Свидетельство о регистрации номер - ПИ ФС 77-57808

от 18 апреля 2014 года

Живые

Артём Артёмов 11.02.2024

Живые

Артём Артёмов 11.02.2024

Живые

 

Бой... Рядом бой... Я слышу его звуки - кто-то кричит, стучит пулемёт. Ещё звуки... Они уже не подходят под звуки боя. Кто-то заказывает чай!.. Какой нафиг чай?! Пулемёт всё так же стучит, только стук его слишком уж ритмичный - та-дам, та-дам...

- Ваш чай, - слышу я сквозь истончающуюся пелену.

Бой растворяется в прошедшем, пулемётчик исчезает, и стук колёс поезда отбивает метры и километры. Вместе с реальностью приходит похмелье, тяжёлое после недели запоя. Тревога врывается в моё сознание, горло и мышцы сжимает спазм алкогольной токсикации. Я не хочу трезветь! Мне больно возвращаться в этот мир. Где-то в сумке должна быть водка! Надо сесть, нашарить сумку под полкой, достать початую бутылку и постараться не обращать внимание на осуждающие взгляды попутчиков. А кто они, кстати? С кем я еду? Кажется, муж с женой и кто-то ещё... Кто же? А! Дед нудный! Он попытался читать мне нотацию, но я ушёл в вагон-ресторан. А когда пришёл, все спали. И деда уже не было. Меня повело на его лежанку, я упал, но она оказалась пустой... Значит, он сошёл.

В приоткрытые веки, через незанавешенное окно, ворвался свет. Блин, как ярко! Закрыл сразу заслезившиеся глаза. О, это мучительное утро! Надо заставить себя встать, умыться и пойти в вагон-ресторан, выпить сто грамм...

Семейная пара сидела напротив и делала вид, что не обращает на меня внимание. Вытащил сумку, долго шарил. Наконец, пальцы нащупали холодное стекло бутылки. Они демонстративно смотрят в окно, но я чувствую: они видят всё, что я делаю. Плевать!.. Достал бутылку - пустая, сука!.. Задыхаясь, натянул джинсы, трясущимися руками застегнул молнию и пуговицу. Сверху надел кофту. Глаза слезятся, ноги и руки ватные, не мои, и душит непроходящее чувство тревоги. Шатающийся, никогда не заканчивающийся коридор, испуганный пассажир, выходящий из своего купе и столкнувшийся со мной, сломленный и снесённый с пути моей волей опохмелиться. В вагоне-ресторане завтракают и мило беседуют. Все столики заняты. Сажусь за крайний, дежурно интересуюсь, дыша в сторону, не помешаю ли. Женский голос, настороженно и невнятно: «Нет». Толстая официантка узнала и нехорошо скривилась, но взяла себя в руки. Умница, помнит, сколько я ей вчера чаевых дал...

- Водки, сто грамм, - выдыхаю почти шепотом.

- А завтракать?

- Ну, дайте что-нибудь...

Она уходит, не вдаваясь в подробности. Она плохо училась в школе, с трудом окончила ПТУ, но провела полжизни в дороге, а дорога - это я, такие как я... Мы с ней одной крови. Наш дом очень условен, он есть в виде формальной записи в паспорте, а вся наша жизнь - это дорога. Боже, как долго её нет... Я трясусь, умирая и предвкушая! Я раздавлен манерами своей соседки по столу, которые вижу краем глаза. Я устал от тревоги внутри, мне надоело дышать в сторону. Я хочу на минутку стать человеком.

Она приносит графин, и там на донышке мои сто грамм. И она, и я знаем, что через десять минут я попрошу ещё. Но мы соблюдаем эти принятые условности - всему своё время.

Рюмка обжигает, заставляет содрогнуться в рвотном порыве! Но вот она потекла вниз, обрушилась в желудок жаром, и из эпицентра побежали волны тепла и спокойствия. Сразу ещё одну. О!.. Я люблю этот мир! Я его только так и люблю, поэтому я не хочу трезветь.

- Ваш омлет! - проводница поставила передо мной тарелку.

- Повторите, - попросил я, доливая остатки в третью рюмку.

