- Главная
- Разделы журнала
- Литературная страница
- Без права на память
Без права на память
Артём Артёмов 9.03.2019
Артём Артёмов 9.03.2019
Без права на память
Краснодарская осень всегда мягкая и тёплая, но в этом 1980 году она побила все рекорды, и до середины октября почти не было дождей, и было по-летнему тепло. Деревья меняли окраску постепенно, медленно наливаясь желтым и красным, листья по одному, кружась, падали на землю. Колхозная скотина паслась в полях, оттягивая момент перехода на комбинированные корма, раздающиеся прямо в кормушки у стойл. Дети, высыпая после уроков из школы, мальчики в синей, а девочки в коричневой форме, не спешили домой, и их щебет до самого вечера доносился из разных уголков станицы, пока идущие с работы родители не загоняли их домой.
Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, закончились и эти солнечные деньки. С запада сплошной стеной приползли тучи, и без передышки залили дожди. Листва, такая уютно-разноцветная, потеряла вдруг яркость, помутнела и стала осыпаться на глазах. Грунтовую дорогу, ведущую сквозь станицу в районный центр, развезло, и проехать удавалось только грузовикам и председательскому уазику с брезентовым верхом. Да ещё желтый, заляпанный грязью ПАЗик, натужно гудя, трижды в день проезжал мимо станицы, туда и обратно. Владельцы двух собственных автомашин, жигули «Копейки» колхозного агронома, приехавшего год назад из соседнего района, и Москвича марки ИЖ «Комби», директора большого сельского магазина, разделённого на два отдела – продуктовый и хозяйственный, загнали машины во двор, накрыли брезентом и оставили до весны. Все свои передвижения станичники сократили до минимума, и посёлок стоял посреди пустых и мокрых полей безмолвный, оживая только утром, когда все шли на работу, и вечером, когда возвращались. Вокруг была степь, пересекавшаяся кое-где жидкими рядами южных тополей и акаций, обозначавшими края полей или обочину дороги, а вдали, почти у самого горизонта, можно было различить темно-синюю полоску кавказских гор, ещё невысоких, без снежных вершин, но всё равно массивных и страшных своим равнодушием.
Станица Новопавловская была довольно большой, дворов на сто. В самом центре, в длинном одноэтажном здании, когда-то белого, а теперь серого кирпича, находилось управление колхоза «Имени Калинина». Рядом с управлением стояла двухэтажная, такая же серая, кирпичная школа и старый, с прогнившими полами, сбитый из широких досок, клуб. Между школой и клубом, чуть поодаль, пристроилось сложенное недавно, ослепительно белое здание сельпо.
С приходом дождей и холодов над крышами старых, саманных еще домов, появились и потянулись в небо сизые дымки. Сразу, по-степному горько, запахло жжёным углём и кизяком. Все новые кирпичные дома были подключены к угольной котельной и имели паровое отопление и водопровод. Дом Амосовых стоял на крайней станичной улочке. Как и добрая половина домов, сложен он был из силикатного кирпича, который прессовался из кварцевого песка и извести, а затем под высоким давлением подвергался обработке температурой и паром на колхозном кирпичном заводике и выдавался в виде помощи для строительства жилья. В доме было три комнаты и кухня. Одна комната – гостевая, или по-современному гостиная, и две совсем крошечные, в одной спали родители, Пётр Адамович и Клавдия Ивановна, а в другой - их единственная дочь Ольга.
Ольга была ребёнком поздним и любимым. Родилась она через год после того, как родители поселились в Новопавловской, переехав в пятьдесят третьем году с Ростовской области, откуда родом была мать. Сейчас Ольге исполнилось двадцать семь лет, а работала она в местной сельской школе учителем.
Заканчивался последний урок, погода за окном была тоскливая, не переставая, лил дождь, ветер срывал с деревьев тяжёлые от влаги желтые листья, но настроение у Ольги было замечательное. Сегодня она приведёт домой своего Володю, знакомить с родителями. Они встречались уже год. Познакомились в райцентре, куда Ольга ездила по школьным делам в РОНО, а Владимир там жил, приехав из Краснодара по распределению, на должность инженера по обслуживанию элеватора. Встречались они по выходным, Ольга садилась на автобус до райцентра и уже через полчаса попадала в объятия любимого. Они гуляли, ели мороженное, ходили в кино на обязательные премьеры. Этим летом гремел «Экипаж», его смотрели трижды, но посещали также и обычные киносеансы. Особенно Ольга любила «В бой идут одни старики», видела это кино раз семь.
