• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 83 Исторические мозаики

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 83 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 27.03.2022

Вадим Приголовкин 27.03.2022

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 83

Исторические мозаики

Муж и жена - одна сатана

Русская земля всегда была и до сих пор полна чудаками. Это касается всех слоёв и сословий, а уж русский барин без чудинки – не барин. Соответственно и барыни наши мужчинам не уступали.

Упоминаемая в наших заметках княгиня Александра Александровна Вяземская, жена князя Александра, чистюля брезгливая, которую тесть называл «дура эта… болезненная старая девка»… В молодости она была очень полна и румяна, правда страдала приливами крови к голове. Будучи в Париже, какой-то медик посоветовал ей пустить кровь. Александра Александровна послала за кровопускателем и велела ему… пускать кровь до обморока! По-нашему всё, без тормозов! Кончилось не просто обмороком, но и всерьёз опасались за её жизнь. И хотя она не умерла и выздоровела, но здоровье себе подорвала, изменилась радикально, стала какая-то хилая, холодная и до конца, в общем-то, после медицинского опыта так и не оправилась. Оттого старик Вяземский и называл её больной старой девкой.

Привычки и чудинки её, довольно забавные со стороны, были временами весьма обременительны для домашних: для мужа и прислуги, особенно для горничных. Она не иначе шла от своей постели к туалетному столику, как по белым простыням. На тот стул, на который она должна была сесть, обязательно должна была накинута белая простыня, а когда она садилась чесать голову, её покрывали простынёй. Девушка горничная должна была надеть белые перчатки и так расчёсывать. Родня осуждала, девушке же неловко, а Александре и дела нет, ещё и требовала не зацепить ни волосика. Потом начинается бесконечное умывание, и при этом раз двадцать выбранит несчастную: «Ах, как ты глупа, да ты, кажется, с ума сошла; ты ничего не умеешь; что с тобой сегодня, ты совсем оглупела?..» И так каждый день. Одевалась часа два-три. Потом пила чай; человек, подающий чай, обязательно в белых перчатках, но она ещё требует, чтобы он нёс поднос так, чтобы не дотронуться до него и рукой в перчатке, а обязательно держи через салфетку… И опять: «Не трогай рукой, ты хочешь, чтобы я ничего не ела, - я не стану этого пить, это просто противно, как ты подаёшь».

При ней и не кашляни, не шевелись, не дотронься до неё.

Подчеркнём: все эти странности мы знаем со слов её же родных, таких же аристократов и князей, которые Александру осуждали: «Ведь и все мы тоже любим чистоту и опрятcтво, но не в тягость себе и не на муку другим».

При всех своих хороших качествах и при том, что брак был по любви, княгиня Александра Александровна Вяземская не умела составить счастия мужу и сама не была особо счастлива, хотя все имела для этого.

Но справедливости ради, конечно надо упомянуть:

У ночи много звёзд прелестных,

Красавиц много на Москве.

Но ярче всех подруг небесных

Луна в воздушной синеве.

Это Пушкин. «Евгений Онегин». И посвящены эти строки Александре Александровне. Красива была! При всех своих странностях.

Сноха Александры Наталья, жена князя Андрея, брата Александра, тоже была с чудинкой, только совсем в другом роде. Была она премилая и преласковая, каждому найдёт, что сказать приятное и никогда не подаст виду, что ей что-то неприятно. Учтивость её была сверх всякой меры: и лакеям, и горничным, своим и чужим, всегда говорила «вы». Даже у себя в деревне она говорила бурмистру: «Послушайте, бурмистр, я хотела вас спросить…» Невесть что, конечно, но не по-нашему, слишком по-иностранному. До Андрея была она замужем за неким Гурьевым, человеком очень богатым, прекрасную жену любившим, баловавшим, но… Князь Андрей - мастер ухаживать, увиваясь за Гурьевой, вскружил ей голову. Но она была женщиной честной, с принципами, и видя, что Андрей в неё влюблён, однажды спросила прямо: «Скажите, князь, к чему вы меня преследуете? Разве вы не знаете, что я замужняя женщина, что я себя уважаю и что вам невозможно от меня добиться, чтобы я забыла свой долг?

- Для влюблённого человека всё возможно, - был ответ, - я не перед чем не остановлюсь, и добьюсь, что вы будете моею.

