• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 75 Исторические мозаики

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 75 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 17.07.2021

Вадим Приголовкин 17.07.2021

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 75

Исторические мозаики

Царь тоже плачет и тоже ценит сочувствие

29 июля 1844 года скончалась в Царском селе великая княгиня Александра Николаевна. Перед этим долго болела «грудной болезнью». Месяц как исполнилось ей 19 лет, и недавно, в феврале прошлого года, выдали её замуж за принца Гессен-Кассельского. И вот неудачные роды…

Хоронили её в тёмную, ненастную ночь, без всякой торжественности, роскоши и особых почестей. Тусклые огни в фонарях редко точками освещали путь печальному шествию, и по всему пути густая масса публики безмолвно, с обнажёнными головами присутствием своим выражала глубокое сочувствие безутешному отцу.

Манифест о кончине младшей и любимой дочери императора Николая Павловича был написан просто и трогательно и оканчивался так: «В глубокой печали, но с благовением поклоняясь таинственной воле небесного промысла, мы не сомневаемся, что все верные наши подданные, столь недавно ещё принимавшие усердное участие в нашей радости при бракосочетании сей любезной нашей дочери, соединятся с нами и ныне в чувстве скорби и в теплых молитвах ко Всевышнему о успокоении кроткой и нежной души ея в вечном жилище добродетельных!»

Очаровательной наружности, весёлая, душой кроткая, нежная, открытая, крайне добрая и простая в общении - она была любима всеми. Как писал современник, Петербург плакал, вся Россия сожалела. В собственноручном рескрипте, написанном 2 августа в два часа пополуночи на имя Санкт-Петербургского военного губернатора, Николай Павлович выразил благодарность свою жителям столицы:

«Проводив тело покойной моей дочери до последнего ея жилища, первой потребностью моего сердца поручить вам возвестить жителям столицы, сколь глубоко тронуты мы всеобщим участием, оказанным нам, как во время продолжительной смертельной болезни усопшей нашей любезной дочери, так и при кончине ея, и, наконец, в сию же ночь. Не новы для меня изъявления всеобщих чувств; досели они оказывались в дни радости; когда же Богу угодно было испытать нас самым чувствительным ударом, смирясь перед неисповедимой волей, - что может быть утешительнее для наших родительских сердец, как видеть столь разительно, столь умилительно, что горе наше – горе общее, горе всей семьи народной, Богом мне врученной; благодарим отцовски за сыновнюю любовь. В сей любви наше утешение, моя сила – подвизаться на тяжелом поприще.

Да будут сии взаимные чувства залогом и впредь счастия России».

Современникам в те дни ещё запомнилось, как «Северная пчела», известив об этом печальном событии, окончила прекрасно: «У Бога мёртвых нет. У них стало – дщерью, у нас царевной менее: у Бога – ангелом более».

В память её Николаем I была устроена в Петербурге Александринская женская больница – первое в нашей стране медицинское учреждение для лечения болезней лёгких, ныне это Российский научно-исследовательский нейрохирургический институт имени профессора А. Л. Поленова. А в Царском Селе в 1850 г. был поставлен замечательный памятник работы Витали - часовня со статуей великой княгини, держащей на руках младенца.

Главные принципы хорошей пьянки: когда, с кем и сколько

В 1814 году. Франция. Некое местечко Вере. Союзники только что взяли Париж, Наполеон отрёкся от престола, боевые действия закончены, мир. Свитский поручик гвардейского штаба Окунев с приятелем своим кавалергардским поручиком Шереметевым зашли в попутную ресторацию. В зале несколько французских офицеров-бонапартистов, уже разгоряченные шампанским, злые и униженные. Увидев двух русских, немедленно поднесли им по бокалу вина и предложили, с угрожающим видом, выпить за здоровье Наполеона. Ситуация вроде той, когда на безлюдной улице тебя окликают из темноты: «Мужик, дай позвонить».

Окунев спокойно взял бокал и уверенно французам:

- Mrs, il faut être un Jean f… pour boire à present à la santé de Napoleon; il fallait mourir en le defendant à presence^[1].

