• Главная
• Разделы журнала
• Исторические факты
• УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 85 Исторические мозаики

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 85 Исторические мозаики

Вадим Приголовкин 29.05.2022

Вадим Приголовкин 29.05.2022

УРА, МЫ НЕ ЕВРОПА – 85

Исторические мозаики

Как император Павел Петрович подарил Аракчееву Грузино

Руководителю высоко ранга зачастую приходится принимать решения по предметам, о которых он имеет весьма слабое представление, а времени вникать в суть дела либо нет, либо просто жалко его тратить на предмет, не стоящий этих трат.

Тут особые навыки нужны. Как пример, одно решение императора Павла Петровича.

Случилось это в 1796 году, в самом скором времени по восшествии Павла на престол, в ознаменование коего император пожаловал двум своим любимцам, Аракчееву и Архарову, по 2500 душ крестьян с условием, что они сами себе выберут поместье. Несколько времени спустя император спросил Аракчеева, где он выбрал себе имение? Аракчеев ответил, что он очень благодарен императору за его милости и примет имение там, где ему угодно будет назначить.

Павел отвечал, что Аракчеев говорит вздор. На наш взгляд, сказал совершенно правильно, ибо нечего отвлекать императора всякими пустяками. Сказано было – выбери сам, значит выбери, нечего кочевряжиться, время царское отвлекать. Всё же Павел разрешил вопрос сам, на месте, мгновенно и с блеском, распорядился:

- Архаров выбрал Грузино, а он промаху не даст; возьми ты себе Грузино, а он пусть поищет в другом месте. Аракчеев умел явить лицом свою преданность делу. Получив от приехавшего по смерти императрицы в Петроград Павла приказание немедленно явиться к нему, Аракчеев примчался из Гатчины как был, в одном мундире, не взяв никаких вещей, даже тёплой одежды. Да что там – он не имел с собой даже перемены белья! И вынужден был просить оную у… наследника престола, будущего императора Александра! Александр в те дни исполнял по велению отца должность Петербургского генерал-губернатора, а полковник Аракчеев при нём был комендантом.

Ну как не оценить такое усердие и преданность делу!

А Павел оценил, и Александр!

На многие годы, а тогда Александр послал Аракчееву собственную рубашку.

Как вы понимаете, полковником Аракчеев после этого был недолго. 7 ноября в первый день нового царствования он ещё полковник, а 8-го уже генерал. Рубашку Александра Павловича Аракчеев хранил всю свою жизнь и спустя 38 лет был в ней похоронен, согласно собственному завещанию.

Грузино, превращённое Аракчеевым в образцовое хозяйство, осталось в нашей истории связанным с именем всесильного фаворита трёх императоров! В своё время Аракчеев оценивал его в 10 миллионов минимум. И как бы современники и потомки не относились к нелюбимому большинством фавориту, но Грузино было им в завещании последовательно отписано императорам, Александру и Николаю.

В 18-ом году по подписке дворян Новгородской и Тверской губерний был основан Новгородский кадетский корпус. Аракчеев пожертвовал 300000 рублей, на проценты с которых должны были постоянно содержаться 12 воспитанников. Николай I приказал именоваться им Аракчеевскими и носить на погонах буквы «ГА». Открытие корпуса последовало в марте 1834 года; Аракчеев очень не хотел ехать на эту церемонию, но посчитал неудобным уклониться, хотя всю поездку был в дурном расположении духа. Через месяц он умер.

Наследник всего его имущества император Николай I, в свою очередь, всё пожертвовал в пользу Новгородского корпуса с тем, чтобы он именовался корпусом графа Аракчеева.

Что интересно, в случае преобразования корпуса в какое-нибудь иное заведение, имя Аракчеева должно было быть перенесено на это заведение.

В марте 1917 на прочтение манифеста об отречении Государя Императора строй аракчеевских кадет ответил пением «Боже, Царя храни».

