- Главная
- Разделы журнала
- Исторические факты
- Убийство последней царской семьи
Убийство последней царской семьи
- 8.07.2015
- 8.07.2015
Убийство последней царской семьи
17 июля день памяти святых царственных страстотерпцев
В ночь с 16 на 17 июля в Екатеринбурге была расстреляна царская семья. Их трупы были расчленены и уничтожены.
Длительное и тщательное расследование началось 30 июля 1918 года, через восемь дней после расстрела Романовых. Первым расследовать это дело был назначен следователь по важнейшим делам Екатеринбургского окружного суда А.П. Намёткин, затем эту обязанность возложили на И.А. Сергеева. С августа 1918 года к расследованию подключился начальник уголовного розыска Екатеринбурга А. Ф. Кирста. 6 февраля 1919 года расследование было возложено на следователя по особо важным делам Омского окружного суда Н.А. Соколова. Именно благодаря его кропотливой работе впервые стали известны подробности расстрела и места захоронения царской семьи. Соколов собрал множество вещественных доказательств, опросил сотни свидетелей, провел десятки экспертиз. Он не останавливал свою работу даже будучи в эмиграции в Париже, там же по материалам расследования им была написана книга «Убийство царской семьи», вышедшая на французском языке в Париже ещё при жизни автора, а после смерти, в 1925 году, её перевели на русский язык.
После отречения Николая II и его сына царевича Алексея от престола 15 марта 1917 года в пользу младшего брата Михаила Александровича, теперь уже в должности полковника Николай Романов отправился в Могилёв для прощального обращения к Русской армии: “В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в наших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог, и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий”.
На следующий день Николай Романов прибыл к своей семье в Царское село, где по решению Временного правительства все они заключаются под домашний арест, но мотивы для принятия такой меры в постановлении об аресте не фигурировали. В скорых планах Временного правительства было желание отправить правящую семью в Англию, однако под давлением Совета Временное правительство принимает постановление об аресте.
22 марта государь прибыл к месту своего заключения, там его уже ждала государыня и их дети. Очевидцы вспоминают этот день следующим образом.
Его встречал на платформе вокзала полковник Кобылинский: “Государь вышел из вагона и очень быстро, не глядя ни на кого, прошел по перрону и сел в автомобиль. С ним был гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков. Ко мне же на перроне подошли двое штатских, из которых один был член Государственной думы Вершинин, и сказали мне, что их миссия окончена: Государя они передали мне. В поезде с государем ехало много лиц. Когда государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо, проникнутые чувством страха, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма некрасивая”.
Ворота дворца были заперты, когда подошел автомобиль государя. Солдат, стоявший здесь, не открывал их и ждал дежурного офицера. Тот крикнул издали: “Открыть ворота бывшему царю”. Многие наблюдали эту сцену прибытия государя. Свидетельница Занотти показывает: “Я прекрасно помню позу офицера (дежурного). Он хотел обидеть государя: он стоял, когда государь шел мимо него, имея во рту папиросу и держа руку в кармане”.
На крыльцо вышли другие офицеры. Они все были в красных бантах. Ни один из них, когда проходил государь, не отдал ему чести. Государь отдал им честь.
Государыня спешила навстречу ему. Но он предупредил её и встретился с ней на детской половине. При этой встрече присутствовал только камердинер Волков, он вспоминает: “С улыбочкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям”.
Позднее, оставшись друг с другом, они плакали. Это видела комнатная девушка государыни Демидова, погибшая вместе с царской семьей. Она рассказывала об этом другим, оставшимся в живых.
Так началось 16-месячное заточение царской семьи – сначала в Царском Селе, затем ссылка в Тобольск и, наконец, увоз в Екатеринбург, где царственные узники приняли мученические венцы. После получения членами царской семьи статуса арестантов первоначально их быт изменился незначительно. Они так же жили во дворце в Царском Селе, работала прислуга. Пришлось урезать рацион обедов, так как вся информация о меню царской семьи публиковалась в популярных российских газетах. Великие княжны стали заниматься по хозяйству наряду с императорской прислугой.
14 августа 1917 года под вывеской «Японская миссия Красного Креста» царскую семью отправляют в Тобольск. Перед отъездом Николая его посетил брат великий князь Михаил Александрович. В этот день они виделись в последний раз.
