• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 81 Исторические мозаики

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 81 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 15.01.2022

Вадим Приголовкин 15.01.2022

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 81

Исторические мозаики

Ещё один способ получить вольную

Вспоминал сельский священник, из дореформенных времён.

Действительный статский советник Ш. Алексей Александрович - барин буйный. На кулак невоздержен, любил свой сад, и, соответственно, садовникам в нём доставалось много. Особенно старшему садовнику. Тот однажды вышел из терпения да хватил в ответ так, что его превосходительство без памяти рухнул на землю, нокаут. Садовник на него, давай мять. Рабочие бросились отбивать барина, в суматохе садовник убежал в лес. Барина еле живым принесли в дом.

Отлежался немного барин и срочно послал за ближайшим помещиком К. «Садовник, говорят, меня ударил. Вот вам доверенность; поезжайте в город и совершите вольную этому мерзавцу; но только скажите ему, чтоб он никому не говорил, что он ударил меня».

Так садовник получил свободу. Молва, конечно, разлетелась, тайну не сберегли.

Кто хитрей

В марте 1861 года благочинный отец Александр^[1] и уездный исправник объезжали подведомственные села, зачитывали по церквям царский манифест об освобождении крестьян.

В числе прочих приехали в село помещика Б. Село приволжское, правый берег реки тут горист, весь в ущельях. Ущелья эти в былые времена служили притоном беглым, бродягам, ворам, разбойникам и раскольникам. Как вспоминал отец Александр, прослуживший в этих местах много лет, весь этот сброд, да и народ побережный, крестьяне местные – плут на плуте, каналья на каналье, народ отпетый, при удобном случае не прочь любого схватить за горло. И помещики в этих местах им под стать, такие же соколы, некоторые ещё недавно словно средневековые европейские феодалы-разбойники.

У Б. собрались человек 20 офицеров квартировавшего в окрестных селениях Бутырского полка и гостей соседей. Все пришли в церковь, слушать манифест. Слушали молча. Все, кажется, были растеряны: и господа, и крестьяне - жизнь менялась, и что будет дальше, никто не знал. Только священник и исправник были спокойны: священник владел только одной душой – своей, а у исправника была одна крепостная девка, да и та года два тому сбежала и пропала без вести.

Б. ещё до чтения манифеста пригласил всех к себе ночевать, в том числе и священника с исправником, накрыл гостям стол. В церкви зачитывали только манифест, положение о крестьянах, разъяснявшее детали этого освобождения, при этом не читали. Его вообще из собравшихся не читал никто, только священник с исправником, да и то урывками. И Б., и гости обращались к ним с расспросами: «Вы читали Положение, что будет в таком-то и таком случае?» Исправник - калач тёртый - прямо отвечать побаивался, в случае, если статья стесняла помещика, отговаривался: «Не припомню, ведь положение вот какое», и разводил руками чуть ли не в аршин, или «мы с благочинным пробежали его так, наскоро, сразу и не припомнишь». А если задаваемый вопрос был стеснительным для крестьян, то исправник говорил, как есть, и даже привирал в пользу помещика. Хитёр исправник.

В это время крестьяне, выйдя из церкви, потолковали между собой, и потом все: и свои и чужие с окрестных сел - привалили к Б. во двор.

Б. доложили, что пришли мужики и желают поговорить с ним.

Барин вышел во двор, священник за ним, любопытно.

Барин, не дожидаясь вопросов, только выйдя на крыльцо:

- Ну, вы теперь не мои, вы теперь вольные! Теперь вас будут обирать и донимать и становые, и окружные, и сотские, и десятские, и всякий чорт. Я теперь заступаться за вас уж не буду. Живите, как знаете!

Мужики на колени и завопили:

- Батюшка, отец родной, Иван Иваныч! На что нам волю! За вами мы как за каменной стеной; без вашей милости мы пропали! Теперь нас заедят, разорят вконец. Кто за нас без вашей милости заступится?! Не надо нам воли! Пишите, что мы воли не хотим!

- Нет, нет, не могу! Вы теперь вольные; взяли у меня вас. Я больше заступаться за вас не буду.

- Отец родной, взмилуйся, похлопочи!

- Вставайте! - и зовёт барин управляющего. - Крючков, дай им ведро водки!