- О, ежели так, то вот моя рука; хлопочите о разводе, быть вашею женой я согласна».

Что там было между Гурьевыми, никто так и не узнал, это осталось между ними, только Гурьев согласился принять на себя всякие вины, чтобы его жена могла выйти за Вяземского. Поговаривали, что был Гурьев довольно скуп, что совсем незадолго пришлось ему заплатить по всяким её счетам из модных лавок тысяч двадцать ассигнациями, что якобы и побудило его согласиться на развод. Но достоверно никто не знает, возможно, просто сплетни и домыслы. Было в это время княгине Наталье около тридцати, князю Андрею несколько больше, и оба были прекрасной парой. Хотя транжирой Наталья в новом браке быть не перестала и изрядно расстроила этим дела своего второго мужа.

Впрочем, истории этих двух прекрасных дам - это уже век XIX-й, когда русское общество уже цивилизовалось, устоялось, наработало свой этикет, внешний лоск. Полстолетием ранее и нравы были проще, и мужчины и дамы им под стать.

Но при всей своей внешней грубости эти люди боялись Бога, любили Отечество, держали слово и помнили о чести, потому и создали великую страну.

В 1812 году девица Щепотьева осталась в Москве. Генеральская дочь, пожилая и богатая – и ничего не боялась! Услышит где, что русские одержали очередную победу, велит заложить карету – по старинке, цугом, разрядится елико возможно и давай колесить по оккупированной Москве. На какой-нибудь площади машет из кареты платком лакею, кричит: «Стой!» Народ сбегается, смотрит, что за чудо: барыня вся в цветах и перьях, в карете с припущенными стёклами то к одному окну, то к другому, высовывается и кричит проходящим: «Эй, голубчик, поди-ка сюда; слышал, мы победу одержали? Да, победа, разбили такого-то маршала».

Накричится вдоволь и отправится дальше. На следующей площади или на рынке по новой: «Стой!» И опять кричит проходящим: «Победа, голубчик, победа!» И так всё утро разъезжает по Москве из конца в конец.

Все удивлялись, как уцелела в той суматохе, и как французы её не прибили и даже не обобрали.

Мог ли кто такой народ победить? Вот и Наполеон не смог. До времён, когда народившаяся русская интеллигенция стала желать поражения своему отечеству, ещё не дошло.

Забытые герои империи: настоящий министр

Граф Канкрин 21 год управлял министерством финансов Российской империи, что уже само по себе достижение. Про него говорили, что трудно будет найти на это место подобного человека, соединявшего с умом глубокую учёность и практические знания.

Образование Канкрин получил в одном из германских университетов, в Россию приехал в первые годы царствования Александра I и с чином коллежского асессора был определён на службу помощником к отцу своему, управляющему старорусскими соляными промыслами, по смерти которого заступил на его место. Потом служил помощником некого Петербургского винного откупщика, управляющим питейной конторой, а позже, по рекомендации оценившего его способности Аракчеева, стал управляющим иностранными колониями, состоящими под управлением императрицы Марии Федоровны. Порядок, устройство и отчётность, введённые им в этих колониях, открыли ему дорогу к высшим должностям в государстве.

С началом войны 1812 года он был назначен генерал-интендантом армии. Достижения его на этом посту были оценены столь высоко, что уже в конце года – пример небывалый – он из статского советника был произведен в генерал-майоры. Тут ему удалось невозможное. Трудно поверить, что кампании 1812, 1813, 1814 годов стоили России всего 157 миллионов ассигнациями, и даже из этого количества Канкрин составил экономию в 35 млн^[1]. О движении всех сумм, с сопровождением верных замечаний насчёт недостатков интендантства и вообще всех сторон военного ведомства, он представил самый верный и подробный отчёт к 1 марта 1815 года.

Если правильно говорят, что для успешного ведения войны, прежде всего, нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги, то мы, конечно, не должны забывать, когда говорим о героях-победителях 12-го года, наряду с Кутузовым, Барклаем, Багратионом и Канкриным.

После войны Канкрину было поручено произвести ликвидацию в Австрии и Пруссии долгов, оставшихся при прохождении там русской армии. Говорили, что там ему предлагали миллион, чтобы он принял к уплате все расписки наших войск, но он отверг это предложение, и Россия вместо 100 миллионов заплатила всего 60 ликвидационных сумм^[2].