А в это время дома полным ходом шли приготовления к праздничному обеду. Клавдия Ивановна, седая, средних пропорций женщина с простоватым лицом, резала салаты, пекла пироги, соседка Анисья, полная, за шестьдесят, помогала накрывать стол.
- Год встречаются, и шо, ни разу не видали? – Анисья, протерев фужер и подозрительно его разглядывая на свет, крикнула в сторону кухни.
- Да где ж нам! Они же всё в городе встречались, кино, там всякие кафе, парки… - донеслось оттуда.
- А сама-то что рассказывает?
- Рассказывает, что хороший!
- Ну, это-то понятно… - Анисья бросила взгляд в сторону кухни и быстрым движением схватила со стола кусок колбасы и кинула себе в рот. - Что ещё она скажет-то…
- А раз понятно, чего спрашиваешь? – Клавдия вынесла с кухни бутылку водки и бутылку вина. - Давай лучше по одной.
Анисья быстро перехватила у неё водку и разлила по двум ближайшим стопкам.
- Дождались… Волнуюсь я, - Клавдия взяла рюмку и присела к столу. - Двадцать семь лет девке, наконец встретила мужика… Может, заладится, наконец?
Анисья взяла рюмку и села рядом.
- А чего не заладится? Ещё как заладится! Вон ты с Петром когда познакомилась?
- И то верно, мне уж тридцать было. Но времена другие были…
- Ух, хорошо! – Анисья выпила залпом, закусила колбасой, взяла ещё огурец, занюхала, и положила обратно, откинулась на спинку стула.
Клавдия пила медленно, аккуратно. Потом поставила рюмку на стол, морщась, взяла кусок сыра и зажевала.
- Хорошо-то хорошо, только ничего у нас не готово. Сейчас уже молодые приедут, Пётр вернётся, - она попыталась встать.
- Мы с Григорием через год после войны расписались, - задумчиво сказала Анисья, и Клавдия села обратно. - Везде ещё её следы, многие, кто в живых остался, ещё дослуживали, а у нас свадьба, веселье!.. Мы друг друга ещё до войны полюбили…
- А у нас мужиков мало осталось, да и тех всех разобрали, а кто бобылем ходил, неинтересные были. А тут Пётр… Он к нам в станицу приехал работать, под Новочеркасском тогда жили. В пятьдесят втором году было… У меня отца-то на войне убило, и брата старшего, а еще один брат вернулся, он хозяйство-то и вел. На уборочной познакомились. Пётр-то не местный, из-под Харькова. Немцы всех его убили, один и остался… Тяжесть такую на сердце носил… Жалко мне его стало…
Посидели молча. Потом Анисья подвинула свою пустую рюмку, Клавдия налила, выпили.
- Эх, война… - Анисья оперла подбородок на руку. - Сколько всего натворила…
Тут сквозняк с кухни донес запах подгорающей в духовке курицы.
- Курица горит! Чувствуешь?
Анисья принюхалась.
- Не, не горит ещё, корочка румянится.
Клавдия вскочила и убежала спасать птицу. Анисья вздохнула, тяжело поднялась и продолжила расставлять посуду.
В дверь постучали, и в сенях послышались даже не шаги, а лёгкое поскрипывание половиц. В комнату робко заглянула Елизавета, соседская девчушка лет пятнадцати, с чёрными длинными волосами, заплетенными в косу. Увидев Анисью, смутилась.
- Простите, мне бы Ольгу Петровну…
- А нет её. Не приходила ещё, - ответила Анисья, раскладывая вилки к тарелкам.
- А-а! Лизонька! – с кухни выглянула Клавдия Ивановна. - Завтра приходи! Сегодня гости у нас. Завтра…
- Хорошо. Тогда я книжку сюда положу, Пётр Адамович давал мне почитать, - Елизавета положила на комод томик Жюль Верна.
- Хорошо, я передам! – Клавдия кивнула и вернулась к готовке.
Елизавета попрощалась и ушла.
- Чего приходила-то? – спросила Анисья.
- К Ольке заниматься ходит, к институту своему готовится. А Пётр иногда ей книжки какие даёт, о приключениях там, что ли… Сам-то почти не читает, но специально для неё приносит… Говорит, сестру его младшую напоминает, которую фашисты убили.
Анисья качает головой.
- … Как сейчас перед глазами, - Анисья остановилась перед окном. - Грохот, земля дрожит, страх! Ближе все! Мы в погреба все позалазили, так две недели и просидели. А когда вылезли, немчура уже вовсю хозяйничает, расквартировываются, значит, хозяйство переписывают. Порядки новые, староста, полицаи – сразу подлюки повысовывались. Правда, не зверствовали у нас… А рядом, через речку, в Октябрьском, досталось народу-то… Только приспособились - год прошёл, с небольшим, опять – грохот, земля дрожит. Опять погреба. Вылезли – наши!