Она взяла пустой графин и понесла его, чтобы налить какой-нибудь дешевой дряни, за которую потом выпишет мне счёт подороже.

- Вам будет много!

Блин! Кто это вмешивается в таинство похмелья? Это моя соседка. Я впервые посмотрел на неё. Она даже красивая! Чуть надменная, смотрит в упор. Вместо ответа я, не отводя взгляд, выпил рюмку, которую держал в руке.

- Нет, я не осуждаю, - спокойно сказала она. - Я переживаю.

- Не стоит.

- Я знаю, но всё-таки... Вы же человек, и я человек.

- Если отталкиваться от Адама, то брат и сестра.

- Именно. Хоть вы и иронизируете.

- Я всё же выпью... - я налил из нового графина и выплеснул рюмку в себя, чуть закашлявшись.

Надо притормозить, похмелье - штука тонкая. Голову чуть повело. Собрался, поковырял вилкой холодный омлет – дрянь. Соседка сидела напротив и смотрела в окно. Приятное лицо, красивые глаза.

- Неприлично так рассматривать человека, - она вновь смотрела на меня.

- А мне не нравится думать, что вы сестра. Мне хочется думать о вас, как о красивой женщине, - язык уже чуть заплетался.

Она сейчас уйдёт. Ты спокойно допьёшь это пойло и пойдешь к себе в купе, и под презрительными взглядами семейной пары опять ляжешь спать. Тоска…

… Я выглянул из разбитого оконного проёма - впереди вспыхивали огоньки стреляющего пулемёта. Надо передать «Кащею», тянусь к рации. Вот она, совсем рядом, но никак не могу дотянуться. «Серега-а! Что ты тянешь?» - кричит в ухо Филин. А я всё тянусь к этой чёрной радейке. Пулемёт строчит громче. Кирпичи рядом крошатся, и их острые осколки секут мне лицо. «Серега, ну что же ты?!» - а я всё тянусь и, не отрываясь, смотрю на фонтанчики огня, вылетающие из дула напротив. Кирпичи взрываются уже совсем рядом, сейчас он прошьёт меня, а я всё не могу достать до этой чертовой рации!.. Сука-а!..

- А-а-а!.. – ору я, уже просыпаясь.

- Что орёшь, придурок? – подскочила официантка.

Смотрю на нее мутным взглядом, пытаясь понять, за кого она - за нас или против?

- Что вылупился? Расплачивайся и иди отсыпайся!

- На! – я швырнул ей пятитысячную.

- Дай помельче.

- Сдачи не надо, - бормочу я и иду в тамбур.

Хочется курить, но нельзя - вызовут полицейских, которые сопровождают поезд. Стою, дышу под грохот колёс.

Появляется проводница.

- Подвинься, сейчас люди выходить будут.

О, остановка!

- Сколько стоять будем?

- Семь минут.

Поезд замедлился, плавно подполз к платформе и небольшими толчками остановился. Проводница раскрывает дверь, крючком выкидывает ступеньки и спускается вниз. За ней мужик с сумкой, тётка с чемоданом и я в лёгкой кофте на пятнадцатиградусный мороз.

- Не замёрзнешь? – участливо интересуется проводница.

Отмахиваюсь. Вдыхаю свежий, морозный воздух. Закуриваю. Гуляю по платформе, среди таких же, разминающих ноги пассажиров. Мимо идёт женщина в куртке, с трудом волочащая за собой огромный чемодан с отломанным колёсиком. Ба! Попутчица, соседка с вагона-ресторана. Молча подхожу и берусь за ручку чемодана. Она смотрит испуганно, потом узнает, отдаёт мне, смотрит. Жутко неудобно и тяжело, приходится почти нести его. Не курилось спокойно идиоту. Ладно, доволоку до такси.

Она идет рядом с небольшой сумкой через плечо. Ступеньки, по прямой по заснеженному асфальту, опять ступени. Что-то говорит динамик. Со свистом вдыхая, выволакиваю чемодан к площади, двадцать метров до машин такси. Бросить? Ладно уж, дойду. Пот катится градом. Ставлю чемодан на землю, стараюсь отдышаться.