Как управлять императрицей, империей и флотом

Вспоминал Семён Семёнович Фабрицкий, флигель-адъютант и старший офицер императорской яхты «Штандарт».

Готовились к очередному шхерному плаванию, принимали, размещали свиту Государя. Надо отметить, что каюты должностным лицам двора, а попросту говоря, слугам императора и императрицы, были назначены еще при постройке яхты и обозначены соответствующими надписями, в каждую были проведены звонки из соответствующих Высочайших кают. Надо понимать, что традиции Двора - вещь незыблемая, а традиции морской его части, на Державной яхте - почти священная.

И вот одному камердинеру Её Величества Александры Фёдоровны не понравилась отведенная ему каюта. Прислуга прибыла накануне, когда на яхте ещё никого не было, и камердинер мог свободно обойти все помещения. Приглядел себе одну из свитских кают и попросил морского офицера, заведующего Царскими помещениями на яхте, позволить ему перебраться в выбранную ему каюту.

Само собой разумеется, офицер отклонил такое предложение, объяснив, что не может выбирать себе помещение, так как они все именные.

Как отреагировал слуга?

А заявил, что тогда он не пойдёт в плавание.

На это офицер ответил, что это его никак не касается, и на всякий случай доложил об инциденте командиру яхты капитану 1 ранга И. И. Чагину. Командир отказ подтвердил.

На другой день часам к 11 прибыли Их Величества с семьёй и свитой и после обычной встречи спустились в свои каюты.

Через короткое время Чагину доложили, что его просит к себе Императрица. Не успел капитан войти в каюту, как Её Величество:

- Иван Иванович, у меня к Вам большая просьба, надеюсь, что Вы её исполните.

Чагин ответил, что просьба Её Величества есть приказание и, конечно, будет немедленно исполнена.

- Я знаю, Иван Иванович, что я делаю неправильно, что я не имею права просить Вас об этом, но если Вы не хотите отравить мне всё плавание, то исполните мою просьбу.

Подобное вступление привело многоопытного Чагина в полное недоумение, и он попросил Её Величество сказать, в чём просьба.

Ответ, право же, был просто восхитителен:

- Дайте, пожалуйста, моему камердинеру каюту, которую он выбрал себе, а то он испортит мне пребывание на яхте.

Капитан ответил, что, конечно, желание Ея Величества будет исполнено, но он считает своим долгом доложить, что это незаконно.

Ну а что, правильный такой офицер, поборник устава и всё такое…

- Я знаю, - отвечала императрица, - но очень прошу.

Пришлось исполнить каприз камердинера.

У современников и потомков об императрице Александре Фёдоровне сложено представление как о женщине необщительной, недружелюбной, неласковой и сухой, которая сильно влияла на Николая II и даже руководила им по своему усмотрению. В основном, это следствие революционной пропаганды, постреволюционного образования, а со стороны современников зачастую просто сплетни и слухи.

По воспоминаниям близко знавших её людей, реальная императрица была исключительно доброй и снисходительной. Эти люди отмечали её доброту, заботливое отношение к людям, особенно к попавшим в тяжёлое положение, заболевших, нуждающихся как в моральной, так и в денежной поддержке.

Мешала ей застенчивость - недостаток, пожалуй, непростительный для любого публичного человека высокого ранга.

И очень странно, но в описываемое время служба на царской яхте считалась… препятствием для карьеры офицера.

Самому Фабрицкому во время его службы старпомом на «Полярной Звезде», тоже императорской яхте, но более старой, чем «Штандарт», сам начальник Главного Морского штаба передал буквально следующее: «… если вы желаете продолжать вообще службу во флоте и делать карьеру, то вам необходимо уйти с яхты».

Именно так. Либо ты служишь на боевом корабле и делаешь карьеру «на железе», либо на царской яхте, но тогда о карьерном росте забудь.