После этого Канкрин стал высоко во мнении Александра I и вскоре назначен министром финансов. Доверие к нему государя только росло, но много было и завистников, и врагов, в числе которых были и такие влиятельные люди, как Меншиков, Киселёв, Левашов. Донесли Государю, что Канкрин нажил, разумеется незаконно, около 8 миллионов денег, хранящихся у него в иностранных банках. Государь при докладе спросил:

- Правда ли, Егор Францевич, что у тебя восемь миллионов наличных денег?

- Нет, ваше величество, неправда, - отвечал хладнокровно министр. - У меня их четырнадцать в билетах разных банков. Если угодно, я покажу вам, как составилась эта сумма.

На другой день он принёс Государю отчёт, в котором с бухгалтерской дотошностью были обозначены все денежные награды, данные ему царями, и ежегодные экономические сбережения от получаемого им от казны содержания – итог оказался ровно 14 миллионов.

Хозяином он действительно был рачительным. Однажды в 1841 году, будучи уже 18 лет министром финансов, граф надумал дать великолепный бал. Петербург удивился: ранее Канкрин балы не давал. Кто-то из высоких лиц так и спросил, получив приглашение:

- Что это значит? Это новость, граф.

Канкрин ответил честно:

- Вот извольте видеть, у меня есть две девки: так, говорят, чтобы их скорее выдать замуж, надобно давать балы, а потому я и хочу завтра попробовать один.

Однажды в государственном совете уговаривали его изменить запретительную систему тарифа, говоря, что торговля всех европейских государств существующей системой сильно затруднена; как водится у нас до сих пор, кто-то не преминул в дебатах заметить:

- Что скажет об нас Европа, если мы не изменим теперь тарифа?

- Вот то-то, господа, - отвечал Канкрин, - вы все только и твердите, что скажет Европа, а никто из вас не подумает, что станет говорить бедная Россия, если мы это сделаем.

Современным нашим финансистам это бы в пример!

Однажды весьма вежливо обратил внимание управляющего министерством внутренних дел генерал-адьютанту графу NN на некоторые недочёты в предоставленном ему годовом бюджете министерства. Тот обиделся:

- Не мудрено, Егор Францевич, ведь я никогда не был бухгалтером.

- Ну, а я вам скажу на это, граф, - отвечал Канкрин, - что я всю жизнь был и писцом, и комиссионером, и казначеем, и бухгалтером, а теперь, благодаря Бога и государя, и министр финансов, - только простаком никогда еще не бывал.

Ну как при таком языке не нажить влиятельных врагов? Но воспитан был, мог бы и «дураком» назвать.

От него и императору доставалось.

Николай I, посетив как-то по своему обыкновению горный корпус, нашёл, что бельё на некоторых воспитанниках не совсем чисто. Он послал генерал-адъютанта к Канкрину, чтобы тот немедленно принял меры к исправлению беспорядка. Выслушав посланного, Канкрин отвечал:

- И, батюшка, у министра финансов и так много важных занятий, а бельё – дело прачки.

Говорить «батюшка» было привычкой Канкрина, так он величал всех без разбора.

Подобным же образом он отвечал действительному тайному советнику Л., известному богачу, который застав, как говорили тогда «в деле» свою жену с её любовником московским вице-губернатором, пошёл жаловаться и просить о разводе… Канкрина, как начальника обидчика.

- И, батюшка, это дело митрополита, а не министра финансов.

Умён был и талантлив не только в своей сфере. 70-ти лет поехал на лечение за границу. Государь дал ему казённый пароход и отпустил с ним старшего сына. Во время лечения Канкрин, не привыкший проводить время в праздности, время тоже не терял; у местных банкиров сделал выгодный для России заем и, чему удивились все – написал на немецком языке роман! Современники находили роман интересным, читатели удивлялись пылкости и силе воображения старика.

