• Главная
• Разделы журнала
• Литературная страница
• Последние воспоминания

Последние воспоминания

Александр Тихонов 22.09.2015

Александр Тихонов 22.09.2015

Последние воспоминания

    Сегодня выдался неплохой сентябрьский денёк. Солнышко, наконец-то, показалось из-за туч, лужи − результат трехдневных дождей − стали подсыхать. Мои коллеги - «частники», до этого не вылезавшие из машин, сейчас, собравшись в две небольшие группки, о чем-то неторопливо разговаривали недалеко от автомобилей.

    На вокзале объявили прибытие поезда Москва - Сыктывкар, и обе группы дружно подались к выходу из здания вокзала − заманивать клиентов. На стоянке опустело, правда, ненадолго − поезд у нас стоит десять минут, а следующий только вечером. Таксёры собираются за полчаса до прибытия и разъезжаются гружёные чемоданами и пассажирами. Это их налаженный годами бизнес, я в него не лезу. В частном извозе я недавно, жизнь заставила, на работе, в связи с отсутствием заказов, дали отпуск за свой счет. И теперь я на своей старенькой Ниве, с утра до вечера ищу пассажиров, иногда сжигаю больше бензина, чем зарабатываю денег.

   У вокзала меня пока терпят: во-первых, за меня сказал слово дядя Паша, который раньше работал со мной, но плюнул на всё и лет пять назад подался в таксисты, а во-вторых, я стою чуть в стороне от путей миграции потенциальных клиентов. Не уверен, что смогу когда-либо стать своим для этой таксистской братии − это, видимо, особый тип психологии.

    Мне немного не по себе от поведения «коллег», когда они всем скопом выискивают, а затем нападают на своих «жертв». При этом им удается удерживать на лице выражение дружелюбия и презрения одновременно. Я, ради интереса, попробовал, но получается или одно, или другое, чтобы совместить полярные эмоции, видимо, требуется долгая тренировка.

    Наконец вереница таксистов, по одному, с одним или несколькими клиентами в хвосте, потянулась назад. Для себя я принял решение, что не буду носиться за пассажирами, кто подойдет, того и повезу, хоть за триста рублей, хоть за пятьдесят. Правда, если честно, они почти не подходили, их по дороге разбирали более ушлые ветераны извоза.

    Площадь перед вокзалом опустела, поезд ушел дальше на север. Я вышел из машины и присел на капот, нечего расстраиваться, кто-нибудь да подвернется, даст Бог. Будем надеяться…

    Минут через десять, из вокзала вышли две женщины и прошли мимо на автобусную остановку, видимо, служащие − они на такси никогда не ездят. Следом за ними ковылял невысокого роста дедочек, я его и не заметил вначале, а обратил внимание, когда он остановился напротив.

    − Свободен, сынок?

    − Свободен. А вы с поезда? Чего так задержались?

    − В медпункт зашёл, давление померил. Высокое что-то… Таблетку выпил, полегче…

    − Куда ехать, отец?

    − На Юрью дорогу знаешь? А мне, чуть не доезжая, налево, там километров двадцать. Я покажу.

    − А по деньгам что? – всё-таки не прошло даром общение с «коллегами».

    − По деньгам, по деньгам, поедем. Не волнуйся, сынок. Туда, там подождёшь немного и обратно.

    Ехали молча. Пока проезжали город, дед постоянно озирался по сторонам, рассматривал, а когда выехали на дорогу, ушёл в себя. Странный он был. На вид лет восемьдесят, невысокий, сухонький. Вещей никаких не было, одет был в старенький пиджак, брюки по цвету отличные, клетчатую рубашку.

    − Домой возвращаетесь? – мне надоело ехать в тишине.

    Старик удивлённо посмотрел на меня, затем перевёл взгляд на дорогу и какое-то время молчал.

    − Домой, пожалуй.

    − Откуда едете-то, налегке?

    − С Москвы. Живу там. Дети там, внуки. Но дом здесь остался.

    И опять тишина.

    − Не гони. За горкой будет поворот налево.

    Мы свернули на грунтовую дорогу. Километров через десять въехали в небольшую деревеньку.

    − Приехали?

    − Нет. Это Дубки, нам ещё километров десять, может, чуть меньше.