Нечто подобное практиковалось в армии, где офицер мог по жизни избрать стезю строевого офицера-воспитателя в военно-учебных заведениях – военных училищах и кадетских корпусах - и прослужить в этой системе всю жизнь. У таких офицеров были преимущества в окладе и в званиях, но вернуться в строй они уже фактически не могли. Но это понятно: военно-учебная система в результате получала касту офицеров-воспитателей, кующих для армии сплочённый офицерский корпус из детей и юношей, требующих особого отношения. А кому под шпицем мешали офицеры державной яхты - непонятно.

Перновские гренадеры отмечают юбилей

Последние годы перед Первой мировой и Революцией выдались на редкость богатыми на весьма круглые и славные юбилеи русской истории: 300-летие дома Романовых, 100-летие Отечественной войны, 200 лет Полтавской баталии – все отмечались с огромным размахом и на государственном уровне. Кажется, Империя, уходя, стремилась запечатлеть в памяти неблагодарных потомков свои главные победы.

На эти же годы пришлись юбилеи образования целой плеяды прославленных полков русской армии, что в общем-то понятно – многие из них и создавались для и в годы этих самых войн, которые теперь отмечались.

В 1710 году из гренадерских рот, участвующих в Полтавском сражении, по повелению Петра был сформирован Гренадерский полк. Полк этот просуществовал 100 лет, а при императоре Александре I, в очередную для России эпоху великих войн, от него повели свою историю два полка: лейб-гвардии Кексгольмский и Перновский гренадерский. Вот эти-то два полка, «братские», ведущие свою историю от одного дня 29 июня 1710 года, по взаимному соглашению вошли с ходатайством о разрешении им праздновать 200-летний юбилей летом 1910 года, на что в 1908 году последовало высочайшее соизволение.

Что может быть важнее праздника? Только подготовка к этому празднику! Перновцы готовились не менее двух лет. Но еще ранее, мы даже затрудняемся сказать конкретно за сколько лет до события, общее собрание господ офицеров постановило образовать в полку особый «юбилейный капитал», для чего было решено ежемесячно вычитать из содержания всех офицеров полка некоторый процент, создавая фонд для празднования юбилея.

Правда, некий новый корпусной командир нашёл это самообложение перновцев слишком тяжёлым для офицерского кармана и запретил сей вычет, а накопленный к тому времени капитал приказал раздать обратно господам офицерам. Господа офицеры пороптали, находя это вмешательство в дела полкового офицерского собрания неслыханным нарушением традиций и правил, но подчинились, а потом, когда заботливый корпусной командир был сменён другим, офицерство собралось и… обложило себя «вдвое». Таким образом, ко времени юбилея в кассе было свыше 10 тысяч рублей.

Для подготовки празднования в полку создали две комиссии. Одна - военно-историческая - ко дню празднования должна была составить «Историю полка». Другая – «юбилейная», эта комиссия разрабатывала порядок празднования юбилея.

Заблаговременно списались со «старшим братом», Кексгольмским гвардейским полком, стоявшим в Варшаве. Договорились послать друг к другу поздравительные делегации с подарками. А так как каждая депутация желала во время самих торжеств присутствовать в своём полку, то условились, что обмен поздравлениями и подарками состоится за несколько дней до торжеств - утром 11 июня.

Собрались в Санкт-Петербург ехать, и даже в Берлин, возложить серебряные венки на могилы императора Петра I в Петропавловском соборе в русской столице и прусского короля Фридриха Вильгельма IV в Потсдаме, что под Берлином. Полное наименование полка было «3-й гренадерский Перновский короля Фридриха Вильгельма IV», который считался полковым шефом. Вот перновцы и решили отправить в Берлин делегацию, представляться императору германскому Вильгельму и преподнести ему от имени полка юбилейный полковой знак и полковую памятку^[1]. Полковой знак был разработан незадолго до юбилея и представлен по команде на высочайшее утверждение с просьбой разрешить поднести полковые знаки императору Николаю II и наследнику цесаревичу. Высочайшее утверждение знака последовало очень быстро, на ходатайствование о поднесении знака ответа не последовало.

