• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 52 Исторические мозаики

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 52 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 25.08.2019

Вадим Приголовкин 25.08.2019

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 52

Исторические мозаики

О празднествах и о том, как надо работать с лояльной оппозицией

Коронация императора Николая I состоялась в Москве, летом 1826 года. Празднования затянулись до осени: были балы, немного странные - для русских у иностранных послов, великолепные - у князя Юсупова, у графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской и тот, что в Благородном собрании, где московское дворянство традиционно принимало приезжавших в Москву государей. Ещё был маскарад 1 сентября в театре, на котором купцы и разночинцы, встречаясь с Николаем I, изображавшем из себя кавалергарда в красном мундире с чёрным венецианом (венециан – маска с капюшоном), упрямо снимали шляпы, несмотря на постоянные напоминания распорядителей, что тут все вроде как замаскированные, и Государя узнавать нельзя.

Ещё был торжественный обед в исторической Грановитой палате: Император и Императрица особо от всех, на троне; у среднего столба, обставленного старинной драгоценной посудой, отдельно от всех, три митрополита; по стенам справа и слева буквой Г - длинный стол для членов Государственного совета, Сената, министров и отставных чинов первого класса. Пировали, аки бояре Иоанна Грозного или Алексея Михайловича. Наследник (8 лет) смотрел на это действо из очень высокого окошка во внутренней стене, прямо против трона. В зале из всей царской фамилии был только Константин Павлович: ходил вокруг столов с вельможами, говорил любезности. Графу Алексею Фёдоровичу Орлову, будущему князю и шефу жандармов, сказал очень любезно: «Ну слава Богу! Всё хорошо, я рад, что брат коронован! А жаль, что твоего брата не повесили!» Брат Орлова Михаил Фёдорович, активный декабрист, отделался отставкой и ссылкой в деревню.

12 сентября на Девичьем поле угощали и увеселяли народ. Угощение состояло из пирогов и жареных быков и из вина, белого и красного. Увеселения – из балаганов и палаток с разными даровыми представлениями. Для царской фамилии специально возвели крытую галерею, но, увы, насладиться видом веселящегося народа Николаю I не довелось. По первому знаку толпа бросилась к столам, и никакая сила остановить её не могла: в несколько минут расхватали пироги и мясо, разлили вино, переломали столы и стулья и потащили домой кто стул, кто стол, кто просто доску. А на увещеванья отвечали, с полной уверенностью, что это не грабёж, потому что это всё царём пожаловано народу. Николай Павлович не приказал останавливать, да это и не было возможно. Двор уехал, господа разошлись по домам. Но немало народа, то ли самые благоразумные, а скорее - просто те, кто не пробился в первые минуты до пирогов, остались пировать среди обломков, за неимением белого и красного угощаясь сивухой; на поле и заночевали, на рассвете убирала их заботливая полиция.

Завершились празднества только 17 сентября великолепным фейерверком, превзойти который смог только фейерверк на коронацию следующего императора, Александра II, без малого через 30 лет.

В общем, натанцевались и навеселились вдоволь, до утомления. Пришло время поработать.

Тут-то и отличились губернские предводители, надумав подать молодому императору от имени 13 Великорусских губерний «Записку о нуждах дворянских». Подали, кстати, по запросу самого государя. Дворяне просили:

1. Основываясь на Грамоте, пожалованной дворянству ещё Екатериной Великой, согласно которой судиться дворянин мог только судом равных, они просили, чтобы заседатели палат уголовной и гражданской не участвовали в суждении о дворянах.
2. Чтобы председатели палат не назначались правительством, а избирались бы по выборам от дворянства, как с 1802 года было заведено в русской Польше.
3. Просили, чтобы казна не роняла цены на хлеб, закупая его для армии и флота по ими же установленным ценам, ибо от этого не окупается труд земледельца, беднеет народ, беднеют и владельцы крестьян; и нет денег в обращении народном. И ещё настоятельно просили об уменьшении процентов на банковские ссуды (как современно) и чтобы заложенные имения не продавались, а отдавались в опеку до уплаты.
4. Чтобы в делах между частными лицами и казною тяжбы производили б тем же порядком, что и между лицами частными.
5. Чтобы по уголовным делам позволено было дворянам защищать своих крестьян и подавать за них апелляции.

