• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 74 Исторические мозаики

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 74 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 14.06.2021

Вадим Приголовкин 14.06.2021

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 74

Исторические мозаики

Две истории о нравственности и законных и незаконных детях

Короткая, для завязки

В самом начале царствования императора Николая Павловича некий дворянин подал ему прошение, прося об усыновлении незаконно прижитого им сына. Собственноручная резолюция государя на прошении: «Разврата не терплю и незаконного законным сделать не могу».

И подлинней

Русская наша история таит в себе столько сюжетов, оставшихся невоспетыми… Какой там Шекспир…

Рахманов, владелец нескольких десятков тысяч душ, окончив службу в столице, приехал отдохнуть в свои богатые поместья. Широко, радушно, ласково принимал соседей, мелкопоместных дворян, спешивших засвидетельствовать соседское почтение, и, как заведено, скоро поехал с ответными визитами. Тут-то и подстерегла его судьба! У одного соседа, бедного дворянина, Рахманов увидел дочь, прелестную, шестнадцатилетнюю девушку. Влюбился сразу и страстно.

Девушка уже была помолвлена, по взаимной любви и, конечно, с согласия родителей, но несмотря на это, Рахманов сделал её родителям предложение, объявив о намерении на ней жениться.

Родители были в восторге от такого неожиданного счастия. Дочь вначале плакала, но уговорённая родителями пленилась блестящим будущим богатой и знатной помещицы – согласилась! Прежнему жениху послали вежливый отказ, к которому – о Россия и добродушные наши люди! – Рахманов приложил в виде утешения подарок – банковский билет на 10 тысяч рублей!

Сыграли свадьбу; пирам и праздникам не было конца. Казалось, все были довольны.

В первые три года после брака Рахманова родила двух сыновей; потом занемогла, болела долго и трудно, а по выздоровлении больше детей уже не имела. Шло время. Оба сына Рахманова совсем взрослые были уже на службе, а сам он, старик, разбитый параличом, одряхлел заметно. Но тут как в сказке, словно для утешения его старости, сверх всякого чаяния родился у него ещё один сын.

Спустя несколько лет старик умер, оставив капитал своей жене. Имение по закону следовало сыновьям его.

Двое старших, как узнали о смерти отца, объявили, что они не признают меньшего законным братом своим, ибо рождение его последовало тогда, когда родитель был болен и дряхл.

Обвинение тяжкое. Оскорблённая мать начисто отвергла наглое подозрение сыновей своих, основанное на корысти – воспользоваться только вдвоём оставшимся имением. Завязалось дело и дошло до высших инстанций – до общего собрания Сената.

Рахманова испросила позволения предстать лично в высшее судилище Империи для открытия истины.

Дозволили. И вот в Сенате женщина объявляет следующее:

«Выйдя замуж против влечения сердца за Рахманова, я первые годы моего супружества была в преступной связи с прежним женихом своим, и оба старших сына были плодом этой любви. Тяжёлая болезнь постигла меня; я, считая её праведным возмездием за нарушение супружеской верности, дала Богу обет, по выздоровлении открыть преступление своё мужу, на коленях выпросить его прощение и потом быть достойной любви и привязанности моего мужа. Милосердный Бог внял молитве моей, я встала с постели и тотчас бросилась в ноги покойному мужу. Полное и искреннее признание облегчило душу мою, а прощение супруга восстановило совершенно истощённые тяжёлою болезнию силы. С этих пор я посвятила себя совершенно в услуги покойному мужу, уже дряхлевшему от лет. Последний сын – его единственный законный сын. Вот акт, подписанный покойным Рахмановым и засвидетельствованный общим духовником нашим, удостоверяющий в истине всего сказанного. Эта тайна должна была сойти со мною в могилу, и только беспримерная наглость сыновей моих заставила открыть её и так торжественно».

Признание матери довели до сведения государя императора Николая Павловича, тот вынес окончательный вердикт, собственноручно наложив резолюцию:

«В этом деле, кроме достоверного акта, подписанного самим Рахмановым, достаточно было бы и одного признания матери; а потому старших сыновей, как прижитых незаконно, следовало бы лишить дворянского звания. Но, как они, находясь на службе, уже собственными заслугами приобрели права дворянства, то их оставить в сем звании. Мать Рахманова за нарушение супружеской верности должно бы подвергнуть суду церковному; но, как она уже прощена своим мужем и, впоследствии, примерною жизнию загладила заблуждение молодости, то её более никакому взысканию не подвергать. Что же касается имения Рахманова, то отдать оное единственному его законному наследнику, не отнимая однакож у матери права, со временем, если старшие сыновья заслужат ея прощение, наградить и их частями из оставшегося после покойного – имения, по собственному ея усмотрению».