Поездку в Берлин Военное министерство разрешило, но только три офицера, назначенные в эту поездку, собрались заказать себе штатские костюмы, как последовала отмена. Запротестовало Министерство иностранных дел: и венок на могилу короля, и знак для императора Вильгельма было приказано упаковать и представить по команде в Главное управление Генерального штаба, которое и озаботится переслать оные в Берлин, где военный атташе представил их по назначению.

4 июня командир полка поехал в Петербург представляться императору, благодарить его величество за утверждение знака и просить его принять этот знак для себя и наследника. Увы. В столице командир полка получил уведомление, что ввиду отъезда императора за границу все представления отменяются.

9 июня выехала в Варшаву делегация в составе полковника Кабанова, капитана Фриде и фельдфебеля 16-й роты подпрапорщика^[2] Лизгунова. Лизгунов был гордостью полка – кавалер всех 4 степеней Георгиевского креста, за Японскую войну. Делегация везла с собой подарок «братьям» - мраморный бюст Петра Великого.

11 июня перновцы встречали аналогичную делегацию кексгольмцев.

По сути, это был первый день празднования. И это был долгий день!

Дело происходило в летнем лагере Московского гарнизона, что за Ходынкой, куда на лето из своих казарм выходили московские полки, юнкерские училища, некоторые части из других городов.

Встречали в полном составе: в строю на линейке - весь полк в чистых рубахах, при караульной амуниции, с оркестром. Гвардейцы - полковник Марков, капитан Буланин и поручик Языковский – красавцы в парадной форме и гвардейских киверах, встречал их командир полка Фёдор Петрович Рерберг^[3] рапортом с шашкой «подвысь», как полагалось встречать начальника, потом предложил Маркову пройти вдоль фронта, поздороваться с батальонами. По окончании обхода командир скомандовал «За славу, честь и процветание нашего старшего брата – лейб-гвардии Кексгольмского полка – ура!» Полк крикнул «ура», оркестр играл Кексгольмский марш.

Затем гренадерам скомандовали «вольно» и вызвали перед строем офицеров, для взаимного знакомства с прибывшими делегатами. В это время несколько унтер-офицеров вскрыли перед строем ящик с подарком от кексгольмцев – посмертная маска с лика Петра Великого, который пронесли перед строем полка, после чего положили в хрустальный ящик и почтили память великого императора взятием «на кра…ул» под звуки «Коль славен». Далее, имея впереди себя делегацию кексгольмцев, весь полк прошёл церемониальным маршем мимо лика Петра и разошелся по палаткам. Делегация представилась начальнику сборов и генералу Осипову и сделала визит всем трём остальным командирам полков, входившим в состав 1 гренадерской дивизии, после чего была приглашена командиром полка в лагерное офицерское собрание, где уже собрались все офицеры полка, как состоявшие в его рядах, так и бывшие, в основном проживавшие в Москве.

За стол на «товарищеский обед» сели в час дня, из-за которого встали в 8 часов вечера.

Обед был простой и дешёвый^[4], «по нашему карману», пили шампанское русское-дамское, которое полагалось употреблять сильно охлаждённым и с ананасами. После жаркого начались тосты, вначале, конечно, за «наши полки», потом говорили речи, а ещё позже у уже разгоряченных перновских офицеров родилась идея, и по их просьбе командир полка в знак боевого братства под звуки полковых маршев пил на брудершафт с делегатами-кексгольмцами, офицеры кричали «ура». Тут уже сам командир решил, что несправедливо будет, если он с гостями из чужого полка после брудершафта стал на «ты», а со своими, достойными и честными однополчанами, остается на «вы». И так ему стало обидно за своих однополчан и подчинённых, что он сказал надлежащее слово о единении в полках и отцовской братской любви полковой и предложил всем своим ближайшим сотрудникам, штабс-офицерам и ротным командирам, выпить с ним на «ты».

