- Главная
- Разделы журнала
- Персоны
- Строка, оборванная войной
Строка, оборванная войной
Мария Ефимова 28.10.2022
Мария Ефимова 28.10.2022
Строка, оборванная войной
Ещё Владимир Маяковский писал: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо…» Поэт вкладывал в эти слова очень большой смысл, тем самым подчёркивая, что слово в умелых, профессиональных руках превращается в оружие, поражающее врага не меньше, чем пушки, револьверы и т.д. С ним трудно не согласиться. Ведь на протяжении уже многих столетий мы можем убедиться в справедливости сказанного. Поэзия в частности, как и литература вообще, всегда отражали и продолжают отражать те исторические события, свидетелями которых они были, видели и пережили. И поэты, и писатели, и корреспонденты – все, кто использует слово в качестве своего основного оружия, зачастую являются представителями своего времени. А через их творчество и мы можем понять и прочувствовать то важное, о чём забывать нельзя.
Особая роль, я думаю, принадлежит тем авторам, которые прошли через Великую Отечественную войну. Это было важно всегда. Особенно это важно сейчас, на фоне тех событий, которые разворачиваются в ходе Специальной военной операции.
Мы знаем, что более тысячи поэтов и писателей ушли на фронт, свыше четырёхсот не вернулись назад… Навеки они останутся девятнадцатилетними и двадцатилетними: Муса Джалиль, Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров, Уткин, Всеволод Багрицкий. Они оставили после себя стихотворный рассказ о своём поколении, о своём времени. Их жизнь могла сложиться совершенно иначе, они могли получить всенародное признание и любовь, выпустить огромное количество своих стихов, растить детей, нянчить внуков, но… Они не могли иначе, не могли остаться в тылу, когда весь народ поднялся на борьбу с фашизмом. Даже если имели такую возможность в связи со слабым здоровьем. Особое место среди них занимает Павел Коган, поэт, который жил, как писал, и писал, как жил.
Его жизнь оборвалась в 24 года. За время своей короткой жизни Павел Коган не увидел в печати ни одного стихотворения, подписанного его именем. Стихи поэта хранились в памяти друзей по жизни, по поэзии. Погиб Павел Коган в сорок втором под Новороссийском, возглавляя поиск разведчиков. В полный рост он пошёл под пули, так же, как шёл по жизни. Остались стихи к известной песне «Бригантина»: «Надоело говорить и спорить, и любить усталые глаза…»
«Бригантина» признаётся одной из первых бардовских песен. Написана она была в 1937 году. Песня стала популярной ещё до войны, однако в дальнейшем была практически забыта и вернулась только в конце 1950-х - начале 1960-х. Особенную популярность приобрела после исполнения Юрием Визбором.
Поэзия вошла в жизнь мальчика с раннего детства. Он обладал хорошей памятью, знал огромное количество стихов наизусть. Павел рос очень свободолюбивым, любил путешествовать, ещё в школе исходил пешком центральную часть России. Его любимый писатель – Александр Грин. Повзрослев, Коган начал писать свои стихи, в которых явственно прослеживались гриновские мотивы.
В 1922 году семья Коганов из Киева перебралась в Москву. Павлу на тот момент было 4 года. После окончания школы в 1936 году он стал студентом Московского Института истории, философии и литературы. В 1939 году Павел поступил в прославленный Литературный институт имени Горького, не бросив при этом ИФЛИ. Посещал семинар Ильи Сельвинского, где выгодно отличался от других молодых поэтов – Наровчатова, Яшина, Кульчицкого. В 1937-м Павел Коган стал автором стиха под названием «Поэту», которое он посвятил казни Льва Гумилёва. Каким-то образом органы НКВД пропустили это стихотворение, не обратили на него внимание, иначе молодому поэту пришлось бы несладко. В 1966-м это стихотворение вошло в сборник произведений Когана.