- Спасибо, - женщина стоит рядом.

Отмахиваюсь. Опять что-то бормочет динамик. Женщина хмурится, оборачивается.

- Ваш поезд… - она показывает пальцем.

Точно, мой поезд, медленно набирая скорость, уходит, оставляя меня в неизвестном городке.

- Блять!

Она смотрит на меня, я на неё. Говорить нечего. Она начала первой:

- У вас деньги есть? Надо билет купить.

Выворачиваю карманы – полторы тысячи, мелкими купюрами.

- Я вам куплю! Давайте паспорт, - она тянет руку.

- Паспорт уехал, - хриплю я.

Она в замешательстве. Я просто смотрю на нее, мне плевать. Я не переживаю. Там, куда ехал, меня и так никто не ждал, кроме старой коммуналки, в которой я рано или поздно сдох бы. Скорее рано…

- Что же делать? – она нервничает.

- Всё хорошо, езжайте, я разберусь.

- Ну, как же… денег нет… Давайте, я вам гостиницу сниму?

- Без паспорта? И надолго? – я ухмыляюсь.

- Ох, да…

- Поезжайте, я и правда разберусь.

- Нет! Едем ко мне и там всё придумаем. Я не оставлю вас в одном свитере на морозе, без денег и документов.

- Я на вокзале перекантуюсь.

- Нет, едем.

Такси, старая японка, переваливается с ямы на яму. Дорога - говно. Алкоголь постепенно испаряется из крови, оставляя тревогу и учащённый пульс. Фигово…

- Притормози, - хлопаю шофера по спине. - Я быстро.

В маленьком сельпо купил бутылку водки и сникерс.

В машине женщина смотрит настороженно. Похоже, до неё только стало доходить, что она везёт в дом незнакомого алкоголика. Ладно, доедем, высадим её, и попрошу таксиста обратно на вокзал, оставшейся тысячи должно хватить.

Остановились у маленького домика, в частном секторе. Помог вытащить чемодан.

- Ну, до свидания вам! Я поехал…

- Стойте! Куда вы?

- На вокзал поеду. Хватит вам в благородство играть.

- Нет! – она растеряна. - Мы же всё решили?..

- Да опомнись ты! Я не просыхаю уже неделю, ты меня видишь первый раз, куда я тебе? Мужу в подарок, маме с папой?

- Я одна живу…

- Тем более! Ты же боишься меня.

- Опасаюсь… Но вы никуда не поедете, я решила! – она быстро подошла к открытому окну шофера и сунула ему деньги. - Езжайте!

Машина рванула. Водиле походу не улыбалось переться на вокзал с пьянью.

- Вот ты даёшь!.. - только и сказал я.

- Да… - задумчиво протянула она и пошла к дому.

Я сидел возле печки и подкидывал дрова, она вышла из комнаты, уже переодевшись в спортивные штаны и вязаную кофту. На плите шипел, доходя, чайник. Пока её не было, я успел пару раз хлебнуть из горла, тревога отступила, и тепло печи растопило что-то внутри, и мне стало уютно и хорошо.

- Вы же ничего не ели?

- Не ел, но и не хочу.

- Нет, так не пойдёт. Я теперь ответственна за вас, будете делать, как я скажу. Хорошо?

Я хмыкнул.

- Пожалуйста! Мне и так немного страшно.

- Хорошо, буду. И не бойтесь. Может, я и страшен и асоциален, но вам ничего не сделаю.

- Я почему-то это знаю… И не пейте много.

- А много, это сколько?

- Не выпейте эту бутылку сразу, пусть часть останется на завтра.

- Не обещаю…

Она заварила чай, сварила сосиски и достала хлебцы.

- Вот, - виновато сказала она. - Больше ничего нет…

- Пойдёт. Я и так много съесть не смогу - организм не примет.

- Почему вы пьёте? Вы не похожи на того, кто долго пьёт. Как будто у вас что-то случилось?

- Нет, всё в порядке. Мне просто нравится, мне так интересно!

- Ну, что вы обманываете, что же в этом интересного!