На наш взгляд, решение справедливое, и в то же время доброе, и в рамках закона. По-христиански строгое и по-христиански же милосердное.

Если кто вдруг подумал, что император был ханжа

Ханжой Николай Павлович, конечно, не был. Мог и пошутить, даже на грани.

Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская употребила миллионы на украшение Юрьева мужского монастыря, подле которого она устроила для себя дом, в котором и жила много лет. Ей хотелось в недальнем оттуда расстоянии основать женскую обитель, на что и просила личного разрешения государя.

- Согласен, - отвечал Государь, - но с тем, чтобы между этими монастырями устроить также и воспитательный дом.

Люди, близко знавшие графиню Орлову, рассказывали, что она для искупления души отца своего издавна вела жизнь отшельницы, беспрерывно постилась и даже носила железные вериги.

Говорили, что и огромное имение своё в 1845 году она продала в казну за 30 миллионов.

Правила воспитания золотой молодёжи

Граф Михаил Андреевич Милорадович, известнейший генерал, герой Наполеоновских и прочих войн, ученик Суворова, храбрейший из храбрых, нашедший позже свою смерть на Сенатской площади, отличался, как известно, доблестью в военное время и необыкновенным искусством проматывать деньги в мирное.

Способность эта отличала его смолоду.

Отец Милорадовича, генерал-поручик и наместник Черниговский, был человек нрава крутого и строгого, по старинке. Мотовство сына, в то время уже, или ещё, капитана гвардии, сильно огорчало его. Увы – все угрозы и увещания старика были тщетны – сынок кутил напропалую. Наконец, промотавшись в пути, приехал в отпуск.

Отец при посторонних принял его с распростёртыми объятиями, а потом повёл его в свой кабинет и там… высек! При том говорил, что он наказывает не капитана гвардии императрицы, а своего блудного сына^[1].

И ведь помогло! Не до конца, конечно: мотом сын оставался до последнего дня своей жизни, зато Россия получила отличного генерала.

Милорадович, несмотря на то, что, находясь за свою бурную службу более чем в 50 сражениях, где всегда лез вперёд, под пули, никогда ранен не был. Судьба определила ему быть убитым в Петербурге, получив смертельное ранение от руки декабриста Каховского.

Известны слова Милорадовича, когда он очнулся, будучи раненым, на вопрос, знает ли кто стрелял в него, и когда ему ответили, что стрелял неизвестный бунтовщик:

- Слава Богу, теперь я умру спокойно, зная, что убит не рукою русского солдата.

Менее известно, что через некоторое время он улыбнулся кому-то из знакомых и сказал:

- Ну, кажется, теперь я расквитаюсь со всеми моими долгами.

И офицеры, и солдаты очень любили Милорадовича как начальника отличного, но и доброго, готового разделить с подчинёнными свою последнюю копейку.

Два солдата, артельщики одного гвардейского полка, были посланы разменять немалую сумму денег ассигнациями на мелочь, нужную для раздачи солдатам жалованья. Имели несчастье потерять, обронив бумаги. Были в отчаянии: ответственность за потерю грозила нешуточная. Одному из них пришло в голову идти к Милорадовичу, корпусному командиру гвардии, рассказать про свою беду и просить помощи.

Так и сделали.

Граф принял милостиво, просьбу выслушал, успокоительно потрепал по плечу:

- Спасибо, братцы, за доверенность; вот вам деньги, ступайте с Богом.

- Ещё одна просьба, ваше сиятельство!

- Какая?

- Не погубите нас, не рассказывайте об этом никому.

- Хорошо, хорошо, - успокоил генерал, граф, Петербургский генерал-губернатор солдата, - даю честное слово, что не выдам вас.

Историю эту спустя годы рассказали сами артельщики.

В подобной ситуации с мотовством сына оказался и граф Ростопчин. В последние годы жизни организатор пожара Москвы жил в Париже. Сын графа задолжал много денег. Кредиторы знали, что у молодого человека не было собственного имения, потому с требованием об уплате обратились к отцу. Старик наотрез отказался платить долги за сына, предоставив решить дело закону. Молодого Ростопчина по приговору суда заключили на несколько лет в тюрьму, где он в итоге провёл всё определённое время. Когда Ростопчина выпустили, он, по законам Франции, не подлежал более преследованию кредиторов. То есть можно было не платить. Однако старший Ростопчин немедленно пригласил к себе всех кредиторов и, к крайнему их удивлению, заплатил каждому должную сыном сумму.