Эта смелая выходка поразила французов, они закричали, перебивая друг друга:

- Bravo! Bravo! Mr l`officier Russe! Allons, buvons à la santé de l'empereur Alexandre!^[2]

Чокнулись. И долго потом гуляли.

Французы, как известно, обожают красивое словцо, оно их легко воспламеняет; удачная фраза может враз переменить их настроение. А возможно просто сразу, по поведению Окунева, смекнули, что не на того нарвались, и красиво вышли из положения. Европейцы – они смышлёные.

МИД выражает озабоченность: как это было во времена Николая Павловича

Как известно, самым бесправным министром в Российской империи был министр иностранных дел; по крайней мере, весь XIX век все русские императоры сами вели все дела с великими державами, а министр иностранных дел только бумажки подносил.

В Париже поставили как-то пьесу «Екатерина II и её фавориты». Уже по названию можно судить о её содержании: мы и сегодня, и тогда понимаем, что европейцы могли написать. Пьесу давали в театрах. Только новость дошла до России, Государь тут же написал собственное повеление нашему послу при французском дворе графу Палену:

«С получением, в какое бы то время ни было, нисколько не медля, явиться к королю французов и объявить ему мою волю, чтобы все печатные экземпляры пьесы «Екатерина II» были тотчас же конфискованы и представления запрещены на всех парижских театрах; если же король на это не согласится, то потребуйте выдачи ваших кредитивных грамот и в 24 часа выезжайте из Парижа в Россию. За последствия я отвечаю».

Послание было отправлено в Париж со специальным курьером, и случилось так, что курьер этот, застав посланника в Париже за королевским обедом, тотчас вызвал его и вручил депешу. Прочитав её, граф Пален смутился, однако ж повеления Николая Павловича исполнялись буквально. Сказано – вручить немедля, значит немедля!

Граф возвратился в королевскую столовую, подошёл к королю и объявил, что, по повелению императора, просит сию же минуту дать ему аудиенцию. Такая поспешность удивила короля.

- Нельзя ли, - сказал он, - по крайней мере, отсрочить до «после обеда»?

- Нет, ваше величество, - отвечал посол, - повеления моего Государя так строги, что я должен сию же минуту объяснить вам, в чём дело.

Король встал и вышел с посланником в соседнюю комнату, где тот и вручил ему депешу.

Резкий тон его и скорость, с которой требовалось дать удовлетворение, не мог не поразить короля Людовика-Филиппа.

- Помилуйте, граф, - сказал король, - воля вашего императора может быть законом для вас, но не для меня, короля французов; притом же вы сами очень хорошо знаете, что во Франции конституция и свобода книгопечатания, а потому, и при самом желании, я в совершенной невозможности исполнить требования вашего государя.

- Если это окончательный ответ вашего величества, - отвечал на это Пален, - то, в таком случае, прикажите выдать мне мои кредитивные грамоты.

- Но ведь это будет знаком объявления войны?

- Может быть; но вы сами знаете, император отвечает за последствия.

- По крайней мере, дайте мне время посоветоваться с министрами.

- Двадцать четыре часа я буду ждать, но потом должен буду непременно выехать.

Через несколько часов французское правительство запретило давать эту пьесу в театрах и конфисковало все печатные экземпляры. Пален остался в Париже.

Французы, конечно, не угомонились. В 1844 году вышла пьеса «Император Павел I». Её тоже хотели ставить на сцене. Николай I отписал королю своё знаменитое: «Если не конфискуют этой пьесы и не запретят её представление на сцене, то он пришлёт миллион зрителей, которые её освищут».

О доносчиках и наказаниях

На гауптвахте Петербурга содержались как-то два офицера: гвардейский и моряк ластового экипажа. Заступившим караулом, начальствовал друг гвардейца, который не преминул отпустить своего товарища на несколько часов домой. Моряк из зависти, и будучи недовольным обращением с собой караульного офицера, донёс об отпуске арестанта. Обоих гвардейцев предали суду, который приговорил их к разжалованию в рядовые. Однако государь Николай Павлович приговор не утвердил и наложил резолюцию:

«Гвардейских офицеров перевести в армию, а морскому за донос дать в награду третное жалование с прописанием в формуляре, за что именно он эту награду получил».