    Дед стал озираться по сторонам, вглядываясь в каждый дом, мимо которого проезжали, в каждое дерево.

    − Мы маленькими сюда играть бегали, с местными ребятишками, а они к нам.

    Дорога за деревней пошла через поле, затем мы заехали в лес. Колёса вязли в грязи, здесь, видимо, совсем нечасто ездили, да и то больше на тракторах, но Нива добросовестно справлялась с бездорожьем. Из леса мы вновь выехали на поле, поросшее кустарником.

    − Долго ещё?

    − Приехали. Вот она − моя деревня…

    Я с удивлением огляделся по сторонам − поле и кустарник.

    − Мы сейчас едем по главной улице (дед жадно смотрел в боковое стекло). Видишь кусты сирени? Раньше почти у каждого дома в палисаднике росли… Домов не осталось, а она растёт.

    Я пригляделся повнимательнее − и правда, кусты сирени росли в определённом порядке, а вглядевшись повнимательнее, за еще зеленой листвой можно было увидеть серые бревна осыпавшихся от старости стен.

    Дорога делала небольшой поворот. Дед, наконец, обернулся ко мне:

    − Останови здесь, пожалуйста. Я скоро.

    Он вышел из машины, вдохнул полной грудью и долго стоял с закрытыми глазами. Я заглушил машину и вышел. Тишина. Осенний денек... Птицы уже улетели, петь некому, только вдалеке слышно, как долбит свое дерево дятел.

    − Это центр деревни, можно сказать − площадь. Здесь проводили собрания, гуляли праздники. Вон там (дед показал на пустырь, чуть в стороне) стояла деревянная церковь. Правда, когда я был маленьким, она уже не работала… Мы с мальчишками лазили внутрь, она была для нас чем-то из другого, непонятного мира, сказка такая, что ли...

    Старик замолчал, обведя взглядом окрестности.

    – Все наши игры начинались отсюда, здесь мы собирались. Вон там (он показал на растущий чуть в стороне дуб) стояла школа, одноэтажное здание на четыре класса. И дуб рос, я его помню даже.

    Старик вновь замолчал и медленно побрёл к дереву. Подойдя, он погладил его ладонью и прислонился щекой к шершавой коре.

    − Вот тут (он показал на землю, в трех метрах от дуба) было крыльцо, вход в школу. Сюда, первого сентября меня мама привела, был тогда первый послевоенный год… Помню, как выбегали после уроков, тогда Степка неудачно прыгнул со ступенек и ногу сломал.

    − Давно здесь не были?

    − Мне лет тринадцать было, когда мать умерла. И на следующий год меня и сестру отец в город перевёз, а потом, лет через десять, Машка, сестра моя, замуж вышла и переехала в Москву, ну и нас за собой перетянула, с жильем и работой помогла. С тех пор и не был здесь… Жил хорошо, и семья, и дети, но последнее время все чаще стала деревня вспоминаться… Дом наш, мама возле печки с пирогами, шум мельницы водяной, вон там стояла, в низинке, где ручей, после войны разобрали. Даже запах здешний помню… И сейчас не изменился… Каждую ночь, засыпая, вспоминаю эти времена, и бывает так навспоминаюсь, что и под утро сна ни в одном глазу. Всё лето просил − отвезите меня, да только посмеивались, отнекивались.., ну я сам тогда поехал. Убежал.

    Старик улыбнулся. Подошел к месту, где, как он сказал, было крыльцо.

    − Как сейчас помню, как заходишь (он сделал пару шагов вверх по воображаемому крыльцу), попадаешь в небольшой холл, и в обе стороны идет коридор. Если повернуть направо (старик повернул направо), вот здесь будет кабинет директора – одноногий ветеран. А тут класс для самых маленьких…

    Он бродил по воображаемым коридорам, заходил в «классы». Странно мне было наблюдать за стариком, расхаживающим по поляне и рассказывающим, где и что располагалось. Наконец он вышел из «школы», и, оглядевшись, направился дальше по «улице».