Были и другие пункты, но не будем утомлять читателя. Не об этом речь. Тем более не будем разбирать, насколько эти требования были справедливы или наоборот, и были ли они необходимы для государства и народа. Нас интересует реакция Николая Павловича. Время было тревожное, следствие по мятежу Декабристов отнюдь не было уверено, что за молодыми мятежниками не стоял кто-то ещё, скрытый и более опасный, настоящий вождь мятежа. Новое противостояние с дворянством не входило в планы молодого императора. Надо было реагировать. Он отреагировал так.

Из всех пунктов Государь соизволил утвердить только один. Тот, в котором шла речь о назначении председателей палат не от власти, а по выборам дворянства. Кстати, потом даже инициаторы этой идеи говорили, что решение оказалось вредным. Председатель должен быть человеком опытным в судопроизводстве, а такая опытность в России приобреталась только долговременной службой. До реформы чинов достигали нескоро, и так как председатель не мог быть малого чина, то, следовательно, попадали на это место люди после долгой службы с большим опытом. А по выборам стали поступать в председатели либо совсем мало служившие, или из отставных военных, дела не знающие.

Все прочие требования оставлены были без внимания. А чтобы губернские предводители не роптали, их всех, независимо от того, какой каждый из них на тот момент имел чин, скопом пожаловали в статские советники, а тех, кто уже был статским, в действительные. Таким образом, к примеру, симбирский предводитель князь Баратаев из отставных гусарских штаб-ротмистров взлетел сразу в статские советники (из 10 класса в 5-й: из лейтенантов в генералы). Предводители все остались довольны и разъехались по своим губерниям.

Эти странные русские люди

Действительно странные: убийцы страдают совестью, считают, что мало их наказывают, и кнут за наказание не считают.

А наказание кнутом во все времена считалось одним из самых строгих. Михаил Александрович Дмитриев, прослуживший в суде 15 лет, вспоминал, как три дня не мог решиться впервые присудить это наказание, «рука не поднималась». Опытный палач мог запросто кнутом и хребет перешибить, а уж о вырванных и летящих в стороны кусках мяса и говорить не приходится. В допетровской России битьё кнутом назначалось по 140 видам преступлений. В XVIII веке применение кнута несколько уменьшилось, за счёт введения розог и батог, однако число ударов не ограничивалось вплоть до 1812 года. В 1817 году в Москве был даже создан «Комитет об отмене наказания кнутом и вырывания ноздрей». Большинство его членов признали кнут наказанием чрезмерно жестоким и бесполезным, но только в 1845 году он был заменён трёххвостой плетью.

В числе преступлений, за которые полагался кнут, было фальшивомонетничество – одно из самых тягчайших провинностей человека перед государством. В давние и не в столь давние времена «мастеров, которые учнут делати воровские деньги» казнили, во времена более либеральные - «лишение прав состояния, наказание кнутом и ссылка в каторжные работы».

Вот в эти более либеральные времена, времена Пушкина и Николая I, судился в Москве один фальшивомонетчик, уже однажды наказанный за это кнутом и бежавший с каторги. Бежал не один, а с женой, на которой женился в Сибири. Женщина была из ссыльных, и с ней вместе они вновь принялись делать фальшивые деньги. Во время обхода острога губернским прокурором этот человек заявил, что хочет открыть тайну. Привели к начальству. Он объявил, что жена его призналась ему, что она в Сибири убила человека. Он сказал при этом, что уже три дня, как его тяготит это открытие, что его замучила совесть, и потому он решился объявить.

Истребовали жену, она не признавалась. Отписали в Сибирь, оттуда пришла справка, что действительно она убийца и была уже там приговорена к кнуту, когда бежала.

В итоге пошли под кнут оба. А когда после наказания привезли их обратно в острог, то, к изумлению принимавшего их в остроге по своей должности уголовного стряпчего Корниолина-Пинского, только что наказанные… смеялись. Пинский услышал, как на вопрос одного из арестованных, муж отвечал: «Меня летом в лесу комары больше этого кусали!»

- Вот каковы эти люди! – восклицал в изумлении, вспоминая этот случай, Дмитриев.

Правда, был этот каторжник высокого роста, широк в плечах и сильного сложения, хотя уже и не молод, за сорок с лишним.

Дмитриев ещё спросил, как он решился опять приняться за то же ремесло после такого наказания. Тот отвечал со вздохом: «Видно мало нас бьют!»

Вообще Дмитриев всю службу изумлялся, как легко смотрят сами преступники на это жестокое наказание. Впрочем, ни для кого не было секретом, что имеющие деньги преступники подкупали палачей; такой опытный заплечных дел мастер обычно давал первые два удара, разрывая тело до крови, а потом уже просто размазывал кровь по спине, создавая иллюзию наказания.