И понеслась… Одних только ротных в полку 16. И с каждым на брудершафт под полковой марш и под крики «ура» всего собрания.

В это же самое время в далекой Варшаве в собрании лейб-гвардии Кексгольмского полка происходило подобное, конечно, шикарнее и дороже – всё ж таки гвардия, в которой ещё совсем недавно, лет пять-шесть тому, офицеры по традиции тратили на службе больше, чем получали. Тут отличился фельдфебель Лизгунов. Приглашенный в офицерское собрание, чтобы выслушать от командира гвардейцев тост за Перновский полк и его нижних чинов, Лизгунов со своими четырьмя Георгиевскими крестами, конечно, производил впечатление. После тоста кто-то из местных офицеров и задал Лизунову вопрос:

- Послушайте, подпрапорщик! Вот вы украшены четырьмя Георгиями, слыхали мы, да и не сомневались, что все наши русские солдаты вели себя на войне примерно, а между тем, мы войну проиграли. Не можете ли вы нам объяснить, почему мы проиграли кампанию в Маньчжурии?

В высоком собрании Лизгунов не растерялся и отвечал, не задумываясь, солдатским своим, несколько нескладным языком.

- Так точно, ваше превосходительство, оно действительно всё в точности верно, а почему мы эту кампанию проиграли, оно очень даже просто: её проиграли потому, что в Маньчжурии не было лейб-гвардии Кексгольмского полка и Перновского. Будь эти два полка в Маньчжурской армии, никогда бы японцам нас не победить, – и, не стесняясь, провозгласил тост. - За Кексгольмский и Перновский полки! Ура!

«И гвардейский полковой оркестр играл марш перновцев, и «громкое ура кричали кексгольмские гвардейские офицеры по тосту нашего простого, но милого Алексея Лизгунова», - вспоминал этот эпизод Рерберг.

Вернёмся в Москву.

В 8 вечера к собранию подали полковые экипажи. Гостей под звуки полковых маршей вынесли на руках и отправили в город, в гостиницу «Метрополь», отдыхать от обеда. За ними разъехались городские гости и начали расходиться наиболее серьезные и семейные офицеры, последние спешили в бараки, где их с нетерпением ожидали жены, ждущие рассказов о торжестве. Осталось человек 35, самых стойких, и с ними командир полка. Офицеры, понятно, в основном холостые или любители «дружеских застолий».

Напоминаем, с того момента, как сели за стол, прошло уже 7 часов.

Всех расходящихся остающиеся провожали на улице, потом вернулись в барак, отпустили музыку, допили, что осталось в бокалах. Потом командир полка в сопровождении большой свиты пошел по кухням, смотреть хорошее ли доставили подрядчики мясо.

Мясо оказалась хорошее, и вся эта компания отправилась провожать командира до его барака. Командир в лагере жил один, семья его была в деревне. Когда стали прощаться, решили, что рано прекращать столь прекрасно проведенный день, и Рерберг предложил всем зайти к нему, «на посошок».

В доме объявил срочную мобилизацию: денщик, повар и вестовой наскоро накрыли стол, поставили оба самовара, из собрания скоро принесли шампанское, коньяку и разные яства, оставшиеся от обеда.

С господами офицерами кутили и полковые врачи, всегда делившие с офицерами все радости и горести: доктор Никитин, а для своих «брат Павел», врач Шаповалов, он же «дядя Костя», и врач Николаев, который недолго был в полку и потому прозвища ещё не получил, но считался таким же милейшим товарищем, как «Павел» и «Костя».