И объяснил:

- Я и прежде мог бы это сделать, но хотел проучить молодого человека; а то вы сами знаете, что русские не любят быть в долгу у французов.

За этот и подобные поступки и, конечно, за роль, сыгранную Ростопчиным в пожаре Москвы, - а французы чуть ли не его единственного, если не считать генерала Мороза, полагали виновником свержения Наполеона, - Ростопчин был необычайно популярен у французской публики. Портреты Ростопчина, изображавшиеся в виде типичного русского варвара - чудовища с длинной, всклочкоенной бородой, продавались в лавках как какая-то диковинка и пользовались популярностью.

Сенаторы тоже шутят

И даже над собой.

В году 1810 императором Александром I был учреждён Государственный совет. Назначенные в него члены, в том числе и граф Ростопчин, уговорились меблировать за свой счёт (!) залу присутствия. Ростопчин прислал образ в богатом окладе, изображающий распятие Спасителя, с надписью: «Отче, отпусти им согрешения их, не ведают бо, что творят».

Скорая медицинская помощь

А. П. Ермолов году в 1841, будучи в отставке уже и проживая в Москве, занемог и послал за врачом, доктором Высотским, услугами которого пользовался уже год. Доктор тот был в моде, пользовался большим успехом и, разбогатев от огромной практики, не обращал уже должного внимания на своих пациентов; он только на другой день собрался навестить больного. Бывший Проконсул Кавказа терпеть не привык: оскорбляясь небрежностью своего доктора, взял другого врача. Когда приехал Высотский и доложили о его приезде, то Ермолов велел ему сказать, что он «болен и потому принять его теперь не может».

Трудный путь городских реноваций

7 сентября 1767 года архангельский городской прокурор Нарышкин просил губернскую канцелярию добиться согласия граждан Архангельска освещать улицы города фонарями. Хотя бы в осеннее время, «так как ночи столь темны бывают, что человеку человека видеть не можно, и нередко случаются по ночам не только воровство, но и смертоубийства, а в недавних годах в такое осеннее время было и зажигательство».

Задумалась городская администрация. Задумался весь городской магистрат… и решили… отбиться от нововведения.

Вот губернская канцелярия, кажется, была не против прогресса и признала предложение «за резонное», но, руководствуясь здравым чувством чиновничьего инстинкта самосохранения – «как бы чего не вышло», увильнула от ответственности. Сославшись на незадолго, всего как три года тому назад, данное господам губернаторам свыше наставление «… все вредности искоренять и благосостояние насаждать», сочли нужным испросить по этому предмету резолюцию его превосходительства архангелогородского губернатора генерал-майора Головцына.

Но губернатор тоже был калач тёртый, ответственность на себя брать хотел не более канцелярских и в свою очередь ловко переложил её на общественность. На широкую общественность, на жителей! Предложением от 29 ноября всё того же 1767 года он передал дело о фонарях обратно в губернскую канцелярию и предложил ей «освидетельствовать через кого пристойно, ежели такие по улицам фонари с огнём при обывательских домах определено будет иметь, то можно ли к недопущению таких злодейств, от которых бы не воспоследовали чрез тот имеющийся в фонарях огонь зажигательства, … равномерно ж и от подлежащих мест истребовать известие, когда те фонари с огнём при домах будут, то граждане согласны-ль будут содержать оные, а притом канцелярии рассмотреть и то, чтобы вместо того отвращения опасности не последует-ли … зажигательства».

Ни один из этих вопросов губернская канцелярия не рассматривала, а опять отфутболила - запросила по ним сведения от магистрата, полицмейстера, городового инженер-поручика Вахтена, обер-коменданта Ганзера и иностранного купечества старосты Фонбрина. Никто из этих должностях лиц на поставленные вопросы не ответил.