- А у нас многих в Германию угнали, - Клавдия задумчиво оперлась плечом о косяк двери. - Мне повезло, я в столовке офицерской работала, кума устроила, а многих увезли…
Женщины задумались, каждая о своём. Первой молчание нарушила Анисья:
- Давай ещё по одной!
- Ещё гости не собрались, а мы с тобой уже наклюкаемся, - хмыкнула Клавдия, но рюмку взяла.
В этот момент стукнула входная дверь, в сенях раздался шум, и в комнату заглянула Ольга.
- Вот те на! – весело проговорила она. - Стол не накрыт, а вы уже празднуете!.. Знакомьтесь! – она торжественно отворила дверь до конца, показывая всем своего молодого человека. - Это Владимир! Инженер. А это моя мама, Клавдия Иванна, и наша соседка, Анисья Сергеевна.
Обе женщины застыли с рюмками в руках. На растерянных лицах, вначале неуверенно, а потом во всю ширь, расплылись радушные улыбки. Первой очнулась Анисья.
- Проходите, гости дорогие! Вы, Владимир, очень вам рада, будете помогать мне расставлять на стол, а ты, Олька, бери мать и идите, заканчивайте с готовкой, - скоро все придут.
- Вот и познакомились… - Клавдия Ивановна по-доброму разглядывала Владимира. - А то столько слышала… Ну, да ладно, потом наговоримся. Олька, действительно, пойдем поможешь, скоро за стол, а ещё ничего не готово. Сейчас уже председатель придёт!
- А он зачем? – удивилась Ольга.
- Как зачем? Уважаемый человек. Положено так…
- А!.. Отец не пришёл еще?
- Как в центр уехал пенсию оформлять, так и нет до сих пор. Хотя уже должен был приехать. Ну, пошли, там чуток делов-то остался! А вы тут всё доделывайте.
С удвоенной силой и скоростью закипела работа. Анисья принимала из рук Владимира вилки, стаканы и тарелки, расставляла их на столе, а сама искоса поглядывала на жениха. Ольга резала зелень, крошила в салат яйца, стараясь за кажущейся неторопливостью и обстоятельностью скрыть волнение и радость, но чувства переполняли и выплёскивались. От матери не укрылось её состояние, и она вначале лишь ухмылялась одними уголками губ, а затем не выдержала и прогнала дочь.
- Иди уж к Володе своему! Иди, я тут сама. Немного осталось.
Ольга заулыбалась, сняла фартук и убежала в комнату, где стол уже был накрыт и ждал гостей.
- Ну, как вы тут?
- Справились, не боись! – ухмыляясь, ответила Анисья. И заметив некоторое смущение молодых, решила оставить их одних, как бы спохватившись: - Пойду матери чуток подмогну.
Ольга, улыбаясь, смотрела на Володю, а тот, улыбнувшись ей, стал рассматривать дом.
- Я как раз школу заканчивала, как мы этот дом построили, а до этого в саманке жили, - стала рассказывать Ольга. - После войны все так жили. Это сейчас колхоз кирпич даёт, а тогда всё по-простому было. Вечером печь натопишь, а утром холодрыга, из-под одеяла вылезать неохота…
Владимир слушал, переводя взгляд вдоль стен. На одной из них, над столом, было множество фотографий, разных, больших и не очень, в квадратных и овальных рамочках. Заметив его интерес, Ольга стала рассказывать:
- Это мои бабушка и дедушка. Дедушка в войну погиб, а бабушка, мамина мама, недавно умерла, болела очень. Это мамины братья. Старший погиб под Сталинградом, а младший в Ростовской области живет. Это мама, маленькая, а вот еще. А вот свадьба их с отцом.
- А где другие бабушка с дедушкой? По отцу?
- Не сохранилось фотографий, ничего вообще не сохранилось. Он на войну ушёл, а хату их спалили, всех его родных поубивали. Они под Харьковом жили, там партизан много было, вот за них немцы и мстили. Никого не осталось.
Помолчали.
- А хочешь я тебе свою комнату покажу?
- Конечно!
- Пошли! – Ольга взяла Владимира за руку и привела в свою комнатушку.
- Вот здесь я к работе готовлюсь, домашние задания проверяю, - Ольга показала на небольшой стол из светлого ореха.
- Скучно, наверное?