Известие о начале войны застало Когана в Армении, куда он отправился летом 1941 года в геологическую экспедицию. Павел всё бросил и вернулся в столицу. По приезду он узнал, что его родные эвакуировались. Парень не стал терять времени и вместе с такими же молодыми и упорными ребятами отправился в военкомат. По-другому он не мог, хотя и знал, что по состоянию здоровья не подлежит призыву. У Когана была сильная близорукость, к тому же хронический бронхит. Медицинская комиссия признала его негодным к службе в действующей армии, но Павел не успокоился и приложил максимум усилий, чтобы оказаться на фронте. Молодой человек не мог отсиживаться в тылу, это противоречило его жизненному кредо.
Тогда же Павел решил, что если не получается воевать с оружием в руках, он всё равно найдёт способ, как внести свою лепту в победу над врагом. Коган отправился на курсы при Военном институте иностранных языков, где готовили военных переводчиков, ведь именно их не хватало катастрофически. Помогло то, что в школе он увлекался изучением иностранных языков и отличался незаурядными способностями. В 1941-м это учебное заведение эвакуировали из столицы в город Ставрополь под Куйбышевом. После успешного окончания обучения Когану присвоили звание лейтенанта и направили в качестве военного переводчика в полковой разведотряд. Во время службы поэт написал для своего батальона строевую песню, которая звучала на мелодию его прославленной «Бригантины».
Павел писал домой трогательные письма, сообщал родным, что живой, здоровый, воюет. Надеялся на то, что останется в живых и встретится со всеми своими родными на улице Правды, где они жили до войны. Коган говорил, что только перед лицом смерти осознал, насколько удивительная штука жизнь, и что он осознал это лишь недавно. Он готов был умереть ради того, чтобы жили его родные, так как считал, что фашизм нужно уничтожить любой ценой. А вообще во всех письмах поэта читалась надежда и любовь к жизни.
В 1940-1941 годах Павел Коган написал ещё одно известное стихотворение, которое начиналось словами: «Есть в наших днях такая точность…» А заканчивается оно так:
Я - патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках...
И где ещё найдешь такие
Березы, как в моем краю!
Я б сдох как пес от ностальгии
В любом кокосовом раю.
Но мы ещё дойдем до Ганга,
Но мы ещё умрём в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
Павел Коган погиб 23 сентября 1942 года близ Новороссийска. В этот день он во главе разведгруппы отправился на задание в район сопки Сахарная Голова. Их группу обстреляли, для многих, в том числе и для Когана, этот бой оказался последним в жизни. Похоронили молодого 24-летнего поэта в братской могиле.
Дебютный сборник стихов Павла Когана вышел только в 1960-м и получил название «Гроза». В одном из его стихотворений есть строчки:
Так пусть же в горечь и награду
Потомки скажу про меня:
«Он жил. Он думал. Часто падал.
Но веку он не изменял».
Нельзя не упомянуть здесь и ещё одного известного поэта, журналиста, военного корреспондента, героя, которого поспешно и несправедливо обвинили в измене Родине. Муса Джалиль – это имя известно и сегодня многим почитателям поэзии. Вышедшая тогда статья мгновенно перечеркнула все прошлые заслуги знаменитого поэта. Честное имя ему удалось возвратить только благодаря настойчивости Константина Симонова, который переводил лагерные тетради поэта, павшего в неравной схватке с фашистами.
Муса Джалиль родился в Оренбургской губернии, в деревне Мустафино 5 февраля 1906 года. Он был шестым, младшим ребёнком в семье. С детства Муса любил слушать сказки и народные песни, с которыми детей знакомили мама и бабушка. Ещё с детства он слыл знаменитым рассказчиком. Повзрослев, он пользовался большим авторитетом среди молодёжи.
В 21 год молодой человек становится студентом Московского государственного университета. Он учится на литературном отделении. Его соседом по общежитию был Варлам Шаламов, который отлично помнит, какой любовью у окружающих пользовался Муса Джалиль. Этого пламенного комсомольца очень уважали за его замечательные стихи, которые Муса декламировал на татарском языке.
В период студенчества Джалиль не только получил хорошее образование, но и приобрёл немало друзей, стал популярным. Его творчество нравилось однокурсникам, стихи татарского поэта часто звучали на студенческих вечерах. Одарённый юноша был принят в столичную ассоциацию пролетарских писателей. Джалиль подружился с Михаилом Светловым, Александром Жаровым, бывал на вечерах, где выступал Маяковский.