    − Вот это наш сельский магазин. (Старик остановился перед холмиком, поросшим сорняком). Баба Зоя здесь торговала. А там, подальше, амбулатория была, коек на десять, по-моему. Я в ней лежал как-то, с аппендицитом. Плохо помню, одно запомнилось: после операции, когда в себя пришёл, первая, кого увидел, была мама. Сидела рядом и гладила меня по голове...

    Он застыл на какое-то время, погруженный в воспоминания, стоял и я. Зачем я пошел за ним? Нехорошо как-то… Ходил бы себе, вспоминал… Но теперь неудобно бросить его посередине поля.

    − Ты прости меня, сынок, - старик как прочитал мои мысли, - Это жизнь моя, детство, самое синее небо, самая зеленая трава, самое чистое время. Мне уже будущим жить поздно, да и настоящим тоже, все уходит, остается только прошлое. А оно вот тут все и осталось… С мамой… Бабушка и дедушка тоже здесь… Славка, ровесник, и тот здесь лежит... Купались, прыгали с обрыва, и он прыгнул, да не всплыл потом. Полдня потом мужики ныряли, еле нашли… Все рядышком лежат, сбоку от деревни, на кладбище… Заедем на обратном пути?

      Мы шли по дороге под рассказы деда. Он то и дело показывал рукой − то налево, то направо, сообщая, кто и где жил. Наконец мы остановились у очередной заросли сирени, за которой проглядывала одинокая стена дома с тремя окошками, чудом уцелевшая, так как три остальные стены рухнули.

  − Вот он − мой дом…

    Старик надолго замолчал.

    − Жили мы здесь... Мама у нас была... самая лучшая. Приходила с колхоза, приготовит поесть, и с нами занималась, вместе читать учились, писать, потом уроки проверяла. Никогда нас не ругала, но как-то само собой получалось, что нам было стыдно за провинности. А хвалить − всегда хвалила!.. Я долго не мог поверить, когда она умерла, все казалось, утро начнётся, и войдет она… И отец тоже, все смириться не мог… Может, поэтому и уехали… 

     На глазах у него проступили слёзы. Наконец, он, не поднимая головы, прошептал:

    − Сынок, ты погуляй здесь рядышком, мне одному побыть надо. Тяжело всё это…

    Я гулял мимо холмиков и сирени, заходил во дворы, в одном месте наткнулся на уцелевший чудом погреб, вернее, его верхнюю часть. Трудно представить, что здесь кипела жизнь, с утра со дворов выводили скот, а вечером заводили обратно, бегали дети, гуляли свадьбы, собирались поминать. А потом жизнь ушла из этих мест… Что должно было произойти, чтобы сотни лет жившая деревня умерла? Нет, не атомная бомба, не химическое оружие, а всего лишь − города. Они, как исполинские деревья − раскинули свои корни глубоко-глубоко и высасывают сок, заставляя засыхать небольшие деревца.

    Краем глаза я поглядывал за стариком. Он долго стоял напротив дома, затем подошел, заглянул за стену внутрь, а потом сел прямо на землю, облокотившись спиной на выбеленные временем бревна.

    Я гулял ещё полчаса, стараясь не отвлекать старика от воспоминаний. Он был там, далеко-далеко − много десятилетий назад, в своём детстве. Наверное, вспоминал своих друзей, родных. Заново переживал какие-то события, тревоги и радости давно минувших дней.

    Когда я вернулся к нему, казалось, он дремлет на завалинке. Я окликнул – тишина. Уже всё поняв, я всё же дотронулся до него – он качнулся и медленно завалился на бок. Эта дорога оказалась для старика дорогой в один конец.

    Уезжал я уже вечером, когда были оформлены все формальности, и тело увезли на специальной машине. Въехав в лес, я, вспомнив наш со стариком разговор, остановился. Кладбище должно быть на выезде из деревни. Ага, вон оно. Все заросшее бурьяном и кустарниками, между которыми иногда виднелись металлические, насквозь проржавевшие, кресты. Таблички, где сохранились, не читались. Где-то здесь лежит мама старика, по которой он так тосковал и к которой приехал. Теперь они вместе...

    − Господи, упокой души рабов твоих − Господь, ну ты же знаешь их имена, а я узнать не сподобился − и старика, и маму его, и отца. Прости грехи их вольные и невольные…

_____________________________________________________________________

СПРАВКА

назад