- Нет, совсем не скучно! Наоборот, каждый год всё по-новому. Дети все разные, с ними всегда интересно! – Ольга взяла наугад тетрадь из общей стопки на краю стола, механически стала перелистывать. - А знаешь, какие у нас сейчас дети? Они все хотят быть врачами, военными, космонавтами, учёными! Это у нас, в глубинке! Представляешь? Они тянутся, развиваются, у многих всё получится!
- Так уж и космонавтами?
- Но почему нет? Нет ничего невозможного.
- Эй, хозяева! – раздался сильный мужской голос из гостиной.
- Ой! Это председатель наш, - встрепенулась Ольга. – Идём. Николай Митрофанович! Заходите!
Она взяла Владимира за руку и вышла встречать гостя. Одновременно с ними с кухни вышли Клавдия Ивановна и Анисья. Посреди гостиной стоял широкоплечий, круглолицый мужчина, лет шестидесяти.
- Стучусь - тишина! Захожу - никого! – улыбаясь, сказал председатель. - Ну, кто здесь молодые?
Он с ног до головы осмотрел смутившихся Ольгу и Владимира.
- Хороша пара! Ну, Иванна, когда за стол?
- Дык, всё уже готово! Петра только нет, в райцентре задержался.
- Подождём! – рассудил председатель.
- Присаживайтесь пока. Я думаю, скоро уже будет.
Николай Митрофанович сел на предложенный ему стул, молодые примостились на лавке возле окна, Анисья присела на краешек стула в уголке, а Клавдия убежала на кухню.
- Ну, давай знакомиться! – прогудел Николай Митрофанович. – Ольгу- то я знаю давно, с рождения. А ты с каких мест?
- Я с Краснодара, - отвечал Володя, - но родители с Астрахани, переехали сюда лет двадцать назад – отец военный.
- Военный, говоришь? Воевал?
- Северо-западный фронт, артиллерия, сорок третьего года призыва, исправил себе год рождения и на фронт убежал.
- Добре! А я от начала до конца, вначале на Южном фронте, а потом, после ранения, на Первом Белорусском. И Пётр, отец Ольги, с сорок первого по самый конец. Где воевал-то, напомни, доча?
- Кажется, тоже Белорусский, я не помню. Он не любит вспоминать, редко об этом говорит, - смутилась Ольга.
- Мало кто любит… Слишком тяжело всё это было…
Тяжело хлопнула входная дверь.
- Это Пётр, - встрепенулась Анисья.
С кухни вышла Клавдия.
- Сейчас пойду встречу, и за стол.
Она вышла в сени. Там, облокотившись рукой о стену, пытался стащить с ноги сапог Пётр Адамович.
- Сейчас помогу, - бросилась Клавдия.
Она сняла один сапог, потом второй. Пётр Адамович снял плащ и неаккуратно повесил его на вешалку.
- Дай перевешу, - жена сняла плащ и повесила его на плечики рядом, - иначе весь мятый будет. Ты чего так долго?
Пётр стоял перед зеркалом, поправлял расчёской волосы, потом сдул волоски и засунул её в передний карман пиджака. Постоял, вглядываясь в отражение, – чёрные с проседью волосы, суровые морщины, цепкий взгляд.
- Замешкался с этими бумагами.
- Все уже здесь! И Николай Митрофанович уже пришёл, тебя все ждут.
- Ничего, не сильно опоздал.
- Что-то ты бледный какой-то, - Клавдия пристально всмотрелась в лицо мужа. - Случилось чего? Сердце?
- Нормально, не беспокойсь. Так… Устал. Напоследок ещё, на почте, сумасшедшую какую-то встретил… Ладно, пойдём к столу.
Пётр Адамович вышел в комнату, оглядел всех, подошёл к Николаю Митрофановичу, поздоровался с ним за руку, кивнул Анисье, обнял Ольгу за плечи, остановился перед Владимиром. Тот протянул руку первым:
- Владимир.
- Пётр Адамович.
Несколько секунд смотрели друг на друга, потом Клавдия Ивановна позвала всех к столу.
Молодых посадили во главе стола, отец с матерью сели слева, со стороны невесты, а председателя и Анисью посадили справа. Первый тост сказал Николай Митрофанович, который при отсутствии родителей жениха выполнял роль свата. Вторую рюмку поднял Пётр Адамович, сказав положенное. От тоста к тосту стол оживал, степенную мужскую беседу разбавляли скорые женские вопросы, оханья и аханья.
- Подождите, я же совсем забыл, - спохватился председатель. - У меня для вас подарок! А ну-ка, Клавдия, принеси там, в сенях, свёрток.
Клавдия Ивановна быстро сходила и вернулась со свертком. Николай Митрофанович неспешно размотал тряпицу и достал аккуратно сложенный платок, протянул его Ольге.