После окончания ВУЗа Джалиль работает в столичных татарских газетах, журналах. В 1935 году его позвали работать в Казань, где только что открылся оперный театр. Поэту предложили возглавить литературный отдел театра. Джалиль работает очень увлечённо, подбирает актеров, пишет статьи, рецензии, либретто. Он занимается еще одной очень важной работой – переводит на татарский язык русскую классическую литературу. Знаменитый поэт пользуется большим уважением у земляков и коллег, его избирают депутатом городского Совета, председателем Союза писателей Татарии.
Муса Джалиль очень рано начинал писать стихи, его первые произведения публиковались в местной газете. До 41 года у этого поэта вышло 10 сборников стихов. Первый из них назывался «Мы идём» (1925), сборник вышел в Казани, следующий сборник «Товарищи» выходит в 1929 году. Муса был не только партийным функционером, этот талантливый литератор успевал писать песни, поэмы, пьесы для детей, занимался публицистикой, работал с молодыми поэтами.
Перед самой войной поэт создает необычное произведение – либретто «Золотоволосая». Это история о героических подвигах булгарского народа, не покорившегося своим врагам-иноземцам. Материалом для создания либретто послужил героический эпос «Джик Мерген», сказки, легенды татарского народа. Премьера оперы состоялась в начале июня 1941 года. Кстати, в 2011 году Татарский театр оперы и балета имени Мусы Джалиля вернул этот спектакль на свою сцену.
Назиб Жиганов, композитор, убеждал Мусу сократить поэму, поскольку этого требовали законы драматургии. Но Джалиль отверг это предложение, он боролся за каждую свою строку, написанную «кровью сердца». Он был невероятно стойким человеком, горячо болеющим за татарскую литературу, музыкальную культуру. Джалиль был искусный рассказчик, его красочные истории друзья запомнили на всю жизнь. Он вёл запись этих историй на татарском языке, однако драгоценные тетради, к сожалению, были утеряны.
Когда началась Великая Отечественная война, у поэта была бронь, от которой он отказался на второй день войны. На фронте он был политруком, военным корреспондентом, в 1942 году попал в плен.
В гитлеровских застенках поэт написал сотни стихов, 115 из них дошли до потомков. Вершиной его поэтического творчества является цикл стихотворений «Моабитская тетрадь». Сборники стихов действительно представляют собой две тетради, чудом сохранившиеся в тех нечеловеческих условиях. Сокамерники поэта по лагерю Моабит, Плетцензее передали тетради советским властям. Было ещё две тетради, переданные в НКВД турецким гражданином, но их следов найти не удалось.
На передовой, в лагерях смерти поэт писал о войне, о злодеяниях фашистов, о тяжелом положении заключенных, их несокрушимой воле. Это стихотворения «Каска», «Азимут», «Четыре цветка». Очень точно, пронзительно он писал о зверствах врагов в стихотворении «Они с детьми погнали матерей…», которое вошло в цикл «Варварство». Но даже в лагерях поэт не забывал о лирике, романтизме и юморе, посвятив этому стихотворения «Любовь и насморк», «Сестричке Иншар», «Прощай, моя умница». Последнее произведение было предназначено жене Амине.
В лагере (город Рада, Польша) Джалиль вступил в легион «Идель-Урал», собранный из самых образованных представителей неславянской национальности. У фашистов была цель - воспитать распространителей своей идеологии. Джалиль же вступил в эту организацию для подпольной деятельности: вместе с единомышленниками он готовил восстание заключенных. Однако в их ряды попал провокатор, выдавший зачинщиков. Джалиля и его соратников казнили в конце августа 1944 года.
Как уже говорилось ранее, поэта долго считали предателем, поскольку формально он входил в состав подразделения Вермахта. Когда было доказано, что он был подпольщиком, а не преступником, ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В Москве установлен памятник поэту. И как напутствие потомкам звучат его строчки:
Умирая, не умрёт герой -
Мужество останется в веках.
Имя прославляй свое борьбой,
Чтоб оно не молкло на устах!
