- Главная
- Разделы журнала
- Неизвестная Россия
- Москва сегодня и позавчера
Москва сегодня и позавчера
Артур Перов 30.10.2014
Артур Перов 30.10.2014
Москва сегодня и позавчера
Прогулка по городу наших дедов и прадедов
У каждого своя судьба, каждый рождается тем, кем ему судил Господь, и там, где судил Господь. Один человек впервые увидел свет в маленькой деревушке, Орловской области, а другой родился в большом портовом городе на Дальнем Востоке. Кто то доволен своей жизнью, а кому то хочется ее изменить. Мы являемся продолжением жизни наших родителей, дедов и прадедов, продолжением их судьбы. Задолго до нас они влюблялись, строили дома, уходили воевать, умирали, оставляя нам свою любовь. Со смертью бабушек, мы перестаем быть внуками, и окончательно взрослеем, после ухода родителей. Когда то, впервые услышав – папа или мама, не успев оглянуться, мы сами становимся дедушками и бабушками. Мы проживаем жизнь на земле своих предков и, уходя, оставляем на ней своих детей.
Мне довелось родиться в городе Москве. Когда то давно, сюда с Дона приехал мой прадед с женой и тремя дочерьми, одной из которых суждено было стать мамой моего отца. Это была вторая половина двадцатых годов, прошлого века, деревня тогда жила не богато, и по счастливой случайности, моего предка вызвали на работу в столицу, где с деньгами и продовольствием было несколько легче. Поселили их в бараке, на самой окраине Москвы, недалеко от Рогожского кладбища. Сейчас это в двух трамвайных остановках от станции метро Площадь Ильича, а тогда труднодоступная местность, рабочие окраины – Рогожская слобода.
Ранее Москва, в защитных целях была обнесена Китайгородской стеной, стеной Белого города, Земляным валом и Камер-Коллежским валом. Линия Камер-Коллежского вала, устроенная для упорядочения оплаты пошлин, взимаемых Камер-Коллегией (которой и было поручено строительство вала), почти два столетия являлась границей городской площади. Камер-Коллежский вал опоясал Москву 32-верстным кольцом с шестнадцатью заставами, где проверялись подорожные и ввозимый товар для обнаружения контрабанды, главным образом водки, за провоз которой платилась пошлина. В середине XVIII в., с отменой внутренних таможен, заставы приобрели чисто полицейское значение, и у некоторых их них, в том числе одной из самых больших - Рогожской, возникли рынки. Застава стала быстро заселяться и застраиваться. В Рогожских улицах появились постоялые дворы, новые дома, мелкие мастерские, торговые помещения.
Жили мои предки в одной маленькой комнате, в которой была одна кровать, шкаф и стол. На кровати, как нетрудно догадаться спали глава семьи с женой, рядышком стояла маленькая кроватка с младшей дочерью – моей бабушкой, а старшие спали под столом, так как другого места в комнате не было. Прадед каждый день ходил на службу, я точно не знаю, кем он работал, но территориально это было в районе Солянки. Просыпаясь с заводским гудком, который каждое утро будил смену рабочих, и вторящим ему петухами, он шёл мимо завода «Серп и молот», выходил на площадь Застава Ильича, которую все по привычке называли Рогожской заставой. Рогожская она потому, что здесь находилась ямская слобода по пути на Рогожу, впоследствии переименованную в Богородск, а еще позже в Ногинск. Далее он шагал по Тулинской улицей, названной так по одному из псевдонимов Владимира Ильича, раньше она называлась Воронья, от Вороньей слободы Андроникова монастыря, где покоится иконописец Андрей Рублев, а сейчас – улица Сергия Радонежского.
Я словно воочию вижу идущего сквозь утренний полумрак, мужчину с усталым, чуть небритым лицом, одетого в модный по тем временам прорезиненный плащ и сапоги, натянутые на брюки. Шаги гулко отдаются в тишине пустой улицы, по краям которой стоят невысокие одно-двух этажные каменные дома, а за ними деревянные постройки, разной степени ветхости. Фонарей нет, в некоторых окнах чуть отсвечивает огонек электрической лампы. С низины, там, где в просветах между домами чернеет Яуза, тянет прохладой.