О находчивости

На Офицерской улице, недалеко от Большого театра, находился трактир «Hotel du Nord», а рядом располагался дом интендантства и комиссариатской комиссии с огромными складами вещей. Из-за этого соседства в трактире регулярно собирались чиновники, подрядчики и казначеи, командированные за получением вещей и денег. Здесь совершались завтраки, угощения и обеды в знак дружбы и благодарности.

Однажды император Николай Павлович проезжал мимо этого трактира в санях в одиночку и увидел, как из трактира вышел офицер, заметно пошатываясь. Государь велел остановиться и подозвал офицера, который не твёрдо, но довольно быстро подбежал, приложил руку к козырьку каски.

- Что бы ты сделал на моём месте, если бы встретил офицера в таком виде? – строго спросил император.

- Я, я бы, ваше императорское величество, с подобною свиньёй совсем бы не разговаривал.

- Возьми поскорей извозчика, поезжай домой и проспись, - невольно улыбнулся находчивости офицера государь, - получается, последовал совету.

Другой раз государю попался солдат, рядовой драгун, совершенно пьяный, ехавший на извозчике. Проступок против дисциплины в то время, да и позже, пресерьезный. Солдат, увидев самого императора, несколько струхнул, а потом вдруг браво вынул саблю из ножен и отсалютовал.

- Драгун, что ты делаешь? – спросил Государь.

- Пьяного драгуна на гауптвахту везу, ваше императорское величество, - последовал бодрый ответ.

Что с таким делать: дал ему пять рублей и приказал ехать домой.

Такой же вопрос государь задал пьяному матросу, выписывающему кренделя по улице.

- Моряк, что это ты делаешь?

- Лавирую, ваше величество.

- Откуда держишь курс?

- Из-под Невского, ваше величество.

- Где гавань?

- В Адмиралтействе.

- Велика ли качка?

- Надеюсь, судно доставит благополучно, ваше величество.

- Ступай, да смотри, чтобы не бросило тебя на мель.

- Никак нет, ваше величество, первый большой вал миновал благополучно, а второго надеюсь не встретить.

Под «вторым валом» моряк подразумевал великого князя Михаила Павловича. Государь намёк понял и юмор оценил.

Возможно, некоторые из этих историй или некоторые их подробности остаются только анекдотами, но они в достаточной мере отражают характер великого императора и его отношения с подданными.

Как слово наше отзовётся

Вышеупомянутый великий князь Михаил Павлович благоволил офицеру Московского полка Булгакову, за находчивость и остроумие прощал ему многие шалости и проступки. В то время действовал приказ, запрещавший офицерам носить калоши. Проезжая однажды по улице, Михаил Павлович встретил своего любимца в калошах.

- Булгаков, - вскричал великий князь, - калоши… калоши… на гауптвахту!

Булгаков молча отдал честь, великий князь уехал.

На другой день великий князь рассудил, что одних суток для наказания довольно и послал освободить Булгакова. Возвратившийся посланец доложил, что Булгакова на гауптвахте не обнаружил, и что он был там вчера и, сославшись на приказание его высочества, оставил свои калоши, которые по всей форме были приняты под арест дежурным.

Вспомнив, какими словами он отдал своё распоряжение, великому князю осталось только улыбнуться.

Превратности судьбы

Князь Фабиен Вильгельмович фон-дер-Остен-Сакен, русский фельдмаршал, был известен за хорошего генерала (как выразился современник «в немецком вкусе»), участник многих войн; особенно его прославило Кацбахское сражение 1813 года, в котором он отличился, разбив знаменитого фельдмаршала Макдональда^[3]… До самой смерти Фабиен Вильгельмович любил вино и женщин, даже корпуса вверенной ему армии ездил осматривать в сопровождении, по крайней мере, двух любовниц, а прожил он долго – 85 лет. Ну, да не об этом речь.

Были в его жизни странные совпадения.

Первое. В 1806 и 1807 году он, как военнопленный, жил в Париже, и жил не слишком хорошо; а в 1814 году в том же Париже был военным генерал-губернатором и получил от жителей в знак благодарности за кроткое и справедливое правление шпагу, осыпанную бриллиантами.