Барин ушёл в дом, а священник остался на крыльце. Его крестьяне не стесняются. Только Б. скрылся за дверью, как мужики: «Чтоб тебе сдохнуть, собака. Измаял нас, наконец разорил. Тебе мало, что крестьян отнять, тебя повесить бы надо, как собаку!»

Ругают барина… и водку его пьют. Тут ещё мужики прибежали, посторонние, из других деревень, не Б., сидели в кабаке и услышали, что барин поит водкой и поспешили к нему.

Священник вернулся в дом.

Б. обращается к нему:

- Вот как мы жили с мужиками! Им дают волю. А они: не надо нам воли! Мужик хоть и дурак, а сейчас понял, что без барина ему плохо. А подносили им водки?

- Подносили.

- Пойти что ли к этим мерзавцам ещё потолковать.

Священнику интересно. Он сразу следом. Только барин вышел, как мужики опять на колени и заорали:

- Благодарим вас, Иван Иваныч! Пишите, кормилец, что нам воли не надо, не хотим мы воли!

- Нельзя, ребята, нельзя! Теперь вы уже не мои, теперь вы уж во-ль-ны-е! Да, вольные! Теперь уж живите как знаете!

- Отец родной, сжалься!

- Нельзя! Крючков, дай ещё ведро!

И опять в дом. Священник остался. Мужики вскочили - и ругаться больше прежнего. Выпито и это ведро. И такая история повторяется раз пять, и столько же, если не больше, выпито вёдер водки. Одни мужики перепились и тут же валялись, другие подходили им на смену. Напился и сам Б. и тоже свалился, разбрелись гости.

Утром священник с исправником спросили себе чаю и уехали, не простившись со спавшим хозяином.

Семейные отношения

Князь Николай Семёнович Вяземский имел двух детей.

Старший Андрей был высок ростом, прекрасно сложен и имел настолько свежий цвет лица и нежную кожу, что похож был на девочку; его даже товарищи дразнили «Катенькой», чему мальчик очень обижался. Он и характером был кроток и мягок, откровенен, к матери ласков, отчего и отец, и мать его любили заметно больше. Особенно ласковому красавцу благоволили знатные старухи, ласкали его и прочили ему своих внучек. Несколько возможных выгодных браков, увы, не состоялись по разным причинам. Близко знавшие Андрея замечали, что не умел он воспользоваться благоприятными обстоятельствами, особенно вредила ему боязнь показаться навязчивым: ему предлагают, а он совеститься – отказывается, соответственно, кто побойчей, тот обходил его и шёл в гору. Ещё повредил ему успех, которым он пользовался у женщин, причём у самых что ни есть цветков высшего петербургского общества: несмотря на всю скромность и осторожность, чтобы не компрометировать благородных женщин, кое-что всплывало наверх и навлекло на него ненависть и вражду людей сильных, которые ему мстили и вредили исподтишка.

А ведь во время коронации императора Николая I князь Андрей был при особе государя и во время трапезы царской в Грановитой палате стоял у ступенек трона с обнажённым палашом… Государь всегда помнил это и неоднократно говаривал ему: «А помнишь, как ты меня короновал?..» Не помогло, не сложилось. Характер, судьба!

Князь Александр ростом несколько ниже, лицом даже красивее брата, с прекрасными голубыми глазами, но взгляд этих глаз иной раз был столь пронзителен, что становился неприятен. Умнее старшего брата, он по характеру пошёл в отца, не в мать – был очень вспыльчив, насмешлив и дерзок на ответы, и он часто с отцом ссорился до того, что, казалось, отец сейчас его поколотит; мать бывала как на горящих углях, когда у отца с сыном возникала, как она говорила, «перестрелка».

Князю Андрею с детства ни в чём не было удачи: лошадь ли ему купят, ружьё, или ещё что – обязательно с ними выйдет ему что-то неприятное, а князю Александру, напротив, всегда во всём везло, и во всем была ему удача, и он должен был далеко обойти в карьере брата, но угодил в историю 14 декабря. Этим и испортил себе карьеру, хотя нашлись добрые люди, которые выручили, просил за него и брат: всё ограничилось только переводом из гвардии в армию.