В 11 часов вечер получил дополнительный импульс: на огонёк заглянул начальник Тверского кавалерийского училища Николай Николаевич Усов, товарищ Рерберга по Пажескому корпусу. Офицеры его «обсели», и к 2 часам ночи Усов так «устал», что Рербергу лично пришлось отводить его в лагерь Тверского училища.

И только проводив товарища и вернувшись домой, впервые оставшись один за этот день, командир полка понял, насколько он пьян. Чувствуя, что сейчас потеряет сознание, приказал денщику разбудить в 5 утра, приготовить кофе и распорядиться, чтоб к этому времени была подана коляска, ибо завтра стрельбы… и отключился.

Если кто подумает, что предки только гулять умели.

В 6 утра командир полка был на стрельбище. Было трудно, признавал, но это было необходимо. И офицеры не подвели: как кто с вечера ни был пьян, все уже были на местах в своих ротах. Экзамен выдержали.

В 9 утра командир вновь у себя в бараке принимал доклад полкового адъютанта. Штабс-капитан Петров вчера (или правильнее считать ещё сегодня) выпил целое море, а сейчас сидел с таким видом, будто кроме молока ничего не пил… «Умная и крепкая голова», - оценил командир помощника!

Тут произошёл интересный случай.

Во время доклада среди бумаг командир обнаружил несколько документов, на которых была его резолюция с отметкой 11/VI.

Рерберг удивился: этих бумаг он никогда не видел и резолюций никак ставить не мог, вчера праздновали.

- Николай Фёдорович, - спросил адъютанта, - когда эти бумаги были у меня на докладе, я что-то не помню?!

- Вчера ночью, - отвечал Петров, - когда мы были все у вас и сидели за столом, вы взяли «почту», разбирали бумаги и клали резолюции.

Рерберг совершенно это не помнил. Просмотрел свои резолюции - не написал ли какой глупости. Всё было исправно.

Расспрашивая адъютанта, выяснил, что вчерашний вечер часов с пяти совершенно выпал из его памяти, он ничего не помнил, словно выключился, но при этом распоряжался вечером совершенно по делу: руководил съёмками групповой фотографии офицеров, распорядился командиру нестроевой роты подать все экипажи для отъезжающих гостей, руководил оркестром и т.д. Сознание вернулось к нему только около часу ночи, уже в обществе Усова. И при этом с виду он совсем не походил на пьяного, не сделал никакой глупости, говорил речи как всегда складно, и даже на общей фотографии, привезенной через три дня, невозможно было определить, что командир пьян.

Вот так отметили!

И это был только первый день из праздничных по поводу юбилея полка.

Наш рассказ будет неполным, если мы не добавим: в описываемое время командовал Московским военным округом генерал от кавалерии Павел Адамович Плеве, убеждённый противник пьянства среди офицеров, чего и требовал от начальников всех степеней. Естественно, начальство Гренадёрского корпуса ему вторило. Командир корпуса Эдуард Владимирович Экк, начальник штаба генерал-майор Гершельман, начальник 1 гренадерской дивизии генерал-лейтенант Осипов следили строго - от отношения к зеленому змию зависела аттестация, а значит, вся карьера офицера.

[1] С историей полка.

[2] Унтер-офицерское звание, в описываемое время служащих сверхсрочно не менее двух лет в унтер-офицерском звании.

[3] Мы писали об этом человеке, но очень давно. Сын генерала, в самом малом возрасте его воспитывали солдаты отца, кавказские ветераны; ребёнок проводил с ними все дни, солдаты рассказывали ему сказки и проводили строевые учения. Выучили так, что, поступив в военное училище, мальчик довёл до слёз умиления начальника Павловского военного училища, отказавшись переходить в Пажеский корпус, сказав, что ему и тут очень нравится. Это в Павловском то училище, строевая подготовка в котором была совсем как при Николае I, а сами павловцы на всех других юнкеров смотрели чуть ли не с презрением, считая их полуштатскими людьми.

[4] Так, по крайней мере, утверждали сами гренадеры.

назад