Почему-то, читая эти строки, вспоминается Маяковский: «Гвозди бы делать из этих людей…» Или Ченслер, посланник королевы английской Елизаветы при дворе Иоанна Грозного, вновь открывающий для западноевропейцев загадочную Россию, его впечатления от русского народа: «… нет под солнцем людей столь привычных к суровой жизни, как русские… Я не знаю страны, которая могла бы похвалиться такими людьми… Если бы русские знали свою силу, никто бы не мог соперничать с ними…»

В гости к Юсупову

Году так в 1828 году несколько молодых пар, друзей и родственников проводили время, выезжая за город. В то время это было принято среди москвичей – загородные поездки и пикники по окрестностям: Кунцево, Царицыно, Останкино, Марьина и Петрова роща. Хорошим летним днём большая компания решила посетить Архангельское, известное (слава Богу, до сих пор) своим поместьем рода Юсуповых. Поместьем в то время владел князь Николай Борисович Юсупов, последний вельможа галантного Екатерининского века, уходящий образец настоящей вежливости, соединяющий собой печать настоящей благородной знатности с обязательной улыбкой и предупредительностью к окружающим.

В России его знали все. Ему посвящено пушкинское стихотворение «К вельможе», это про самого Юсупова и Архангельское:

К тебе, приветливый потомок Аристиппа,

К тебе явлюся я; увижу сей дворец

Где циркуль зодчего, палитра и резец

Учёной прихоти твоей повиновались

И вдохновенные в волшебстве состязались.

Князю Николаю Борисовичу в тот год было 78 лет; старик и подагрик, жизни ему оставалось три года.

Наших туристов встречали в Архангельском так: «Только что приехали мы в Архангельское, нам отвели в парке павильон, где мы могли бы отдыхать после прогулки: это было так заведено гостеприимным хозяином. Потом явился сам хозяин... После первых учтивостей он сказал, что не хочет больше нас беспокоить, но что сейчас будет готово к нашим услугам несколько линеек, потому что пешком нет возможности обозреть весь парк. Но что он просит останавливаться на тех пунктах, которые им указаны для обозрения лучших видов».

Для начала гости осмотрели картинную галерею и статуи, среди которых особо полюбовались группой «Амур и Психея» и картиной Давида, изображавшей сына хозяина. Потом отправились по парку в линейках, где у одной из загородок, за которой паслись две лани, подаренные князю Государем, их встретил вновь хозяин. «Здесь просил он позволения пить у нас чай, то есть угостить нас своим же чаем».

По возвращению в свой павильон гости нашли там накрытый стол - серебряный чайный сервиз, чай и разные молочные кушанья. Вскоре появился сам хозяин. Разговор за столом был очень оживлённый, но, конечно, самым интересным рассказчиком был хозяин. Он видел в жизни своей очень много, путешествовал и один, и с великим князем Павлом Петровичем, будущим Павлом I во время его Европейского путешествия; был во Франции, Италии, Испании, Англии, Голландии, бывал при многих дворах, выполнял дипломатические поручения в Ватикане, Венеции, при дворах королей Неаполитанского и Сардинского; прожил в Париже с 1804 по 1811 годы, то есть непосредственно наблюдал Наполеона и его Империю в лучшие её годы. Водил знакомства с известнейшими людьми своего времени, приятельствовал с философами, гостил у Вольтера, знал Альфьери и Касти (итальянские драматург и поэт XIX века), общался с Бомарше, «… можно себе вообразить, как занимательны были его рассказы и замечания».

Прощаясь, ещё раз восхитил всех вежливостью прошедшего века, уже уходящей. Сажая дам в экипаж, он указал им на полную луну и промолвил с улыбкой: «Vous voyez, mesdames, j'ai pourvu à tout!» («Вот видите, сударыни, я позаботился обо всем!», фр.)

Надо ли говорить, что обратно все ехали довольны и веселы. Настолько, что дорогою, в карете, начали импровизировать стихи про состоявшуюся прогулку, с похвалою всем: и дамам, и девицам, и кавалерам, и, конечно, князю Юсупову и его парку. Тёплая летняя ночь, луна. Дамы к первым же куплетам подобрали голос, выучили их и запели. Когда набиралось несколько куплетов, останавливали экипажи, сдвигали их и пели. Всего набралось куплетов двадцать; в Москве, по приезде, их исполняли уже под рояль, и расходиться никому не хотелось.