Я достал из-под стола начатую бутылку, поискал, дотянулся до кружки, плеснул на дно.

- Это только кажется, что ничего, на самом деле другой мир, и всё другое – я, вы, жизнь.

- Это называется алкогольное опьянение.

- Это называется алкогольное отравление. Опьянение - это легче и приятнее.

- Не понимаю… Вы куда ехали?

- В Киров.

- О! Очень далеко…

- Мир очень тесен, и расстояния иллюзорны.

- Наверное, с философской точки зрения.

- И с практической тоже, я проверял.

- А вы откуда едете?

- Ростов. А ты?

- Тоже. К маме ездила на день рождения.

- А почему здесь одна живешь?

- Развелась. Квартиру разменяли: ему комнату, а я выбрала этот домик.

- Симпатичный.

Я налил еще и выпил.

- Закусите.

Я послушно отгрыз половину сосиски.

- Так что же со мной делать будем?

- Надо написать об утере паспорта, они дадут справку, и, наверное, по ней можно купить билет и доехать до дома. А там вы паспорт восстановите. Деньги на билет у меня есть…

- Хороший план. А ночевать мне у тебя?

- Вот здесь, на диване, - быстро ответила она.

Разговор не клеился. Я доел сосиску и прилёг, не раздеваясь. Женщина помыла посуду и ушла в свою комнату, и вскоре оттуда послышался звук работающего телевизора. В печке трещали дрова, желудок грела водка, отупевший мозг плавился, реальность поплыла.

… Филин лежит неподвижно, глаза открыты и смотрят мимо. У меня дырка в пузе, камуфляж спереди весь в крови, она пропитала его и сочится дальше, стекая на пол. Пулемёт замолчал, выбирая цель. Здесь, на нашем этаже разбитой девятиэтажки, тишина. Вокруг идет бой, а у нас он уже закончился.

- Есть живые? – слышу голос.

Входят двое. На Филина внимания не обращают, и ежу понятно, что мёртв. Один берёт меня за руки и начинает тянуть. Ему надо вытащить меня из-под окна, чтобы самому не подставиться под пулёмет. Нога за что-то зацепилась, он резко дергает, живот пронзает страшная боль, я отключаюсь…

… Открываю глаза, надо мной её встревоженное лицо.

- Вы кричали…

- Это от счастья.

- Не врите… Вы спали часа два. Уже темнеет. Пойдемте чай попьём, потом я вам постелю, и вы нормально ляжете.

- Я не хочу чай, хочу водки.

- Там чуть-чуть осталось…

Она сама налила мне и водки, и чаю. Села напротив, о чём-то думает. Я, как тогда в поезде, смотрю на нее. Оказывается, она красивая. Была ещё красивее, в молодости. Сейчас, наверное, лет тридцать семь. Лучше всего в ней глаза. Мне они понравились больше всего, особенно, когда спросонья увидел их перед собой, внимательные и сострадающие.

- У меня есть настойка, осталось на донышке, - она достала глиняную бутыль какого-то бальзама. - Не надо вам пить одному, как алкоголику.

- Я и есть алкоголик.

- Мне кажется, нет…

- А мне кажется, да.

Выпили вместе, не чокаясь. Она скривилась.

- Крепкий…

Слов нет, над столом висит неловкое молчание. Каждый чувствует, что надо что-то сказать, но никто не знает, что именно. Хорошо, пусть буду я, терять мне все равно нечего - случайный прохожий.

- Почему с мужем развелась?

Она долго молчала, разглядывая узоры на клеенке.

- Не сошлись.

- А дети?

- Нет…

- Давно?

- Что давно?

- Давно разошлись?

- Прилично… А вы?

- Женат ли? – она кивнула. - Бог миловал.

- Почему так? Не встретили ту?

- Не ту, не эту…

- Жалко.

- Кого?

- Вас. Вы из-за этого такой неприкаянный, что никого не встретили.

- Какой есть… А ты встречала?

- Один раз.

- И потом разошлись? – я ухмыльнулся.

- Это был не он. Раньше, до мужа. На противоходе, мимолётно. А уже потом был муж. Он чем-то первоначально мне его напомнил, но потом всё сходство исчезло.