Второе: в 1810 году Сакен был предан суду и, находясь под следствием, проживал в Петербурге, где терпел много неприятностей. А в 1820 и в 1821 годах он проживал там же, уже как главнокомандующий, и спесивая северная столица была его штаб-квартирой.

Всем романтикам революции

Мы уже писали как-то про майдан в Варшаве 1863 года. Как обычно это бывает, в какой-то момент в руководстве революционного движения взяли верх сторонники немедленных радикальных действий. Несогласные вынуждены были уступить место в руководстве, некоторые умеренные даже чуть не погибли от рук своих радикальных товарищей.

Время весёлых поскакушек на площадях закончилось. Пришло время террора.

Так называемое «народное правительство» нового состава занялось разработкой самых дерзких проектов: «подорвать кредит русского правительства выпуском значительного количества фальшивых ассигнаций; подвести мины под все русские церкви; отравить солдатские котлы; бомбардировать цитадель и, наконец, убить наместника».

Эти поляки всегда были такими затейниками!

Некоторые из предлагаемых проектов были просто неисполнимыми, другие успехом не увенчались – попытки наладить выпуск фальшивок в Лондоне остались одними разговорами, а выписанные из Парижа два авантюриста, широко известные в узких кругах специалисты, запросили за свои услуги такую сумму вперёд, что революционеры деньги дать отказались, а может просто их не имели, и зарубежные специалисты по изготовлению бомб для русских церквей уехали домой. С ядами тоже не сложилось.

Оставалось убить наместника.

Им, а точнее, пока исполняющим обязанности наместника был граф Фёдор Фёдорович фон Берг вместо отозванного в Петербург великого князя Константина Николаевича, про которого все знали, что в Варшаву он уже не вернётся.

Народное правительство рассмотрело разные проекты «об уничтожении графа Берга». В одном проекте предлагалось «выстрелить из ружья картечью», в другом - «бросить несколько гранат под коляску». Рассмотрев хорошие и отрицательные стороны этих проектов, решили «соединить и то, и другое вместе». Потом добавили ещё «разлитие горючей жидкости по мостовой».

Попутно подписали декрет, по которому все русские, живущие в царстве, лишались покровительства законов.

Где-то мы это уже видели: и огонь, и объявление русских вне закона.

Для Берга 5 бомб нашли среди своих запасов; ружьё для выстрела взялся достать один из революционеров Станислав Карвовский, запросил на это 150 рублей, которые тут же пропил, взял ещё 30, и тоже пропил, а ружьё достал запросто из повстанческого же склада с оружием. Это была старая охотничья двустволка.

Может быть поэтому, а может потому, что Революционное правительство незадолго до намеченного срока пообещало за удачное покушение 1000 рублей и исполнителей оказалось более чем нужно, и они друг другу скорее мешали – покушение не удалось. Картечь из ружья пробила воротник пальто графа, пройдя близ шеи; граф почувствовал удар, да и только. Вслед за этим около коляски и лошадей конвоя взорвались пять гранат: осколками ранило дышловых лошадей и пять казачьих, и также трёх казаков. Дым от брошенных бутылок с зажигательной смесью заполонил всю улицу и помешал стрелку сделать второй выстрел, и он, бросив ружьё, бежал со всеми товарищами. Пути отхода, надо признать, заговорщиками были продуманы весьма толково, в отличие от прочих аспектов плана, и задержать их не получилось.

Народное правительство выразило исполнителям сожаление, что покушение не удалось, и на этом основании лишило их обещанной награды, то есть 1000 рублей.

Вместо этого получили: Карвовский 150 рублей, Внентовский - золотые часы и кусок шёлковой материи, рублей в 30, жене его на платье; Феликсу Красовскому дали 75 рублей, ещё троим - по 60. Все они шумели и были недовольны. Потом разбежались. Кто-то из них потом командовал недолго мелкой повстанческой шайкой в лесах, другой, изменив имя, остался в Варшаве и сделался сапожником, остальные просто пропали из истории.

Русские реагировали в своём фирменном стиле, то есть с грацией разбуженного медведя.