Придирчивый читатель скажет: ну что тут такого, русское гостеприимство всем известно, а что Юсупов так принимал гостей – так средства позволяли!

Отвечаем: соль этой истории в том, что из всех посетивших его в тот день гостей князь Юсупов ни с кем знаком не был: о некоторых только слышал в обществе, большинство не знал и по имени! Но дом его был открыт для всех: тогда это так и называлось – жить открыто. О людях, подобных Юсупову, говорили, что богатства они копили не для себя, их садами и парками мог пользоваться с благодарностью всякий, а к собиранию предметов искусств их влекло не стяжание, а благородная страсть к художествам; люди низших классов всегда находили в них посредников и заступников перед высшей властью.

Богатство, конечно, хорошо, если кому оно позволяло быть щедрым. Но на Кавказе, в те годы, командир полка, гостеприимно и по обычаю собирая у себя своих офицеров, выставлял на стол в виде угощенья наваренное женой варенье, за неимением средств; это варенье на время танцев убирали со стола, ибо дам на всех катастрофически не хватало (дамами, танцующими, за недостатком оных считались девочки лет 11-ти, которых в России и за один стол со взрослыми не посадили бы) и молодые офицеры, почти дети, считавшиеся достаточно взрослыми, чтобы идти в бой, в отношениях с вареньем были как все дети – сметали его слишком быстро, пока другие танцевали.

О русских и россиянах, немцах и славянах

… 1905 года в Санкт-Петербурге начался процесс по делу «О сдаче Порт-Артура». Обвинялись, прежде всего, в преждевременной сдаче крепости и в других грехах высшие чины гарнизона, из числа переживших осаду, конечно; среди них: Начальник укреплённого района Стессель, комендант крепости Смирнов, начальник штаба Рейс и др. Но самой, на наш взгляд, интересной и загадочной фигурой среди генералов был командир 4-ой Восточно-Сибирской дивизии генерал-лейтенант Фок Александр Викторович (суд его оправдал, но споры среди историков и любителей о реальной или мнимой вине генерала Фока продолжаются до сих пор. Советский писатель Смирнов, например, автор знаменитого романа «Порт-Артур» выводил Фока как прямого предателя, состоящего в прямой связи с японцами).

Среди многих обвинений, предъявленных Фоку, было и такое, озвученное в комиссии:

- Говорили ли Вы в Порт-Артуре, что Вы не русский?

- Нет, этого я не говорил.

- Все генералы подтвердят это, - настаивал председательствующий генерал Комаров.

Фок возмутился:

- Я не мог этого сказать: я служу в русской армии и дослужился до генерала, отец служил на Кавказе во время покорения Кавказа, брат деда моего был генералом в Бородинском бою, и имя его записано на мраморной доске Московского собора, а я сказал: «Слава Богу, я не славянин».

Иными словами, потомок лифляндских немцев православного вероисповедования генерал-лейтенант Александр Викторович Фок заявил, что он русский, хотя не славянин.

Последовало разбирательство. Выяснили, что слова «я не славянин» были произнесены Фоком 21 ноября 1904 года. Накануне, 20-го, после страшно кровопролитных боев японцами была взята гора Высокая, ключевая для обороны, - началась агония крепости. До падения Артура оставался ровно месяц.

Большая группа генералов собралась на укреплении № 4. После непрерывной двухнедельной канонады было непривычно тихо, японцы не стреляли, но ими была усеяна вся гора, любовались лежащим перед ними городом и бухтами. Не стреляли и русские, за недостатком снарядов, которые берегли на случай штурма.

Настроение собравшихся было не из лучших: высшие офицеры, как никто в крепости, понимали значение случившегося. Настолько, что хозяин участка полковник Семёнов накрыл для собравшихся стол, обильный и с яствами и питьём, давно забытыми в крепости, где свирепствовала цинга, и конина через день почиталась за счастье, с объяснением - чтоб не досталось японцам.

Тут-то Фок и произнёс эти слова, которые, на суде исказив и превратив в «Слава Богу, я не русский», поставили ему в вину.