- А после мужа был кто?

- Не было…

- Ну, давай выпьем, чтобы был, - она вскинула голову. - Я имею в виду, что встретишь того самого, избранного.

- А… Ну, давайте выпьем, хотя это и не поможет.

Я махнул водку и запил колодезной водой, показавшейся безвкусной. Она опять скривилась и закусила чёрным хлебом.

- Ты красивая, - вытирая губы, сказал я. - Странно, что никого не было. Должны были быть.

- Должны были, но мне они не показались.

- Принца ждёшь?

Она посмотрела мне в глаза и кивнула.

- Нету их, в Гражданскую все кончились.

- Есть, - просто ответила она.

- Не попадались.

- Вам и не должны были, вы бы, мужчины, не разглядели. Это мы, женщины, можем увидеть.

- На белом коне?

- Нет, можно на маршрутке или электричке, зачем эти условности - конь, плащ, шпага…

- Ну, вам виднее…

Я побултыхал остатки водки, на один раз.

- По третьей, не чокаясь?

- Почему не чокаясь?

- За тех, кого нет.

- А… Можно. Но я последнюю, больше не буду.

- Крайнюю, - поправил я.

- Какая разница?

- Крайняя - это не последняя.

- Ну, пусть.

Выпили. Я почувствовал, что уже не пьянею, водка приносит только отупение. Ну и пусть, главное, чтобы не трезвел…

- У меня душ сломался… - она сполоснула свою рюмку и мою кружку. – Может, вы хотите помыться? Я тогда вам воду в ведре подогрею, обольетесь из ковшика.

- Пахну?

- Нет! Я просто предложила, с дороги.

- Не хочу душ, и ковшик не хочу. Снегом хочу обтереться! Можно?

- Можно.. - она растерялась. - Я полотенце принесу.

Она принесла полотенце и повесила на спинку стула. Я, подумав, стал раздеваться прямо тут.

- Отвернись, - бросил я в её сторону, когда стал снимать трусы. Ну не в них же мне в снег нырять.

Она покраснела и резко, всем корпусом повернулась к окну, и не сразу поняла, что в окне я отражался очень хорошо, и в деталях. Тогда она опустила голову и стала разглядывать пол под ногами.

Справившись с древним дверным замком, я босиком вышел на улицу. Уже стемнело, в декабре быстро темнеет. Снег мягкими и большими подушками был повсюду. Я, раскинув руки, упал на спину, утонув в его толще. Обожгло кожу, но мне было мало - я руками сгребал снег на себя, засыпая сверху. Говорят, что замерзающие перед самой смертью не чувствуют холода, наоборот, они представляют себя возле теплой печки, им хорошо и уютно. Вот бы стало так же хорошо, ушла бы тревога, исчезла бы из памяти и снов война!..

Я лежал долго, смотря в черные облака, из которых падали снежинки. Маленьким я лежал так на некошеном лугу, разглядывая проплывающие в синем небе белые облака. Теперь небо черное и облака серые.

Скрипнула дверь, на дорожку моих босых следов легла полоска света.

- Где вы? С вами всё в порядке?

Я лежал, молча слушая тишину и её голос.

- Вы живой? – она вышла на улицу, всматриваясь в сугробы.

<

Среди ровного снега она нашла мятое пятно и склонилась над ним, вглядываясь в мои глаза.

- Вы живой? – в ее голосе был страх, она наклонилась, прислушиваясь к дыханию.

Её лицо было почти рядом с моим, её встревоженные глаза смотрели на мои равнодушные.

- Живой, - хотел сказать я, но вышло шёпотом, почти не слышно.

- Что? – она склонилась ниже.

Я не хотел ничего говорить, мне было хорошо. Я чуть приподнял голову и поцеловал её в губы. Она отпрянула.

- Быстро вставайте! Вы сейчас заболеете, если уже не заболели.

Я какое-то время смотрел на неё, а потом протянул руку, прося помочь мне подняться. С трудом она меня подняла, и мы пошли в дом. Снег, облепивший моё тело, почти не таял. Она схватила полотенце и стала вытирать меня, с силой, докрасна растирая кожу.

