим улицам. Невеста в турецкой шали, волочившейся сзади по земле, под руку с женихом шла впереди. Следом охранителем девственности выступал дядюшка Сергей Иванович, а за ним - лакей в ливрее и треугольной шляпе. Так эта процессия проходила мимо домов, чтобы все видели из окон и знали, что это жених и невеста.

Елизавета и Пётр Сергеевич Пазухины прожили вместе долгую жизнь, он скончался в 1852 году, она аж в 1864.

История 4-я, поучительная: как правильно воспитывать дочерей

Гердер был человек не просто бедный – почти нищий, и не знал ничего, кроме немецкого языка. Но в те годы, о которых идёт речь, когда Французская революция перевернула всю Европу, в России, при русском тогдашнем добродушии и любви наших людей ко всяким гонимым, и этого могло хватить, чтобы устроиться. Русское дворянство охотно брало любого мусью в воспитатели своим детям. Зачастую таким достаточно было знать только свой язык, при этом знание русского было вовсе не обязательным. Попадалась пред ними и проходимцы. Но герр Гердер был не из таких, хотя сменил в своё время актерскую профессию на долю воспитателя русских детей.

Своей дочери Наталье Фёдоровне, или Наташе, Гердер сумел дать прекрасное воспитание. Имея много уроков, он все заработанные деньги употреблял на её воспитание, сам ел картофель, ходил всегда пешком, но выучил её отлично языкам – немецкому, французскому и русскому; ей были известны и все русские знаменитейшие поэты, она знала много наизусть из Державина, Дмитриева, Жуковского. Музыке её обучал самый лучший и самый дорогой учитель того времени - знаменитый Фильд; Гердер, что мог, платил ему деньгами, что-то возмещал бесплатно, давая уроки немецкого кому-то из родственников музыканта.

Выучил дочь так хорошо, что, окончив её воспитание, отправился с нею в путешествие по России: девушка давала концерты на фортепиано и декламировала на трёх языках стихи лучших поэтов.

Нечего и говорить, что в гастролях этих папа следил за дочерью аки цербер. Однажды, будучи в Симбирске, привёз её своим знакомым, племянникам, которых много лет назад учил немецкому языку. Привёз, прося позволения пожить у них, под предлогом, что в аптеке, где они остановились, сильно дует ветер, а у неё флюс. Девушка действительно была с подвязанной щекой. Их, конечно, пустили; бывший ученик, уже взрослый юноша, со старым учителем чуть не плакали от радости, видя друг друга: ему-то Гердер позже, со всей немецкой важностью сознался, что дочь его вовсе не больна, и в аптеке совсем нет сквозняка, но есть молодые люди. А своему ученику, и ещё пуще его тетушкам, он, Гердер, доверяет.

Случилось так, что в бытность папы с дочерью то ли в Туле, то ли в Калуге, стоявший там с полком полковник барон фон Гейсмар влюбился, да так, что объявил, что имеет на девицу самые что ни на есть законные виды, и просил позволения вступить с нею в переписку, что папа и позволил, с условием, что он прежде будет сам читать эти письма.

И что вы думаете, чем закончился роман в письмах? По окончании музыкального путешествия барон фон Гейсмар действительно женился на мамзель Гердер.

А дальше история повернулась так. Россия, как известно, страна больших возможностей. Барон Гейсмар Фридрих Каспар (или просто Фёдор Клементьевич) был не из русских дворян, на русскую службу поступил 22-ух лет в 1805 году, участвовал в Отечественной войне и в заграничных походах русской армии. В мирное время командовал Московским драгунским полком. В общем, достойная, но отнюдь не выдающаяся карьера. И тут судьба делает крутой кульбит. Гейсмар навсегда входит в русскую историю. Вначале, когда 3 января 1826 года возглавляемый им отряд подавил восстание Черниговского полка. Да, тех самых декабристов Южного общества. Карьера пошла вперёд, а час настоящей на всю Россию славы наступил в 1828-1829 гг., во время очередной Турецкой войны. В мае возглавляемый им отряд разбил турок при Слобоздее, в июне провел удачный бой под Калафатом, а 14 сентября с четырьмя тысячами солдат он разбил 26-тысячный турецкий корпус под Бойлештами. За это дело Гейсмар получил чин генерал-лейтенанта, а сам бой долго разбирался как образцовый в курсах тактики.

После войны фон Гейсмар был в Курске корпусным командиром. Гердер переехал было к ним, но теперь и генерал, и его жена-генеральша оказывали ему такое явное пренебрежение, что он был вынужден их оставить. Уехал в Москву, там женился на своей кухарке. У него родилась другая дочь, которую он тоже вырастил, но которую уже не мог учить, как первую, но которая почитала его и ухаживала за ним, когда от последствий болезней Гердер лишился употребления ног. Завёл на Моховой табачную лавочку и сидел в ней, продавая тёртый русский табак, по грошу табакерка. В этой лавочке он и умер, оплаканный этой второй дочерью, а баронесса фон Гейсмар его и знать не хотела.

назад