Князь Николай не мог простить сыну участия в заговоре, долгое время и видеть его не хотел. Подлило масла в огонь и увлечение сына Александрой Александровной Римской-Корсаковой. Молодая девушка давно нравилась князю Александру, он увивался около неё, но он был ещё так молод, что отец и слышать не хотел о женитьбе. Корсакова была на несколько лет старше Александра, и он ей нравился; когда князь Александр отправлялся в 1827 году на Турецкую войну и стал с ней прощаться перед выступлением, она подарила ему золотой медальон с миниатюрой – два глаза, выглядывающие из облаков. У Корсаковой были прекрасные глаза, и она знала об этом: «… пусть это будет для вас талисманом, который сохранит вас на войне: помните, что эти глаза будут следовать за вами».

Во время похода Александр вёл себя достойно, заслужил награды, вдобавок ухитрился во время похода, в полевых условиях, на земле, в палатке перенести корь.

По возращении сына из похода старик стал к сыну лучше, но как тот заговорит о Корсаковой, так отец на дыбы: «Далась тебе эта Корсакова, болезненная, старая девка, привередница, каких мало, лучше не нашёл». Очень не хотелось ему этого брака.

Но сын в отца был, пресамонравный, отца и слушать не желал. На попреки родных «Охота тебе приставать к отцу; ты видишь, что он не желает, чтобы ты женился на Корсаковой» отвечал дерзко: «Если он не хочет и станет мне мешать, так и без него обойдусь - назло ему без воли женюсь».

И перетянул же, настоял на своём, отец уступил: наверное, видел в сыне себя, свой же характер, своё упрямство и не смог упротивиться. Ещё конечно сказалось, что князь Николай вдов к тому времени был, жену и мать семья потеряла ко времени этой истории уже лет 10 почти как.

В общем, скрепя сердце отец позволил свататься.

Корсаковы предложение давно ждали и тотчас дали согласие. В начале января 1832 г. был сговор и помолвка, а венчали уже 12 февраля.

У будущего тестя, когда привезли её на смотрины, невеста отличилась: стала поднимать платье повыше от пола и осматривать, чисто ли кресло, что ей предложили – она вообще была большая чистюля и брезгунья. Это Николаю Семёновичу ужасно не понравилось, он жаловался сестре: «Представь себе, матушка, дура-то эта, будущая моя сноха-то, ничего не видя, а уж брезговать моим домом стала; юбки по щиколотку поднимать, смахивает с кресел, точно в хлев в какой зашла… Помяни ты моё слово, не быть пути от этого брака, я не доживу – ты увидишь…»

И напророчил, а скорее, знал жизнь и знал людей старик, видел характеры, и куда они кого ведут.

Старик после свадьбы младшего сына прожил полтора года, скончался в августе 1833 года, в своем доме в Москве, на Остоженке. К шести неделям приехали оба сына. Андрей приехал первый и, увидев завещание отца, прочитал его и пришёл в полное смущение. С ним пришёл к тётушке, сестре почившей матери:

- Представьте, тётушка: батюшка лишил брата наследства: всё оставил мне, ему ничего.

Показал завещание. Старик в душе так и не простил младшему сыну ни того, что он ввязался в заговор против государя, ни того, что женился против воли отца на Корсаковой, которая еще и нос брезгливо воротила в доме, вот и отомстил с того света.

- Как же ты думаешь? – спросила тётушка.

- Я хочу, тётушка, скрыть от брата духовную, и, как следует, всё с ним разделить пополам: имение, движимость и деньги.

- Это ты доброе дело сделаешь и грех с отцовой души снимешь.

Обняла племянника, поцеловала.

Андрей духовную отца разорвал и с братом пополам всё разделил. Да так, что брату ещё больше имения досталось, из наследия. Андрей не пожадничал и, поступив по совести, был этим успокоен. Так вспоминала тётушка.

И примечательно: брату ничего так и не сказал, рассудил, что нечего его восстанавливать против памяти отца.

Хороший человек был князь Андрей Вяземский.

Эти родственные связи

Вашему автору тяжело: в этих фамильных связях позапрошлого века – легко в них не просто запутаться, а порой вообще не сразу поймёшь, о ком речь идёт, о каком Голицыне, каком Трубецком…

Извиняет только, что и сами современники в своих родственниках порой путались, да не в абы каких, а в самых ближайших.