- Вот вы даёте! Испугали меня!

>- Я не хотел… Мне было спокойно…

- А мне нет!

Когда я был обтёрт, она давала мне одежду, а я медленно одевался.

- Теперь, после всего того, что между нами было, я обязан на тебе жениться, - сказал я, натягивая свитер.

- Ничего между нами не было! – нахмурилась она.

- Значит, не было, - согласился я.

- Теперь горячий чай, и не возражайте мне!

- Не буду… - согласился я.

Пили молча. Я не думал ни о чем, она сидела сосредоточенная и механически подносила кружку к губам.

- Я пойду к себе, - сказала она наконец, поднимаясь. - Вам телевизор не будет мешать, я немного посмотрю?

Я отрицательно помотал головой.

- Тогда спокойной ночи! Постель я вам постелила, пока вы во дворе охлаждались.

- Спасибо…

В этот раз долго уснуть не мог. В пол-уха слушал телевизионную белиберду, потом, когда она его выключила, смотрел на пятна света от уличного фонаря на потолке. Я так давно не лежал на чистых простынях в тишине! Что-то давно позабытое из детства было в запахе чистого и выглаженного белья, лучах неяркого света на иссеченном трещинами потолке. Какая странная жизнь: сделала огромную, кругосветную петлю и привела меня в этот старый дом с мирной тишиной. Тюрьма, война, госпиталь и этот маленький домик с поскрипывающими половицами…

Незаметно я уснул. Во сне ко мне пришел Филин.

- Ну что, брат, как жизнь? – не раскрывая рта, спросил он.

- Просто жизнь…

- А у меня просто смерть…

- Каждому своё.

- Нет, каждому смерть. Но важно то, что до неё.

- А у меня что? Что будет? То, что было, я знаю, а что будет?

- Будет то, чего ты захочешь…

Филин похлопал себя по карманам:

- Вот ведь, сигареты забыл. Пойду поищу, - и он стал растворяться.

Потом был танк с оторванной взрывом башней. Внутри лежали три маленькие обугленные головешки - экипаж танка. Они о чём-то разговаривали. Когда я заглянул сквозь рваный край бывшего поворотного механизма башни, они недовольно замолчали. Я не стал мешать и сел на валяющийся рядом оторванный каток. Чугунный каток превратился в барабан, а на голове моей оказалась треуголка. Я, как Наполеон Бонапарт, сидел на барабане и с пригорка наблюдал за разворачивающейся баталией. Впереди поднялось несколько групп по пять человек бывших зеков и побежали вперёд, к лесополосе, где была укреплённая точка противника. Рядом с ними стали подниматься невзрачные сизые дымки, кто-то падал и больше не двигался, кто-то перекатывался от боли, остальные продолжали перебежками двигаться вперед. Начав движение из разных мест, перед опорником они сгрудились у небольшой насыпи. Страшно… Дымки и слева, и справа. Многие лежат и не шевелятся, некоторые пытаются стрелять. Громкий взрыв в небе, и тут же много хлопков и дымков среди фигурок, через минуту ещё. Кассетные… теперь все лежат и не шевелятся. Я не считаю, но знаю - их там двадцать четыре человека. Я привстаю с барабана, во мне кипит злость! Помочь уже нельзя, но надо отомстить тем, кто стоит за синими дымками, и тем, кто отправил двадцать четыре человека без плана и прикрытия. «Конницу! Пошлите туда конницу!» - ору я в гневе. «Всех убить! Всех уничтожить!» Я машу рукой в сторону противника и оглядываюсь в поисках кавалерии. И тут рядом, в мягкую землю плюхается шипящее, разбрасывающее искры ядро. Мир замер в ожидании взрыва и моей смерти. Я знаю, что погибну здесь. Я молча смотрю на дымящееся ядро и жду, когда догорит фитиль.

Взрывом меня слепит и разрывает перепонки! Осколки летят в мой живот. Десятки раскалённых и острых кусочков металла режут меня, разрывая кишки и кроша сердце. Больно… Как же больно!..