Доверие к нему государя было, казалось, безмерно. В 1842 году был утверждён специальный комитет, дабы рассмотреть вопрос о финансах, проверить государственные доходы и расходы и изыскать средства для повышения последних. Председатель – сам Государь. В этом комитете так сильно напали на Канкрина, обвиняя в неясности в отчёте о расходах, что он, при всём уме своём, замялся в ответах. Враги торжествовали, сбив Канкрина в лице самого монарха, но тот взял лист бумаги, что-то написал на ней и с поклоном подал Государю; тот прочитал, положил бумагу в карман и сказал присутствующим:

- Господа, я нахожу отчёт удовлетворительным, а потому и закрываю собрание комитета.

Что было написано, так неожиданно и скоро убедившее Государя в верности отчета – осталось тайной до сих пор.

Нападки врагов всё же достигли своего. А может, он просто устал и весной 1844 года попросился в отставку. Уже не в первый раз: на первую просьбу в 1840 году Государь ответил отказом: «Ты знаешь, что нас двое, которые не можем оставить своих постов, пока живы: ты и я». И сейчас Государь присылал к нему несколько раз самых близких лиц, приезжал сам уговаривать остаться на службе, даже говорил уже, что ему нужно только имя его и советы, а управлять министерством, тяня ежедневную рутину, будут другие. Всё было напрасно.

- Под моим именем и без того столько наделано глупостей, что мне совестно давать его долее на посрамление, - отвечал граф и решительно просил увольнения.

Уволен он был 1 мая при лестном рескрипте с оставлением членом государственного совета.

Заменить его было некем. Даже пошли на создание особого комитета из трех лиц, который должен был решать важнейшие финансовые вопросы – Меншиков, Левашов, Любецкий.

Сам Меншиков съязвил по этому поводу:

- Теперь будем знать настоящую ценность немца: В России он стоит двух русских и одного поляка.

А Меншиков входил в число недругов Канкрина.

Ещё хлестче по поводу увольнения Канкрина и его преемника высказался Великий князь Михаил Павлович:

- Наконец-то удалось разменять Канкрина на мелочь.

Острота не была случайна. Выражение «рубль Канкрина» до сих пор известно знатокам. Этот рубль и спустя 10 лет после ухода своего создателя блестяще выдержал даже такой экзамен, как Крымская война.

На фоне заслуг Канкрина любому приходящему на пост министра финансов еще долго приходилось нелегко. Вплоть до того, что по поводу его преемника Вронченко в Петербурге толковали, что его продвинули в министры интриги некой либеральной партии, специально, чтобы посредством растрат государственных средств добиться революции в России.

Временная программа польского восстания

Выдержка из одного документа польских патриотов, ведущих борьбу против царизма, в смысле против москалей! Написан в 1841 году. Автор - Людвик Мерославский, польский революционер, в 1863 году во время Польского мятежа провозглашён революционерами Диктатором восстания.

Слог тяжеловат, но прочитать вдумчиво стоит. Мы со школы знаем, кто разбудил Герцена и кого он будил сам! Но кто будил декабристов и самого Герцена? Кто стоял у истоков всех тех революционных партий, что как грибы стали расти в России в конце XIX века? Недаром Николай Павлович столько лет тянул следствие по делу декабристов, понимал, что ниточки от всех этих Пестелей и Каховских далеко тянутся. Цитируем.

«Внутри края^[3] задержать революционную пропаганду, сколь возможно долее, до степени экономических реформ; тормозить всеми силами вооружённое восстание народа… Дождаться таким путём нападения со стороны русских войск и когда это случится втянуть их в отчаянную борьбу с притеснителями. Иметь в виду страшный, геростратичнский, гайдамацкий разгул стихий, который уже ничем не удержишь… Успокаивать это… в особенности укрощать посредством суровой воинской дисциплины: против таких мер всякие крики фальшивых трибунов бессильны^[4]. В крайнем случае, всем неизлечимым демагогам открыть ворота за Днепр, пусть там рассеивают казацкую гайдамачину против попов, чиновников и богатых бар…, пусть подольют своей неурядицы в пожар, который уже охватил середину России. А малороссийская агитация пускай перенесется далеко за Днепр – вот где широкое поле для этой нашей хмельничины; вот где вся наша панславистическая и коммунистическая школа, весь наш польский герценизм! Пуская все это пристойным образом, издалека помогает освобождению нашего отечества, раздирает и жжет внутренности царизма. Здесь легкое и доблестное поприще для множества полуполяков и полурусских, занимающих ныне всякие ступени чиновничей и военной иерархии в России. Пусть подкапывают вдоль и поперек русский царизм посредством ярой и горячей анархии; авось отсюда народится новая добропорядочная и близкая нам русская народность. Такой радикализм в тех местах весьма полезен как для русского, так и для польского дела, но, будучи перенесен в пределы Польши, он есть ничто иное, как измена отечеству и должен быть преследуем не на живот, а на смерть».