Обойдя лужу на Андрониковой площади, мужчина поздоровавшись с двумя спешащими на встречу бородатыми мужиками, зашагал по Симеоновской улице мимо храма Симеона Столпника, оставил по правую руку еще целый храм Св. Николая на ямах, снесенный в 50-х, от которого собственно и пошло название улицы – Николоямская. Ускорив шаг под горку, он бодро прошагал по мосту над Яузой, впадающей в этом месте в ленивую Москву реку, с большими отмелями посередине течения. Слева, в дали, на фоне светлеющего неба, темнеет Кремль. Он возвышается над целыми еще домиками Зарядья, молчаливо и грозно нависает над просыпающейся Москвой.
Впереди, за площадью Яузких ворот, Солянка, с Ивановским монастырем на холме и доходными домами в низине. Говорят, на этой улице купцы занимались заготовкой соленой рыбы, да так и закрепилось. Прохожих на дорогах прибавилось, то тут, то там слышны громыхания телег и проходящего по Бульварному кольцу трамвая. Справа от Солянки, если по Певческому переулку, просыпаются обитатели Хитровской площади. Это уже не те, о ком писал Гиляровский, в начале 20-х годов, советская власть выгнала отсюда всех воров и бродяг, так что во времена моего прадеда, это было вполне благоустроенное место, со сквером на месте прежнего рынка. Но народная молва, по-прежнему приписывала Хитровке не добрую славу. Под ногами моего прадеда, никому не нужная, и быть может давно пересохшая, засыпанная землей и замощённая булыжником, речка Рачка. Когда то давно она пересекала Васильевский луг, находившийся здесь, до всяких улиц и домов.
Эти места и есть знаменитые Московские Кулишки, район не малый, очерченный Солянкой, Бульварным Кольцом и Маросейкой. На самом деле, произноситься это слово должно по-другому – Кулижки. Обычно происхождение названия объясняют тем, что кулижками называли топкое, болотистое место. Другие исследователи называют кулижками часть леса, оставшуюся после вырубки или пожню между кустами и чапыжником. То, что в этих местах был лес, подтверждается названием церкви Иоанна Предтечи под бором.
Возможно Кулишки существовали прежде Москвы, и назывались селами Кучковых. Вырубая лес и осушая местность, разводили сады и возводили постройки. О Боярине Кучке нам рассказывает летопись: «В лето 6666 (т. е. в 1158 г.- авт.) великий князь Юрий Владимирович шел из Киева во Владимир град к сыну своему Андрею Юрьевичу, и пришел на место, где ныне царствующий град Москва, по обеим сторонам Москвы-реки села красные. Этими селами владел тогда боярин некий богатый именем Кучка, Стефан Иванов. Тот Кучка очень возгордился и не почтил великого князя подобающею честью, какая надлежит великим князьям, а поносил его к тому же. Князь великий Юрий Владимирович, не стерпя от него хулы, повелевает того боярина схватить и смерти предать; так и было. Сыновей же его Петра и Акима, молодых и очень красивых, и единственную дочь, такую же благообразную и красивую, именем Улиту, отослал во Владимир к сыну своему, ко князю Андрею Юрьевичу (Боголюбскому – авт.). Сам же князь великий Юрий Владимирович взошел на гору и обозрел с нее очами своими туда и сюда по обе стороны Москвы-реки и за Неглинною. И возлюбил те села и повелевает на том месте вскоре сделати малый деревянный город и прозвал Москва город по имени реки, текущей под ним».
Название Кулишки связывают также с топонимом «Куликово поле». Объясняют это соседством, как впервые было предположено в путеводителе по Москве в конце XVIII века, храма-памятника Всех Святых, построенным «по преданию» Дмитрием Донским в память по убиенным в битве с Мамаем на Куликовом поле 8 сентября 1380 года. В переделанном виде церковь сохранилась до нашего времени. Кулишки – местность очень известная в Москве.