… Чья-то холодная рука опустилась мне на лоб. Я плыву по шлюзу космического корабля из сна в эту жизнь. Боль уходит, но сердце бешено колотится в груди.

- Тише… Всё уже кончилось… - шепчет мне её голос. - Я рядом…

Не хочу открывать глаза. Лежу молча, а она мне что-то шепчет. Потом поднимаю свою тяжелую руку, беру её невесомую ладонь и подношу к своим губам, целую. Она гладит меня по мокрым волосам. Вторая рука нежной прохладой ложится на грудь и медленно опускается на живот, и замирает на безобразном пауке шрама. Я чувствую тепло от этих рук, я замираю, боясь спугнуть.

- Всё уже кончилось, милый… Я с тобой!.. - шепчет она, и я чувствую лёгкий ветерок от ее губ прямо возле своего уха.

Она ложится рядом. Её сердце бьется часто, так же часто, как и моё. Я не помню, когда женское сердце билось так близко к моему. Её губы касаются моих, нежно, но настойчиво требуя ответа.

На секунду она отстранилась, послышался шорох снимаемой футболки, а потом, извиваясь, она стянула свои трусики. Я не открываю глаз, но знаю каждое её движение, чувствую каждый изгиб голодного тела. Мужчина познаёт женщину, проникая в неё, овладевая ею. Она отдаёт себя на откуп его темпераменту и опыту. И вот она уже почти кричит, сдерживаясь, закусывая до крови губу. Я рычу, подходя к пику наслаждения, сжимая руками её талию.

Долго лежим рядом, пытаясь отдышаться. Она притихла и лежит рядом. Мысли лихорадочно бьются о стенки черепной коробки. Наслаждение уходит, и вместо этого чувства появляется страх. Я теперь боюсь того, что она уже сожалеет о приступе жалости и возбуждения. Поворачиваюсь на бок и смотрю на нее. Она лежит обнажённая и красивая, грудь бесшумно поднимается и опускается, глаза открыты и смотрят в потолок.

- Я не жалею, - после долгого молчания сказала она, как будто прочитав мои мысли. - А ты?

Я не стал отвечать, а только погладил её по волосам. Она благодарно прижалась к моей руке.

- Ты странно появился в моей жизни. Я не знаю, кто ты… Но прошу, останься… - последние слова она прошептала.

Я молчал. Жизнь, от которой я не ждал ничего хорошего, нокаутировала меня неожиданным подарком, которого, я знаю, не заслужил.

Мы лежали так целую вечность, она гладила меня по волосам, по груди, нежно, трепещущими пальцами, самыми кончиками, мой шрам. Я не шевелился и только вдыхал запах её волос. Незаметно для себя я уснул, сквозь сон чувствуя, как она продолжала гладить меня.

Уже было светло, когда я открыл глаза. В этот раз сновидений не было… Рядом лежала она, задремавшая под утро. Стараясь не разбудить, я встал и бесшумно оделся. На цыпочках подкрался к двери и вышел. Морозный воздух обдал свежестью и ощущением чего-то нового. Солнце искрилось на потревоженном вчера снеге, а в небе плыли белоснежные облака. «Наконец-то они догнали меня, отстав на повороте, ещё в детстве», - подумал я.

Морозец пробирал, и я зашёл в дом.

Она лежала с открытыми глазами и смотрела на меня.

- Будешь чай? – спросил я.

- Буду, - улыбнулась она и откинулась на подушке. - Я видела, как ты одевался и уходил, и подумала, что уже не вернёшься…

Спички ломались и не хотели зажигаться. Наконец зашипев, головка раскалилась, и вырвался жёлтый язычок пламени. Я долго смотрел на него, держа в руках, пока он не стал обжигать пальцы.

- Ты можешь обжечься со мной…

- Ничего, я потерплю.

От второй спички синим пламенем взвился газ в конфорке.

- Ты не боишься?

- Боюсь… И ты боишься…

- И я…

- Давай вместе бояться?

Я громыхнул чайником, ставя его на плиту.

- Не пожалей.

- Не пожалею, обещаю…

- Ну, тогда вставай, будем чай пить.

 

 


назад