Место прибытия царя из Царского тщательно скрывалось от него до последнего момента. Свидетельница тех событий Занотти рассказывала: “Они надеялись, что их из Царского отправят в Крым, и им этого хотелось. Они не знали потом, куда именно их отправляют, когда их увозили в Тобольск. Им это не было известно даже в тот момент, когда они в самый отъезд были еще в доме. Я знаю, что государя это раздражало: что ему не говорят, куда именно их везут, и он выражал свое неудовольствие по этому поводу”.
Почему же для нового заключения царской семьи был выбран именно Тобольск?
Глава Временного правительства князь Львов объяснил такой выбор благополучием семьи: в Сибири спокойно.
Председатель Временного правительства Керенский рассказывал: “Было решено (в секретном заседании) изыскать для переселения царской семьи какое-либо другое место, и все разрешение этого вопроса было поручено мне. Я стал выяснять эту возможность. Предполагал я увезти их куда-нибудь в центр России, останавливаясь на имениях Михаила Александровича и Николая Михайловича. Выяснилась абсолютная невозможность сделать это. Просто немыслим был самый факт перевоза царя в эти места через рабоче-крестьянскую Россию. Немыслимо было увезти их и на Юг. Там уже проживали некоторые из великих князей и Мария Федоровна, и по этому поводу там уже шли недоразумения. В конце концов я остановился на Тобольске. Отдаленность Тобольска и его особое географическое положение, ввиду его отдаленности от центра, не позволяло думать, что там возможны будут какие-либо стихийные эксцессы. Я, кроме того, знал, что там удобный губернаторский дом. На нем я и остановился. Первоначально, как я припоминаю, я посылал в Тобольск комиссию, в которую, кажется, входили Вершинин и Макаров, выяснить обстановку в Тобольске. Они привезли хорошие сведения”.
Жизнь Романовых в Тобольске сначала протекала тихо и спокойно. Дети занимались уроками, Николай II работал в кабинете. Затем государь и великие княжны шли на воздух. Во дворе был устроен турник, качели, выкопан прудик для уток. Вечером царская семья собиралась в гостиной: беседовали, играли в карты, пили чай, позже им разрешилипосещать Благовещенскую церковь. До начала Октябрьской революции всё было спокойно, но уже в феврале 1918 года с приходом новой власти Романовых переводят на солдатский паёк. Со стола пропали кофе, сливки, масло, сахар. Поставлять продукты в царскую семью взялся Иоанно-Введенский женский монастырь. В марте были арестованы все, кто был рядом с царём, включая прислугу. 9 апреля 1918 года в Тобольск прибыл комиссар Яковлев, имеющий секретное распоряжение перевезти царскую семью в Екатеринбург. Трудность отправки состояла в том, что тяжело заболел царевич. Условия трудной дороги он мог не вынести, поэтому было принято решение оставить его и сестёр в Тобольске. 13 апреля 1918 года император, императрица, великая княжна Мария Николаевна с приближенными выехали на Урал, а 20 апреля Тобольск покинули остальные члены семьи.
По прибытии в Екатеринбург всю царскую семью разместили в доме Ипатьева, находившемся на углу Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка, большевики называли его «домом особого назначения», а его узников «жильцами дома Ипатьева». С первых минут появления Романовых дом хорошо охранялся и был обнесён двойным забором.
Условия содержания были жесткими: не хватало посуды для еды, большинство членов царской семьи вынуждены были спать на полу, караул из красногвардейцев следовал за арестантами даже в уборную. Окружавшие люди были настроены агрессивно, на стенах дома были изображения с напоминаниями о Распутине. Помимо всего этого были распространены кражи различных царских ценностей. В мае был объявлен тюремный режим: прогулки разрешены только на час в сутки, окна дома закрашены известкой. Из близкого окружения Романовых оставались лишь доктор Евгений Боткин и несколько верных слуг: Анна Демидова, И. С. Харитонов, А. Е. Трупп и мальчик Леня Седнев.
Из инструкции команде Дома особого назначения по охране царской семьи
Май 1918 г.:
«Режим
Комендант должен иметь в виду, что Николай Романов и его семья являются советскими арестантами, поэтому в месте его содержания устанавливается соответствующий режим.
Этому режиму подвергаются: а) сам б[ывший ] царь и его семья; б) и те лица, которые изъявят свое желание разделить с ним его положение.