И ещё мне хотелось бы вспомнить сразу о двух литераторах, которые в самом начале войны ушли на фронт, несмотря на медицинские противопоказания. Оба они были не только соавторами и друзьями, но ещё и погибли в один день. Дело в том, что, становясь военкорами, советские литераторы получали не только офицерские звания, но и боевое оружие. Может быть, поэтому сложно или даже невозможно провести грань между журналистом и бойцом, между прозой «окопной» и военкорской.
Во время войны они были корреспондентами «Красной звезды». 36-летний Борис Лапин и 38-летний Захар Хацревин – полузабытые ныне писатели-журналисты, которые и «в миру», и на войне писали вместе. Они вошли в число самых первых литературных потерь Великой Отечественной.
Уроженец Москвы, Лапин в 1924 году окончил Высший литературно-художественный институт имени Брюсова. Изучал языки, путешествовал в Каракумы, на Памир, на Чукотку, в Японию… Его журналистский метод (или образ жизни?) состоял в том, чтобы находиться не снаружи, а внутри: устроиться в археологическую партию, поработать геодезистом, штурманским практикантом на пароходе загранплавания, сотрудником колымской пушной фактории, переписчиком статуправления… Пусть ненадолго – на сезон, на рейс, – но всё-таки это совсем другой, не репортёрский уровень погружения в материал; забытая ныне сильнейшая школа очеркистики. «Он превратил свою жизнь в практический университет. Познания его были разнообразны. Он никогда не щеголял ими… Так, случайно открылось однажды, что он, между прочим, обучался в авиашколе и получил звание лётчика-наблюдателя», – вспоминал о Лапине писатель, драматург Лев Славин. Илья Эренбург, на дочери которого Лапин женился, писал о зяте: «С виду он походил на скромного молодого доцента, на человека сугубо книжного, а в действительности колесил по миру, охотно меняя письменный стол на палубу, юрту, барак пограничника».
Борис Лапин был не только автором-литератором, но ещё и создал русско-чукотский словарь: «Чукотский язык очень труден. В нём - обилие сложных и неясных для меня форм, не имеющих аналогии в нашей грамматике… Мужчины и женщины в земле чукчей говорят на разных языках. Не в переносном, а в буквальном смысле. Мужской язык отличается от языка женского примерно настолько же, насколько русский язык отличается от украинского».
С 1932 года Лапин много писал в соавторстве с Захаром Хацревиным – уроженцем Витебска, выпускником Института восточных языков по специальности «иранистика», автором сборника рассказов «Тегеран». Вместе они написали ряд книг: «Сталинабадский архив», «Америка граичит с нами», «Дальневосточные рассказы»…
Борис Лапин и Захар Хацревин были соавторами коллективной книги о стройке Беломорканала, вышедшей в 1934 году под редакцией Максима Горького, Леопольда Авербаха и начальника Белбалтлага Семёна Фирина.
В 1939-м оба - маленький, щуплый Лапин и высокий, с виду крепкий, но очень нездоровый Хацревин – попросились военкорами на Халхин-Гол, где разгорелся конфликт между властями Маньчжоу-го (фактически – Японии) и Монголией. Его пришлось гасить 57-му Особому корпусу РККА под командованием будущего маршала Георгия Жукова. «Хацревин мужественно преодолевал свою физическую хрупкость, свои сердечные обмирания, свои эпилептические припадки… У Лапина от невзгод фронтовой жизни открылся старый рубец на спине, откуда всё время сочилась кровь. Он больше всего боялся, чтобы редактор не заметил этого и не откомандировал его с фронта», - писал Лев Славин, ещё один военкор той «необъявленной войны» в Монголии.