На свадьбе князя Александра Николаевича Вяземского и Александры Александровны Римской-Корсаковой Николай Петрович Римский-Корсаков вдруг накинулся на племянницу свою родную, Грушеньку Янькову.

- Скажи, пожалуйста, с чего ты распускаешь слухи, что Настенька идёт за князя Александра?

Настенька – дочь Николая Петровича: девушка очень нравилась сыну княгини Елизаветы Ростиславовны Вяземской, князю Александру Сергеевичу; родители молодых людей очень дружили и мечтали породниться, готовили свадьбу втайне, но огласки, пока не было окончательно решено, не делали.

Грушенька на обвинение отвечала с достоинством:

- Я этого не знала и потому говорить об этом не могла…

- Ты сказывала Неклюдовой, что Вяземский женится на Корсаковой?

- Говорила, это правда; а на чьей же мы свадьбе? Князь Александр Вяземский женится на Корсаковой.

Сконфузился дядюшка, прикусил язык, да поздно - сам раскрыл тайное. Но что поделать: и тот, и другой - князья Вяземские, да еще оба Александры, только один Николаевич, а другой Сергеевич, и у обоих невесты Корсаковы, поди разбери.

Как мужик князя к Богу обратил

Князь Владимир Михайлович Волконский, начитавшись смолоду Вольтера и Дидро, ни во что святое не верил и шокировал друзей и родственников разговорами неприятными и страшными, почти языческими. Почти свихнулся, судили родственники. Так и прожил - лет сорок у причастия на духу не был.

Жил он поблизости от Сенного бульвара, за Смоленским рынком, и имел обыкновение, гуляя пешком, останавливаться и спрашивать у лавок: почём крупа, овёс, мука, по какой цене сено. Как-то осенью в базарный день шёл через Сенную площадь. Торг уже кончился, все разъехались, стоял только старичок-мужичок с двумя возами.

- Почём продаёшь сено? - спрашивает князь.

- Купите, батюшка, - отвечает старик, - дорого не возьму, - и назвал цену.

- А сколько на возах, нужно вывесить? - спросил князь и ещё добавил, - вот что, любезный, свешай-ка, сколько во мне весу.

Мужичок головой покачал и не тронулся с места

- Что ты головой качаешь? - спрашивает князь. – Что тут тебе странного?

- Да, барин батюшка, чудно мне это…

- Что же тебе чудно?

- А вот что, мой кормилец, не в обиду будет сказано вашей милости: нам с тобою, батюшка, здесь вешаться не приходится…

- Отчего так?

- Да так, батюшка, мы старички с тобою, не на этих весах нам следует вешаться; нас с тобою будут вешать, - и указал пальцем на небо.

Князь засмеялся.

- Ну это ещё вопрос! Полно, есть ли там и весы-то?

Мужик перекрестился…

- Там всех взвешивают.

- Кто ж это знает?

- Вот что, батюшка, выслушай мою глупую речь…Ты говоришь, что нет там весов, а мне думается, что есть; умри я, умри ты, я внакладе-то не буду, а тебе как бы не прогадать, батюшка; тогда ведь уж не воротишься назад, кормилец ты мой.

Князь задумался, велел старику отвезти оба воза сена к себе на двор и сказать, чтобы дворецкий принял.

И с тех пор переменился: ежегодно говел, соблюдал посты и посещал Храм.

Мы, конечно, не станем утверждать, что один только этот разговор обратил к вере князя Волконского - понятно, что он послужил скорее толчком к тому, что с возрастом в князе подспудно назрело. А вот то, как деревенский мужичок отреагировал на одно только подозрение, что на возу у него недовес, а весы подкручены, нам показалось достойным примечания.

Слово матери

Три сестры Львовы, Авдотья, Дарья и Варвара Михайловна жили с матерью на Пречистенском бульваре. Все девочки были очень умные и ученые, и все были великие рукодельницы и доточницы^[2] в разных работах, особенно в рисовании и в живописи. Старшие дочери были из себя невзрачны, с носами как у попугаев, а меньшая, Варвара Михайловна, была очень недурна собой - полная, румяная, с серыми глазами. Очень она нравилась Симонову Александру Андреевичу, очень увивался он и, наконец, сделал предложение. Мать Анна Егоровна отказала наотрез: «Могу ли я отдать меньшую, когда старшие две сестры её не замужем; выбирайте любую, вы мне нравитесь, и я отдам за вас дочь, но не меньшую».