Обращение с заключенными
В обращении с заключенными комендант должен быть, безусловно, вежливым.
Разговоры с заключёнными могут быть только следующего содержания: 1) принятие от них всевозможных устных заявлений; 2) объявления и приказания облсовета; 3) разъяснения, которые они попросят по поводу режима, 4) о доставке провизии, кушаний и необходимых предметов; 5) об оказании медицинской помощи.
Никакие разговоры на общеполитические темы с кем бы то ни было из заключенных не допускаются.
Комендант строго следит, чтобы конвойные не позволяли себе, безусловно, никаких замечаний по адресу заключенных в их присутствии.
Заключённые не имеют права говорить с конвойными. Если такие попытки с их стороны будут делаться, конвойный должен отвечать, что разговаривать не разрешается. Со своей стороны конвойные не имеют права заводить разговоры с заключенными».
Царская семья переносила все тяжёлые испытания с величайшим достоинством, ни на что не жалуясь, с христианским смирением и страдальческой кротостью, производя глубокое впечатление на всех окружающих. И вот настроение большей части русских охранников начинает постепенно меняться. Они удивлены незлобивостью царственных узников,подкуплены их простотой и мягкостью обращения, поражены истинным благочестием и глубокой религиозностью.
Позже один из охранников царской семьи Суетин вспоминал: “В марте месяце сего года я поступил в особокараульную конвойную команду в г. Екатеринбурге, начальником которой был какой-то латыш, имя и фамилию его не знаю. Службу приходилось нести в тюрьме № 1, государственном банке и других местах. В апреле месяце меня назначили в караул в дом Ипатьева, где содержался царь, там, в карауле я был трое суток, стоял на посту внутри двора у ворот. Каждый день выходил в сад около 12 часов дня сам государь, его жена и все четыре дочери, выходили все вместе и гуляли минут 30-40. За время прогулки государь иногда подходил к кому-нибудь из часовых и разговаривал с ними, некоторых спрашивал, с какого года на службе. Я видел, что часовые к государю относились хорошо, жалеючи, некоторые даже говорили, что напрасно человека томят. В охране царя я был всего лишь трое суток, после чего я более там не дежурил”.
Из дневника императора Николая II:
«14 июня. Четверг.
Нашей дорогой Марии минуло 19 лет. Погода стояла та же тропическая, 26° в тени, а в комнатах 24°, даже трудно выдержать! Провели тревожную ночь и бодрствовали одетые...
Всё это произошло от того, что на днях мы получили два письма, одно за другим, в кот. нам сообщали, чтобы мы приготовились быть похищенными какими-то преданными людьми!
Но дни проходили, и ничего не случилось, а ожидание и неуверенность были очень мучительны.
21 июня. Четверг.
Сегодня произошла смена комендантов — во время обеда пришли Белобородов и др. и объявили, что вместо Авдеева назначается тот, кот. мы принимали за доктора — Юровский. Днем до чая он с своим помощником составляли опись золотым вещам — нашим и детей; большую часть (кольца, браслеты и пр.) они взяли с собой. Объяснили тем, что случилась неприятная история в нашем доме, упомянули о пропаже наших предметов. Так что убеждение, о кот. я писал 28 мая, подтвердилось. Жаль Авдеева, но он виноват в том, что не удержал своих людей от воровства из сундуков в сарае».
Императрица тоже вела дневник, он заканчивается днем, предшествующим расстрелу:
«13 июля
Суббота. ...Кто-то сказал, что Нагорный и Седнев отправлены из этой губернии вместо того, чтобы вернуть их к нам. В 6 1/2 Бэби принял свою первую ванну после Тобольска. Он ухитрился влезть и вылезти в одиночку, также сам взбирался на кровать и слезал с нее, но может стоять только на 1 ноге по-прежнему... Слышала три револьверных выстрела в ночи.
15 июля
Понедельник. ...Завтракала на кушетке в большой комнате, так как женщины пришли мыть полы, затем снова лежала в кровати и читала с Марией И. Сирах. 26 — 31. ...Слышала отзвуки артиллерийского выстрела ночью и несколько револьверных выстрелов.
16 июля
Вторник. ...Каждое утро Коменд[ант] приходит в наши комнаты. Наконец по прошествии недели снова принесли яйца для Бэби. ...Внезапно прислали за Ленькой Седневым, чтобы он пошел и попроведовал своего дядю, и он поспешно убежал, гадаем, правда ли все это и увидим ли мы мальчика снова...»