Так же, вдвоём, Лапин и Хацревин отправились на войну и в 1941-м. Их первый фронтовой очерк вышел в «Красной звезде» 8 июля. «На военной дороге», «Пленные», «Лесная армия», «Народные ополченцы», «Лейтенант Зобненков», «Киев в эти дни»… Читая эти репортажи сегодня, невольно обращаешь внимание на то, насколько тщательно они выполнены, словно сидели авторы дома или в редакции, а не перемещались по фронтовым дорогам, не сидели в окопах под обстрелом:
«Хлопья чёрной сажи, подхваченные ветром, оседали на траве, медленно крутясь в воздухе… Мы остановились на окраине села среди разбитых домов и рыжих от огня яблонь. Несколько испуганных собак, собравшись в стаю, молча сидели возле плетня, не двигаясь с места. После непрерывно длившегося в течение суток гула дальнобойных орудий полчаса назад наступила необычная, смущающая тишина… Грязь, намешанная долгим ливнем, просыхала на солнце. Над полями и лесом клубился сизый пар. Штаб воинской части расположился в роще, возле сожжённой фашистами школы… Подъехала полевая кухня, приветствуемая неизменными остротами бойцов: «Зенитка с кашей. Тревога, ребята!» И только теперь по одному, по два начали появляться немногие оставшиеся в селе жители… Первой подошла Анна К., пожилая женщина. Остановившись невдалеке, она напряжённо всматривалась в бойцов. В руке она держала большой щербатый булыжник.
– Свои, – тихо сказал красноармеец в широкой шинели. – Бросай камень, тётка!»
Как уже упоминалось, они погибли в один день. Это случилось 19 сентября 1941 года. Об этом дне Эренбург вспоминал так: «Лапин и Хацревин вместе с армией ушли из Киева в Дарницу, дошли до Борисполя. Немцы окружили наши части. Некоторым удалось выйти из окружения. От них мы потом узнали про судьбу Лапина и Хацревина. Нельзя было терять ни минуты, а Хацревин лежал – у него был очередной припадок. Лапин не захотел оставить друга… «Скорей! Немцы близко!» – сказал ему один корреспондент. Борис Матвеевич ответил: «У меня револьвер…» Это последние его слова, которые до меня дошли».
Лев Славин писал: «Офицер, который видел их последним, рассказывал: на охапках сена при дороге лежал Хацревин. Он был окровавлен. Лапин склонился над ним, в солдатской шинели, сутулый, с винтовкой за спиной. Они пререкались. Хацревин требовал, чтобы Лапин уходил без него. Лапин отвечал, скрывая нежность и грусть под маской раздражённости: «Ну, ладно, хватит говорить глупости, я вас не оставлю».
А вот о чём вспоминает главный редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг: «При выходе… из киевского котла он (Хацревин) окончательно выбился из сил: задыхался от кашля, горлом хлынула кровь. Идти самостоятельно уже не мог – его несли на плащ-палатке. Какой-то полковник с танкистскими петлицами приказал Лапину отнести Хацревина в лес, где «должен быть врач», а самому вернуться и продолжать попытки выйти из окружения. Лапин ответил на это…:
– Я не могу, я не имею права оставить его…
В ноябре мне принесли проект приказа об исключении Лапина и Хацревина из списков личного состава «Красной звезды» как пропавших без вести. На чудо я уже не надеялся, но, щадя Илью Григорьевича Эренбурга и его дочь Ирину – жену Лапина, подписал такой приказ лишь в феврале сорок второго года».
На исходе своего последнего лета Лапин, Хацревин и военкор «Известий» Михаил Сувинский (погиб той же осенью) написали песню, оказавшуюся пророческой:
Погиб репортёр в многодневном бою.
От Буга в пути к Приднепровью
Послал перед смертью в газету свою
Статью, обагрённую кровью…
В армии во время Отечественной войны работали несколько сот журналистов, поэтов и писателей. Они шагали рядом с солдатами, они мокли в окопах, вылетали на штурмовки, ходили на подлодках в неприятельские воды, высаживались с десантами, работали среди партизан в тылу у врага. Как у всякого рода оружия, у них были свои обычаи, свой фольклор, своя честь. Они пели свои песни, они жили с народом на войне, звали его в бой и сами ходили в бой. Поистине перо было приравнено к штыку и к свинцу пуль – свинец типографского набора. Они всегда гордились своим родом оружия. Думаю, что каждый из них мог бы подписаться под словами Бориса Лапина: «Я был незаметным солдатом непобедимой армии бумажных людей, помогающих сражаться с временем».