Каторжанская лирическая

Александр Антропов 25.02.2019

Каторжанская лирическая

У нашего народа есть пословица: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся». Её мудрость, прежде всего, в уповании на волю Божию и неотчуждение себя от этих бедолаг. Знающий эту поговорку не будет горделиво отворачивать голову, а смиренно поймёт, пожалеет, поможет - у каторжан и так судьба не сахар.

Я помню, давно попал в камеру, где на двадцать шконок находилось сорок четыре человека. Попал и провёл в ней ровно три года, пока шло предварительное следствие, и был вынесен приговор суда. Сорок четыре человека на двадцать мест, тогда это было ещё по-божески, я знал «хаты», где было семьдесят подследственных на 22 места. Грязь, копоть, влага, висящий туманом сигаретный дым, «реснички» на окнах – металлические жалюзи, уклон которых позволяет видеть только небо. Летом душно так, что люди на «вокзале» (площадка у двери) падают в обморок, зимой снег сквозь «реснички» падает на одеяла верхних шконок, стёкол тогда в камерах не ставили. Но как-то привыкали, жили, много ли человеку надо?

Положенный рацион пищи был незамысловат и одинаков, на завтрак сечка на воде, иногда подкрашенная каплей молока, на обед суп, хорошо, если гороховый – он был питателен и сносен на вкус, но чаще давали баланду под названием «взрыв-пакет». Называли это блюдо по причине наличия в нём редких рыбёшек неизвестной породы, разваренное мясо которых мелкими ошметками плавало по всей миске, вперемешку с твёрдыми, не разварившимися костями. Есть её, не рискуя подавиться костью, можно было только аккуратно цедя ложкой бульон. Но так поступали новички. Мы же, наоборот, выливали бульон, собирали пальцами мясо, попутно отделяя кости, и делали из него паштет, перемалывая ложкой, смешивая с солью и кусочком сливочного масла, хранящегося в холодильнике и купленного родственниками в тюремном ларьке. На второе давали перловку или сечку. Последнюю ели так, а перловку промывали под краном, а потом делали «прожарку» из лука и моркови.

Всеми правдами и неправдами доставали «спиральку» - длинную пружину, которую подсоединяли к двум проводам. С «вилкой» на конце. Во время прогулки или в «бане», куда всех водили раз в неделю, со стены отколупывали кафельную плитку, нужно было две штуки. Одну клали на пол, а другую разбивали на осколки, которые выкладывали на первой плитке и между ними пропускали «спиральку», чтобы не соприкасалась сама с собой, и чтобы миска стояла на осколках, а не на самой пружинке. В миску капали подсолнечное масло, также разрешённое в ларьке, резали лук и морковь с передачки и обжаривали. Потом туда добавляли промытую перловку. Получалась неплохая, вкусная каша.

Конечно, пружинка и отрезок провода с «вилкой» на конце были «запретом», и при шмоне их отбирали, но мы, в маленькой бетонной камере, научились прятать всё необходимое очень хорошо, и сотрудники изолятора, перевернув всё в «хате» с ног на голову, уходили ни с чем.

Прятали всё – заточки, нужные, прежде всего, для нарезки хлеба и овощей, деньги, за которые покупали запрещённые вещи или еду, и решали с «мусорами» текущие проблемы, даже телефоны умудрялись иметь и подолгу хранить.

В тюрьме каждый старается разнообразить себе жизнь - картами, нардами, пустыми разговорами, драками и иногда книгами. Я читал, для меня это было отдушиной, окном в другой мир, который я представлял и в котором спасался от непрерывного гула, табачного дыма и четырёх стен. Однажды, спустя два с половиной года нахождения в следственном изоляторе, мне до невозможности остро захотелось пельменей. А почему нет собственно, подумал я, и взялся за дело. У «баландёра» (осуждённый на небольшой срок, развозящий по камерам обеды – баланду) я за полблока сигарет выменял полкило муки. Намесил тесто – мука, соль и вода, из тушёнки и лука намешал начинку и стал лепить. Конечно, я не собирался есть один, а захотел угостить близких, человек пять. По десять пельменей в самый раз, чтобы вспомнить вкус, не в ресторан же пришли, в самом деле. Тесто я раскатывал ложкой, так как другого приспособления в тюрьме было не найти, потом алюминиевой кружкой отделял кружочки, вкладывал в них начинку и лепил. На двадцатом пельмене я приобщил всех остальных, и за три часа мы управились. Варили все несколькими порциями, на «спиральках» в мисках. Было вкусно.

На праздники мы гнали самогон. В ведро наливали воду, засыпали скопленный сахар и кидали закваску – забродившую хлебную мякоть, предварительно смоченную и оставленную на несколько дней в пакете за батареей. Ведро плотно заматывали пакетом, чтобы не шёл запах, и убирали от лишних глаз в чей-нибудь «кешик» (большой клетчатый баул). Через несколько дней, когда брага была готова, мы вставляли в ведро кипятильник, сверху крепили на верёвочках миску и, как крышкой, накрывали верх полиэтиленовым пакетом, в центре которого с помощью нитки и щепки делали углубление, конус, который был над миской. Кипятильник кипятил брагу, пар собирался на внутренней части пакета и стекал по конусу в миску. Три подхода - и литр хорошего самогона готов. По большим праздникам ставили два ведра.

Когда меня повезли на этап, был конец августа. Автозак, вереница попарно пристегнутых к тросу осуждённых и металлическое «купе» «столыпинского» вагона с тремя рядами железных нар вдоль трёх стен. В дорогу - чёрный хлеб и селедка на остановках, как тут не вспомнить Солженицына? Я смотрел, не отрываясь, в чуть приоткрытое, закрашенное краской окно в коридоре, от которого меня отделяла решётка «купе». Там, сквозь эту щёлку, светило летнее солнце, убегали деревья и поля, там была воля! Душа моя ликовала, закончились три года в бетонной коробке, где даже на прогулке в двориках устроена металлическая крыша, сквозь которую не попадает на оплёванный бетонный пол солнце. Впереди пять лет колонии, но она ещё далеко! А пока я жадно вдыхаю вечерний тёплый воздух, который, нарушая все правила режима содержания, щедрым потоком врывался в наш тёмный вагон.

Каторжанская лирическая

Задать вопрос

Спасибо!