Приготовления к убийству не были долгими. Вот как об этих событиях вспоминает их участник М. А. Медведев:
«Выбрали комнату в нижнем этаже рядом с кладовой, всего одно зарешеченное окно в сторону Вознесенского переулка (второе от угла дома), обычные полосатые обои, сводчатый потолок, тусклая электролампочка под потолком. Решаем поставить во дворе снаружи дома (двор образован внешним дополнительным забором со стороны проспекта и переулка) грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате. Юровский уже предупредил наружную охрану, чтобы не беспокоилась, если услышат выстрелы внутри дома; затем раздали наганы латышам внутренней охраны, — мы сочли разумным привлечь их к операции, чтобы не расстреливать одних членов семьи Романовых на глазах у других. Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату. В отряде осталось семь человек латышей.
Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнаты доктора Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие. Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец — около трех часов ночи — они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета: на поясе в кобуре американский “кольт”, а за поясом бельгийский “браунинг” (оба исторических пистолета — “браунинг” № 389965 и “кольт” калибра 45, правительственная модель “С” № 78517 — я сохранил до сегодняшнего дня). Оставшийся револьвер берет сначала Юровский (у него в кобуре десятизарядный “маузер”), но затем отдает его Ермакову, и тот затыкает себе за пояс третий наган. Все мы невольно улыбаемся, глядя на его воинственный вид.
Выходим на лестничную площадку второго этажа. Юровский уходит в царские покои, затем возвращается — следом за ним гуськом идут: Николай II (он несет на руках Алексея, у мальчика несвертывание крови, он ушиб где-то ногу и не может пока ходить сам), за царем идет, шурша юбками, затянутая в корсет царица, следом четыре дочери (из них я в лицо знаю только младшую полненькую Анастасию и — постарше — Татьяну, которую по кинжальному варианту Юровского поручали мне, пока я не выспорил себе от Ермакова самого царя), за девушками идут мужчины: доктор Боткин, повар, лакей, несет белые подушки высокая горничная царицы. На лестничной площадке стоит чучело медведицы с двумя медвежатами. Почему-то все крестятся, проходя мимо чучела, перед спуском вниз. Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей (у двух из них за плечами винтовки с примкнутыми штыками), завершаем шествие мы с Ермаковым».
В ночь с 16 на 17 июля, примерно в начале третьего, Юровский разбудил царскую семью и сказал о необходимости перехода в безопасное место. Когда все оделись и собрались, Юровский привел их в полуподвальную комнату с одним зарешеченным окном. Все внешне были спокойны. Государь нес на руках Алексея Николаевича, у остальных в руках были подушки и другие мелкие вещи. В комнате, куда их привели, государыня и Алексей Николаевич разместились на стульях. Государь стоял в центре рядом с царевичем. Остальные члены семьи и слуги находились в разных частях комнаты, а в это время убийцы ожидали сигнала. Юровский подошел к императору и сказал: «Николай Александрович, по постановлению Уральского областного совета вы будете расстреляны с вашей семьей». Эти слова оказались неожиданными для царя, он обернулся в сторону семьи, протянул к ним руки и сказал: «Что? Что?» Государыня и Ольга Николаевна хотели перекреститься, но в этот момент Юровский выстрелил в царя из револьвера почти в упор несколько раз, и он сразу же упал. Почти одновременно начали стрелять все остальные — каждый заранее знал свою жертву.
Уже лежащих на полу добивали выстрелами и ударами штыков. Когда все было кончено, Алексей Николаевич вдруг слабо застонал — в него выстрелили еще несколько раз. Одиннадцать тел лежало на полу в потоках крови. Убедившись, что их жертвы мертвы, убийцы стали снимать с них драгоценности. Затем убитых вынесли на двор, где уже стоял наготове грузовик — шум его мотора должен был заглушить выстрелы в подвале. Тела были погружены в машину и вывезены в лес недалеко от деревни Коптятки.