За всех отозвался магистрат^[2]. Городское общество поступило просто, поставив вопрос в виде дилеммы: без фонарей опасность от грабителей, с фонарями – от зажигательства, и рассудило следующим образом:

«Архангельского посада от старост и гражданства объявлено, что де предписанная в магистратском указе, предложенная от его превосходительства господина архангелогородского губернатора опасность, чтоб от ночных на столбах по улицам фонарей бедствие всему городу злодеи зажигатели не причинили, признавается в архангелогородском посаде большею, нежели чаемая теми фонарями для драк предостороженность, ибо на нынешних годах в большом страхе весь здешний город от зажигателей находится, а менее подвержены почитай той опасности, коя устращала бы городских жителей злодейскими устремлениями на их здравие и жизнь при проходе в темные ночи по улицам города Архангелскаго, где смертоубийств и драк смертельных, соблюдающу Господу, по ночам почитай не слышно. Того ради архангелогородское гражданство, во многом недостаточное и по разным обстоятельствам изнуряемое, употреблять своё иждивение на оные фонари не признавает делом для общей безопасности необходимым».

Против таких доводов у начальства возражений не нашлось, и вопрос освещения улиц в городе Архангельске в тот раз был отложен.

Пройдёт чуть более ста лет, в 1879 году… архангельский историк-краевед Александр Осипович Подвысоцкий, рассказавший нам эту историю, с толикой зависти напишет: «Лет сто тому назад, благодушествуя под сенью добрых старых порядков городского хозяйства, граждане Архангельска ещё не были изнуряемы прихотливыми затеями так называемого общественного благоустройства, не соблазнялись разорительною роскошью уличного освещения и не считали особенным неудобством, даже и того, если, благодаря неприглядной темноте осенних ночей, их грабили, а под час и резали, среди города, лихие, недобрые люди… был возбужден вопрос о необходимости… освещать фонарями улицы в городе, но граждане не кинулись зря на нововведение, а обсудили «зрело» такое неслыханное нововведение, и порешили на том, что так как фонари должны быть освещаемы огнём, то городу предстоит большая опасность от зажигательства, нежели от грабительства, и, следовательно, освещать улицы не следует».

Чему учили в семинариях

Любопытно, чему учили будущих священнослужителей. Позволяет понять, почему позже, в советское время, некоторые даже недоучившиеся семинаристы могли страной управлять.

В России в середине XIX века было три типа духовно-учебных заведений: академии, семинарии и училища. Семинарии в этой системе занимали среднее положение. Лучшие из выпускников (от двух до четырёх) высылались в академии, которые готовили преподавателей для семинарий, законоучителей для светских учебных заведений и священников для некоторых почетнейших мест по епархии. Но основная масса выпускников занимала места приходских священников, становясь, таким образом, главными воспитателями русского народа.

В семинарии преподавали науки:

а) Духовные:

1. Богословие Догматическое;
2. Богословие Нравственное;
3. Учение о вероисповеданиях;
4. Церковное красноречие;
5. Церковно-Библейская история;
6. Наука о Священном писании;
7. Церковное законоведение;
8. Наука о писаниях отцов церкви;
9. Наука о церковном Богослужении;
10. Священная герменевтика^[3];
11. История Русской Церкви.

б) Светские:

1. Логика и психология;
2. Русская словесность;
3. Всеобщая гражданская история;
4. Русская гражданская история;
5. Алгебра;
6. Геометрия и топография;
7. Физика;
8. Естественная история;
9. Сельское хозяйство;
10. Народная медицина.

в) Языки:

Для всех - греческий и латинский;

Для желающих - еврейский, французский и немецкий.

Кроме того, в некоторых семинариях преподавались так называемые местные языки, например, в Херсонской семинарии – новогреческий и крымско-татарский, в Петербургской – финский и латышский, в Вологодской - зырянский и т.п.

Полный курс семинарского учения составлял шесть лет, делился на три отделения: высшее (богословское), среднее (философское) и низшее (словесное).

Поступали в семинарии от 15-ти до 17-ти лет, уже по окончании курса в уездных духовных училищах.

Учеников делили на три разряда:

• 1) Своекоштные – дети, имеющие достаточных родителей и живущие на частных квартирах у обывателей.
• 2) Полнокоштные – сироты священно- и церковнослужителей. Они жили в казённом семинарском корпусе, пользовались казённой пищей, одеждой и учебными пособиями.
• 3) Полукоштные – по бедности родителей пользующиеся только казённой квартирой и столом.

[1] Мы уже писали, что в Империи до самого конца её власть главы семьи распространялась на детей и после их совершеннолетия.

[2] Городской магистрат – в описываемое время органы городского самоуправления; члены магистрата выбирались населением.

[3] Герменевтика (греч., от - разъясняю, истолковываю) - искусство и теория перевода и истолкования текстов. У христианских писателей - искусство толкования Библии.

назад