Он вообще с самого начала службы отличался странностями: об этом знала вся русская армия чуть ли не с тех времён, когда юный Фок был только кадетом и юнкером. В частности, не пил сам и порицал эту слабость в других. Как вспоминал много позже один знавший Фока офицер: «… он был всем своим существом истинный сын России, горячо её любивший и беспредельно преданный престолу офицер. Да, он говорил, что слава Богу, он не славянин, и говорил это потому, что знал манеру славян пить и с радости, и с горя, от скуки и безделья и по всякому значительному и незначительному поводу и при этом искать в этих причинах оправданий своих слабостей. Генерал Фок, сам совершенно ничего не пьющий, не уважал пьяниц и не одобрял попоек, под какими бы предлогами они не делались».

Командир роты капитан Фок отличился в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг, первым в Русской армии переправившись через Дунай, и при обороне Шипки заслужив чин вне очереди и орден Св. Георгия 4 степени, самую чтимую награду среди русских офицеров. Был трижды ранен. Он и умер в Болгарии, в эмиграции, в 1926 году; улица в болгарском городе Свишове и сейчас называется «Штабс-капитан Фок».

Роль его в обороне Порт-Артура действительно вызывает вопросы: будучи назначен начальником Сухопутной обороны крепости, он как-то удивительно быстро, за две недели, сдал все те укрепления, которые до его назначения гарнизон оборонял 4 месяца, после чего оборона стала невозможной. Генерал Смирнов, комендант Порт-Артура, прямо обвинял на суде Фока в умышленной измене. Суд это не признал. Генералы Фок и Смирнов после суда стрелялись; вызвал Фок, считая, что показания Смирнова в суде позорили его честь и достоинство. Дуэль состоялась 5 марта 1908 года, Фок ранил Смирнова в бедро (попадаются утверждения, что в пах). 2 апреля Фок был уволен со службы, с пенсией, но без права ношения мундира.

Впрочем, история падения Порт-Артура - это отдельная, загадочная и увлекательная страница нашей истории. Мы же вспомнили генерала только оттого, что данный эпизод в суде показался нам любопытным, на фоне нет-нет, да вспыхивающих в нашем обществе споров о том, как всё-таки правильно: русские мы или россияне.

Мы, признаться, затрудняемся определить национальность генерала. Судите сами.

Родоначальником рода может считаться Варфоломей Фок (Бартольд на немецкий рад), владелец арендованного участка в Лифляндии, сын пастора, в 1704 году капитан Шведской службы. Предки его были из Германии, из Любека. Во время Северной войны попал в плен к русским. Остался в Лифляндии, на службе России, полковник.

Сын его, Магнус, майор Азовского драгунского полка, скончался на службе. Жена его нам неизвестна.

Сын Магнуса - Карл (Иван) Максимович Фок. Родился в России в 1741 году. «Лифляндской нации, лютеранского закона из дворян». Женат на помещице Казанской губернии Настасье Ивановне Стрелковой. Дети: Александр, Гавриил, Алексей. Недвижимое имущество: имение в деревне Верхняя Майна Чистопольского уезда, 35 мужского пола душ крестьян. Генерал-майор. Во время Пугачёвского бунта командант Карагайской крепости полковник (в то время) Карл Фок привлекался к ответственности за допущенное самовольство: казнил крепостного Александра Васильева «за предательство госпожи своей бригадирши Дефейервер злодеям», убившим её.

Старший сын Карла Фока и Настасьи Ивановны Александр зачислен в Преображенский полк в восьмилетнем возрасте, выйдя в отставку, служил по гражданской части. Жена его Прасковья Никитична Миллер, дочь генерала и двоюродная племянница и одна из наследниц самого Гавриила Державина. Детей у них было 5 сыновей и 7 дочерей. Старший из сыновей Александр Александрович подпоручиком Измайловского полка оказался в Декабристах, разжалован в солдаты, попал на Кавказ, но нас интересует младший из пяти – Виктор Александрович.

Виктор Александрович Фок, православный. В военной службе - 34 года 3 месяца 4 дня. В походах и сражениях - 5 лет 3 месяца 16 дней. Участник войн Крымской и Кавказской. Женат на дочери Псковского помещика Екатерине Ивановне Осиповой: 4 сына, старший из которых – наш герой, будущий генерал-лейтенант А. В. Фок, который женат не был, детей не оставил.

Кстати, Екатерина Ивановна прекрасно известна нашим Пушкинистам: Александр Сергеевич упоминал о ней в своих письмах, а в 13 лет Катенька стала свидетельницей похорон поэта, рассказ о поэте был записан с её слов в самом конце века. Так переплетена наша история: от Державина и Пушкина до Порт-Артура и революции.

назад