Из расшифрованной записи беседы с Г. П. Никулиным в Радиокомитете о расстреле царской семьи:
«Когда мы спустились в подвал, мы тоже не догадались сначала там даже стулья поставить, чтобы сесть, потому что этот был... не ходил, понимаете, Алексей, надо было его посадить. Ну, тут моментально, значит, поднесли это. Они так это, когда спустились в подвал, так это недоуменно стали переглядываться между собой, тут же внесли, значит, стулья, села, значит, Александра Федоровна, наследника посадили, и товарищ Юровский произнес такую фразу, что: “Ваши друзья наступают на Екатеринбург, и поэтому вы приговорены к смерти”. До них даже не дошло, в чем дело, потому что Николай произнес только сразу: “А!”, а в это время сразу залп наш уже — один, второй, третий. Ну, там еще кое-кто, значит, так сказать, ну, что ли, был еще не совсем окончательно убит. Ну, потом пришлось еще кое-кого дострелить...
— Помните, кто был еще не полностью мертв?
— Ну, вот была эта самая... Анастасия и эта... закрылась, вот, подушкой — Демидова. Демидова закрылась подушкой, пришлось подушку сдернуть и пристрелить ее.
— А мальчик?
— А мальчик был тут же сразу... Ну, правда, он долго ворочался, во всяком случае с ним и с мальчиком было покончено. Быстро».
А вот воспоминания еще одного убийцы. Из расшифрованной беседы с И. И. Родзинским в Радиокомитете о расстреле царской семьи:
«А вот что получилось с похоронами, так сказать, с укрытием следов. Получилась нелепая вещь. Нелепость заключалась вот в чем. Казалось бы, с самого начала нужно было продумать, куда деть, дело-то ведь было очень серьезное. Паче чаяния, если бы белогвардейцы обнаружили бы эти останки, знаете, что бы они устроили? Мощи. Крестные ходы, использовали бы ж темноту деревенскую. Поэтому вопрос о сокрытии следов был важнее даже самого выполнения. Подумаешь там перестрелять, не важно даже с какими титулами они там были. А вот ведь самое ответственное было, чтобы укрыть, чтобы следов не осталось, чтобы никто использовать это не мог в контрреволюционных целях. Это самое главное было. А об этом и не думали. И это дело пошло на откуп Ермакову, что ли. Товарищ такой был. Считали, он местный человек, он все знает, как упрятать, а куда он думал упрятать — никого это не интересовало. Он у нас в ЧК не работал. Он был известен как местный человек, и руководство местное решило, видимо, что вот, мол, он знает, чего, куда и как. Привлекли его для этого, и получилось с этим, знаете, страшенное дело. Кстати сказать, во время расстрела у изгороди этого дома бродил Голощекин. Он ходил с той целью, чтобы понять, мог ли кто-нибудь услышать, что там происходило.
Да, так вот, надо было упрятать. Куда? Зарыть — чепуха, могут разрыть потом, найти по свежим следам. То же вот, что проделали — спустили в шахты. Надо было понимать заранее, что это не путь, хотя бы потому, что будут знать, что здесь расстреляны, то уж как-нибудь проверят эти шахты, найдут. А что получилось. Этот самый товарищ Ермаков после того, как все это было проделано, повезли по его указанию в одну шахту...
Ну, а когда Юровский вернулся, и разведчики наши через некоторое время пришли и тоже доложили, что нашли заброшенную где-то в балке шахту. Ну, это шахта была глубинная, потому что они лазали в нее и сказали, что там внизу топка и засосет. Мы тут грузила приготовили. Ну, решили так, что часть сожжем, а часть спустим в шахту, либо всех сожжем. И что всех изуродуем все равно, потом иди различи. Нам важно, чтобы не оставалось количества. И, потому что по этому признаку можно было узнать захоронение. Ну, а так что же, ну расстрелянные были люди, брошены, а кто? Царь или кто.
Но вот погрузили мы их на машину, весь этот штабель и решили двигаться по указанию этих товарищей, которые ходили в разведку. Шли мы так тоже с тяжелым сердцем, не зная, что же это будет за укрытие. Так толковали: то ли все это вообще сжечь к черту, думали об этом. Видимо, так бы и поступили, хотя мы туда и двигались.
Но тут произошло неожиданное. Вдруг наша машина на каком-то проселке там застряла, оказалась трясина. Дело было к вечеру...
Мы решили, что лучшего места не найти. Мы сейчас же эту трясину расковыряли. Она глубокая бог знает куда. Ну, тут часть разложили этих самых голубчиков и начали заливать серной кислотой, обезобразили все, а потом все это в трясину. Неподалеку была железная дорога. Мы привезли гнилых шпал, проложили маятник, через самую трясину. Разложили этих шпал в виде мостика такого заброшенного через трясину, а остальных на некотором расстоянии стали сжигать.