Дом, или почти дворец – огромный, в пять этажей, с преогромнейшим же садом, - из которого заговорщики стреляли и бросали бомбы, принадлежал графу Станиславу Замойскому, потомку великих канцлеров и коронных гетманов. Прежде всего, в доме арестовали всех мужчин, всего 227 человек, в том числе хозяина и дома и его зятя; им пришлось провести несколько часов, пока шёл опрос, в компании кучеров, поваров и лакеев своих постояльцев и собственных слуг. Понятно, что непосредственные участники покушения сбежали в первую же минуту после дела, но в доме нашли множество запрещённых книг и газет, в том числе программу правительства революционеров.

По приказу начальника варшавского гарнизона барона Корфа, дом Замойского надлежало разрушить артиллерией. Почему именно артиллерией, не понял никто, но военные не рассуждают, а выполняют, как приказано. Артиллерия в виде 4 орудий явилась и стала около статуи Коперника. Тут, на месте, уже простое здравое соображение сказало собравшимся в значительном числе у дома высоким начальникам, что исполнить такой приказ среди большого населённого города невозможно. Начальство стало рассуждать в стиле: «Что же такого сделать, чтобы и приказ был исполнен, хотя бы до некоторой степени, и чтобы  при этом потом никто не мог осуждать правительство и смеяться над его бессилием?»

Сам автор приказа Корф и нашёл выход, по-военному - приказал ввести в дом две роты солдат и велел им произвести разгром… вроде артиллерийского! Похоже, генерал очень любил артиллерию! Или не любил заговорщиков. По крайней мере, теперь мы знаем, что две роты пехоты заменяют четыре пушки.

Солдатики рады стараться, пошёл необычный треск и шум. Из выбитых вместе с рамами окон на улицу полетели на тротуар и мостовую столы, диваны, стулья, и даже грохнула историческая рояль, на которой играл сам Шопен и которую тут хранили как зеницу ока^[4]; посыпались книги, бумаги, всевозможные предметы, что только попалось под руку исполнителям. Образовалась огромная груда разных вещей.

Тут кто-то догадался донести о происходящем в резиденцию наместника; тот тотчас приказал остановить разгром.

Военные вновь задумались, куда деть вещи, по их же приказу выброшенные на улицу. В общем, и тогда, как и сейчас «решаем проблемы по мере их наступления». Решили, что «лучше всего сжечь, потому что иначе – разнесут по всем казармам солдаты и после станут продавать, что породит в городе невыгодные толки об армии». А то раньше об армии в Варшаве толковали «выгодно»!

Приказано – сделано: пламя запылало, озарив далеко всю улицу и все окрестные дома!

Теперь испугались, что эдак сделаешь большой пожар, и вызвали пожарные трубы, которые с трудом потушили широко распространившийся по улице огонь, питаемый сухими досками и щепками разбитой вдребезги мебели, тряпьём и бумагами, выброшенными из виноватого дома.

Тем и завершился этот бурный день в Варшаве, в царстве Польском 7 сентября 1863 года.

Дальше было ещё интересней.

Кстати, дом таки уцелел, и это после грозных приказов самого высокого варшавского начальства, после артиллерии, солдат, пожаров и пожарных. Позже в нём размещался Русский клуб.

[1] Господа, вы должны быть негодяями, чтобы теперь пить за здоровье Наполеона, вы должны были умереть, защищая его в присутствии [пока он был императором].

[2] Браво! Браво! Господин русский офицер! Пойдём, выпьем за здоровье императора Александра!

[3] Формально объединённой русско-прусской армией командовал прусский фельдмаршал Блюхер, но мы-то знаем… хитрец Александр Павлович, вручив формальное командование армиями союзникам - австрийцам и пруссакам, - на деле, через внушительные русские контингенты в их составе сохранил за собой верховное руководство союзными войсками. При Кацбахе прусский контингент состоял в основном из ополченцев, многие из которых, утомившись боем, просто разошлись по домам; исход дела в проливной дождь решила атака холодным оружием корпуса Сакена.

[4] Некий польский поэт Норвид посвятил этому несчастному роялю целое стихотворение, так и названное «Рояль Шопена».

назад