И подытоживает: «… длительная подготовительная задержка нам необходима… для того, чтобы выждать какой-либо катастрофы хотя в одном из примыкающих к нам государств: например, войны или революции в России, а, может быть, даст Бог, то и другое вместе».

А ведь сбылось!

И актуальная программа, что в XIX веке, что в XX, что в XXI-ом.

О находчивости

В первые дни по кончине императора Александра I, во время так называемого «междуцарствования» в Варшаву к Константину Павловичу, великому князю, о котором ещё никто не знал, великий князь он или император, скакали вестники с донесениями. Великий князь Николай Павлович отправил адъютанта своего Лазарева и в тот же день послал в Варшаву бывшего адъютанта и самого близкого, неизменного друга цесаревича Константина – Фёдора Петровича Опочинина. Министр юстиции отправил состоящего за обер-прокурорским столом Никитина, военный министр граф Татищев отправил своего адъютанта Андрея Сабурова; Московский военный генерал-губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицин тоже отправил своего адъютанта ротмистра Павла Демидова и т.д. В общем понятно: суетились все.

Из посланцев находчивостью отличился Андрей Сабуров. Прежде чем предстать перед Константином Павловичем, он выведал у камердинера[5], что великий князь крайне гневается на тех, кто титулует его «императорским величеством». Гневается не на шутку: один из наиболее близких к великому князю людей Павел Андреевич Колзаков… прямо из его кабинета, не окончив фразу даже, отправился под арест на гауптвахту, - попытался что-то сказать и только начал «Ваше Императорское Величество…», Константин Павлович его и за грудки схватил: «Как вы осмелились… Знаете ли, что за это в Сибирь и в кандалы сажают»^[6].

Хитрому Сабурову однако не хотелось именовать Константина Павловича  высочеством,  так как никто еще не знал, чем кончатся все эти события.

И вот Сабуров во время разговора с великим князем умудрился ни разу не назвать его ни высочеством, ни величеством. Подавая пакет, на вопрос Константина Павловича: «кому этот пакет?», не очень галантно ткнул пальцем в адрес и невнятно бормотал: «к Вашем… …ству!»

Константин Павлович впоследствии долго помнил этот эпизод и шутил над находчивостью Сабурова. Нравилась эта история и Николаю I.

Свою долгую и удачную карьеру Андрей Иванович Сабуров завершил в должности директора Императорских театров. Не случайно, наверное, - кто с этими артистами справится!

[1] Достижение редчайшее: обычно все войны заканчиваются с дефицитом.

[2] Встречаются и другие цифры, намного большие; дескать от России требовали уплаты 360 млн., которые Канкрин сбил до тех же 60-ти. Мы опираемся на дореволюционные источники.

[3] Хотя официальное наименование Привислинский край вместо Царство Польское было введено много лет спустя, как видим, сами польские инсургенты им отнюдь не чурались задолго до.

[4] Имеется в виду - укрощать в Польше.

[5] Тут он был не одинок: в те дни вся Варшава пребывала в лихорадке, все выпытывали новости (или сплетни – как хотите), где только могли. Друг у друга, у слуг, у горничных, подъезжали к княгине Лович, к её родственникам. Успокоилось только, когда Константин Павлович объявил о своём отречении.

[6] Колзаков был очень близок к великому князю. Человек заслуженный, капитан-командор, вскоре адмирал, участник многих войн, именно он помог сойти с коня Багратиону, в момент его ранения при Бородине, ему сдался Вандамм при Кульме! Он был одним из немногих свидетелей венчания Константина с княгиней Лович, ему же великий князь поручил свою жену в ночь революции в Варшаве, он был при нем во всех поездках тех бурных дней; он закрыл глаза Константину во время его внезапной кончине в Витебске, и он же привёз его тело в Петербург.

назад