Но вот, помню, Николай сожжен был, был этот самый Боткин, я сейчас не могу вам точно сказать, вот уже память. Сколько мы сожгли, то ли четырех, то ли пять, то ли шесть человек сожгли. Кого, это уже точно я не помню. Вот Николая точно помню. Боткина и, по-моему, Алексея. Ну, вообще, должен вам сказать, человечина, ой, когда горит, запахи вообще страшные. Боткин жирный был. Долго жгли их, поливали и жгли керосином там, что-то еще такое сильно действующее, дерево тут подкладывали. Ну, долго возились с этим делом. Я даже, вот, пока горели, съездил, доложился в город и потом уже приехал. Уже ночью было, приехал на легковой машине, которая принадлежала Берзину. Вот так, собственно говоря, захоронили.
— Женщин, что ли, вы как-то отдельно отделили?
— Нет, часть женщин тоже пошла вот сюда. А там уже, что в болото спустили, это, конечно, потому что, сколько они, конечно, ни искали (белогвардейцы – Р.С.), они все шахты перерыли, все шахты...»
Из следственных данных известно, что уничтожение трупов велось Юровским под руководством Войкова, наблюдением Голощекина и Белобородова. Войков вспоминал эту картину: «Когда работа была закончена, возле шахты лежала громадная кровавая масса человеческих обрубков, рук, ног, туловищ и голов. Эту кровавую массу поливали бензином и серной кислотой и тут же жгли двое суток подряд… Это была ужасная картина. Мы все, участники сжигания трупов, были прямо-таки подавлены этим кошмаром. Даже Юровский и тот под конец не вытерпел и сказал, что еще таких несколько дней – и он сошел бы с ума…» (Беседовский Г.З. На путях к термидору. М., 1997. С.111-116).
Процитированное изложение происходившего согласуется с другими известными документами и воспоминаниями участников убийства царской семьи (см.: Покаяние. Материалы Правительственной Комиссии по изучению вопросов, связанных с исследованием и перезахоронением останков Российского Императора Николая II и членов его семьи. М., 1998. С. 183 -223). При этом следует сказать, что протыкали штыками живых (на дочерях были бриллиантовые защитные панцири) и ни в чем не виноватых юных девушек, дочерей Николая II.
П. Л. Войков с 1920 г. был членом коллегии наркомата внешней торговли. Он один из руководителей операции по продаже на Запад по крайне низким ценам уникальных сокровищ императорской фамилии, Оружейной палаты и Алмазного фонда, в том числе известных пасхальных яиц, изготовленных Фаберже.
Среди найденных вещей, принадлежащих императорской семье, нашлась Английская книга “And Mary Sings Magnificat” в бумажной обложке, принадлежащая княгине Ольге. На ее обложке изображена воспевающая Святая Дева, и ей аккомпанируют два ангела. На первом листе книги — изображение креста и написанные рукою государыни императрицы стихи на английском языке. На оборотной стороне рукою государыни написано: “В. К. Ольге 1917 г. Мама Тобольск”.
В книге вложены нарисованные и вырезанные из бумаги изображения церкви Спаса Преображения в Новгороде, церкви Покрова на Нерли Владимирской губернии и, кроме того, вложены три листика бумажки. На одном из них написано стихотворение “Разбитая Ваза” Сюлли Прюдома. На двух других рукою великой княжны Ольги Николаевны написаны стихотворения:
ПЕРЕД ИКОНОЙ БОГОМАТЕРИ
Царица неба и земли,
Скорбящих утешенье.
Молитве грешников внемли —
В Тебе — надежда и спасенье.
Погрязли мы во зле страстей.
Блуждаем в тьме порока.
Но... наша Родина. О, к ней
Склони всевидящее око.
Святая Русь, твой светлый дом
Почти что погибает.
К Тебе, Заступница, зовем —
Иной никто из нас не знает.
О, не оставь Своих детей,
Скорбящих упованье.
Не отврати Своих очей
От нашей скорби и страданья.
МОЛИТВА
Пошли нам, Господи, терпенье
В годину буйных мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о Боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и оскорбленья,
Христос Спаситель, помоги.
Владыка мира, Бог вселенной,
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый страшный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.