После окончания рабочего дня, мой прадед направлялся тем же путем обратно. На углу Солянки и Солянского проезда, стоял ларек с пивом, постояв возле него, и выпив кружечки две, поговорив со знакомыми, он, пропустив ломового извозчика (перевозившего грузы – авт.), переходил дорогу, и брел домой. Его путь лежал по направлению, ведущему на восток, по дорогам, которыми выводил свои войска на Куликово поле Дмитрий Донской, шел на штурм Казани Иван Грозный. По старой Владимирской дороге, которая начиналась от Варварской площади, затем по Солянке, через Яузские ворота, и далее по уже знакомому нам маршруту. Название Владимирский тракт, после революции сменили на шоссе Энтузиастов, дорогу расширили, и петляющие участки спрямили, но мой предок шагал еще по старой, ближе к центру мощенной булыжником, а у самой заставы и далее, засыпанной щебнем дороге.
«Владимирское шоссе идет от Москвы на восток. Щебень насыпан в 22 фута ширины; путь этот называется Сибирским и служит сообщением Москвы с городами восточной России: Владимиром, Нижним Новгородом, Казанью, Оренбургом и Уфою; на знаменитую Нижегородскую ярмарку провозятся по этому шоссе товары из Москвы и Петербурга; и с Нижегородской ярмарки идут по нему обратно. Через все поименованные реки и речки находятся постоянно и хорошо устроенные деревянные мосты; одни на сваях, усыпанные сверху щебнем, другие же на сваях и арках, с дощатым полом…». Так писали о ней императорские газеты — «Военно-статистическое обозрение Московской губернии» (СПб., 1853).
Дома моего прадеда ждал обед. Жена тоже работала, но не далеко, и после работы успевала приготовить поесть. Раньше, когда еще почитали Бога, перед едой молились, в послереволюционные времена об этом забыли. В углу по прежнему висела икона Божьей Матери, прадед, перекрестившись, подходил к трапезе. За стол садились чинно, по-деревенски неспешно. Вперед главы дома, никто не мог начать есть, он первым брал ложку и черпал из общего котелка щи. Если кто нарушал порядок трапезы, получал ложкой полбу, об этом любила говаривать моя бабушка, которой, как я подозреваю, не раз перепадало… Хлеб на столе был ржаной, купленный дня два назад, уже привычно черствый. Другого хлеба не знали, пшеничные буханки войдут в повседневный быт позднее. После обеда, прадед выходил во двор, где раскуривал папиросу. К нему присоединялись мужики, жившие по соседству, и они неторопливо вели беседу о жизни и политике, вспоминали свои деревни. Кто воевал, рассказывали о первой мировой, о совсем недавней гражданской.
Мой прадед Иван, тоже воевал, награждён Георгием, в гражданскую был за Красных, но в таких разговорах больше помалкивал. Облокотившись на плетень, он смотрел вдаль, туда, где за кладбищем, подпирали небо купола и колокольни старообрядческих церквей. И не сентиментальный по характеру, он, быть может, все же тосковал по родным и тихим местам, по Дону. А быть может он, вдыхая полной грудью осенний московский воздух, мечтал о светлом и благополучном будущем, себе, своим детям, внукам и правнукам.
Он умер рано, где то в начале тридцатых, и его первого закопали в гробу на Рогожском кладбище, где после хоронили всех моих родственников. Его дочери выросли, вышли замуж. Самая младшая сочеталась браком , в сорок девятом году, с молодым человеком, прошедшим всю войну, а через год у них родился сын – мой отец. Они жили, любили и умирали, а вокруг была Москва, наполненная движением, солнцем и тополиным пухом. Москва, приютившая на своей окраине моего прадеда, вырастившая, защищавшего ее в сорок первом, деда, помнящая, бегающего по подворотням и дворам, в толпе бритых под «бокс» пацанов, моего отца. Москва, ставшая мне родной и любимой.