- Мне Варвара Михайловна нравится, а не её сестры.

- Нет, батюшка, не отдам: куда ж мне старших девать, в соль, что ли, впрок беречь?

Так этот брак и не состоялся.

Вера Михайловна уже в зрелые годы вышла замуж за полковника гвардии Головина Василия Ивановича, а после потери мужа и малютки, единственной дочери, приняла постриг, сама писала иконы в устроенной ей церкви. Была всеми уважаема, одно время была игуменьей Новодевичьего монастыря, а насельницы Зачатьевского монастыря до сих пор каждый год 25 октября молитвенно почитают её память.

Но даже по тем временам, когда слово родителей значило очень и очень много, история замужества Надежды Титовой удивляла современников. Было Надежде Васильевне далеко за 30, когда мать её дала свое согласие на её замужество с Павлом Михайловичем Балк. Это был настоящий роман, как в книгах, и длился он 20 лет.

В самом начале XIX века Титовы жили в Сокольниках, что в Дмитровском уезде. Надежде Васильевне - 17, была она во всей красе: высока, стройна, свежа лицом. Она очень нравилась Балку Павлу Михайловичу, немного старше 30-ти, высокого роста, приятной наружности, и многие назвали бы его совершенным красавцем, если бы не один недостаток – был он кос. Он служил в Москве в Гражданской палате, советником, жил со своей матерью, небогатой вдовой и двумя, уже немолодыми сестрами-девицами. Состояние имел весьма, мягко говоря, посредственное и для Титовой был не совсем подходящей партией. К Наденьке сваталось много богатых и знатных женихов, но ей нравился Титов, и ради него она всем отказывала.

В летнее время с вечера в субботу Балк отправлялся из Москвы в легкой тележке в одну лошадь: до Сокольников от Тверской заставы 50 километров, дорога на всю ночь, с рассветом приезжал; день проведёт у Титовых, либо с ними где-нибудь у соседей в ближайших поместьях, и с вечера в обратный путь, всю ночь в дороге, утром он в Москве.

Титова-мать весьма благоволила Балку, но неизменно отказывала, как только он начинал свататься: «Полно, мой батюшка, спешить, ведь время ещё не ушло: езди к нам, ты видишь, я тебя принимаю охотно, ну, так чего же ещё тебе…успеешь, спешить нечего». Тот опять ездит, вздыхает.

И мать, и все друзья-соседи видят: Надежда Васильевна в него влюблена по уши^[3], и всё равно мать не даёт согласие…

Просили оба, и Надежда, и Балк, поговорить за них близких друзей. Те просили: «Зачем вы томите и вашу дочь, и Балка? Отчего вы не дадите своего согласия?»

И уломали старуху, согласилась, приняла предложение, дала слово, помолвку сыграли, начали приданное делить... и вдруг мать опять: «Не хочу этого замужества». И никто, даже самые ближайшие друзья и родственники, любившие Титову и дружившие с ней много лет, так и не могли понять, отчего она так тянула и терзала дочь свою и жениха её. А ведь, по отзывам всех знавших её, Анна Васильевна Титова была премилая и предобрая женщина, весьма благочестивая, набожная и правдивая. И такое…

И тянулось так до 1822 года, когда, наконец, повенчали молодых, а молодым - невесте уже 37, жениху - 53.

И никогда, ни разу, ни Надежда Васильевна, ни Балк не позволили себе роптать на мать, а ведь по тем временам могли и пугнуть, что обвенчаются без согласия её, так как было уже дано ею слово. После свадьбы старушка… стала жить с ними, они старушку успокаивали, и она последние годы жизни дожила тихо и счастливо, в заботах близких людей.

Судьба, кажется, вознаградила их: прожили вместе ещё 30 лет и ушли с разницей в два с половиной месяца: Надежда Васильевна Балк скончалась в феврале 1852 года, Павел Михайлович Балк - в апреле. Павел Михайлович долгое время был председателем Московской Палаты Уголовного суда.

[1] Александр Иванович Розанов, благочинный 1-го округа Саратовского уезда.

[2] Доточница (ж), доточный – мастер своего дела, искусник, сведущий, опытный, дошлый, дока.

[3] Выражение свидетелей и очевидцев событий.

назад