- Носи, дочка!
Затем из складок вынул серебряный портсигар и протянул его Владимиру.
- Это тебе! Трофейный. Ты же куришь? Ну, вот и ладно. Как раз пришелся.
Он, убрав тряпицу в карман брюк, взял рюмку.
- За молодых! - выпил залпом. Закусывать не стал. - Когда свадьбу играть думаете?
Ольга смутилась, посмотрела на Владимира.
- Зимой хотели, после нового года, - ответил тот.
- Зимой, это правильно! Весной пахали, сажали, летом растили, осенью убирали, а свадьбы зимой играли. Верно, Петро?
Пётр Адамович за столом сидел, погружённый в свои мысли, отвлекаясь на тосты и нехотя участвуя в разговорах, и сейчас, при вопросе председателя, он как бы очнулся:
- Всё правильно, Николай Митрофанович.
- Мы тоже кое-чего приготовили! - вскочила Клавдия.
Через минуту она вынесла с кухни большой каравай.
- Вот, - протянула она блюдо Ольге. - Невеста должна разрезать и всех угостить.
- Ну, мам! Мы же договаривались, без этих пережитков.
- Ничего не пережитков, - затараторила Анисья. - Всегда так было, чтобы достаток, чтобы хозяйка в доме!..
- Не обижайся, доча, - Клавдия протянула ей нож. - Уважь стариков. Меня- то, когда за твоего отца отдавали, ещё и пол заставили подмести, а ему выкупать пришлось…
Ольга вздохнула и, немного стыдясь городского Владимира, стала резать хлеб. Потом все съели по кусочку, пожелали дом полную чашу, выпили.
- Пойдём, покурим, Петро, - председатель поднялся. Он всегда чуть коверкал имена на западноукраинский манер и произносил букву Г, как Хэ, так как родители были родом с Тернополя, а на Кубань переехали перед самой войной.
Они вышли на крыльцо. Николай Митрофанович достал пачку сигарет, угостил Петра Адамовича и закурил сам.
- Ты чего такой хмурый нынче? – спросил Николай.
- Да вроде всегда не шибко веселый, - не сразу ответил Пётр.
- Это да. Но сегодня что-то особенно хмур. Аль дочку жалко отпускать?
- Грустно чуток. Рад за неё, конешно, но одна же она у меня..
- А-а, тогда понятно. А то я думал случилось чего… Пенсию оформляешь?
- Сегодня был в райцентре, надо бы ещё завтра съездить, но не поеду – устал. Потом заеду.
- Ну, как знаешь…
Посидели молча, лишь в вечерних сумерках вспыхивали огоньки сигарет, коротким и частым огоньком у председателя, и глубоким и редким затягом у Петра. Тишину нарушил Николай.
- Разговор сегодня зашёл о войне. Выговор тебе! Ольга, оказывается, не знает, где ты воевал, да и я запамятовал.
- Олька забыла, я ей говорил как-то, а с тобой об этом не приходилось разговаривать. На втором Белорусском. Начало войны там же встретил. Отступали, потом наступали.
- Видел кого с тех пор?
- Нет, не довелось.
- А я встречал однополчан. Пару раз случайно, в Краснодаре, на улице столкнулись, а с одним переписываемся, он ко мне в гости нет-нет приедет, да и я к нему.
- Это хорошо.
- Хорошо. А ты с кем-то связь поддерживаешь, или затерялись все?
- Затерялись.
- Искал?
- Да разве ж найдёшь…
Председатель чуть отстранился и повернул голову к Петру Адамовичу.
- Да ну тебя, ей богу! В коем веке по душам поговорить решил, а с тебя слово не вытянешь! – Николай швырнул сигарету, предварительно затушив о каблук.
- Не обижайсь. Я же после войны скитался, адреса моего ни у кого нет, да и у меня не сохранились… Вот и получается так…
- Ладно, проехали, - председатель встал. - Пойдём в дом, што ли.
Он первым зашёл в дом, затем поднялся Пётр, но прежде чем зайти, оглянулся, пристально вглядываясь в темноту.
В доме было тепло и уютно, освоившийся Владимир рассказывал Анисье и Клавдии Ивановне о себе и своих родителях. Ольга, убирала со стола, освобождая место для чая.
- Хорошо у вас, - Николай Митрофанович вздохнул. – Давай, Петро, выпьем-ка!
Пётр Адамович налил две рюмки, одну подал Николаю, вторую взял сам.
- Ну, за будущее наше, за продолжение! – произнес председатель и выпил.
Пётр Адамович тоже опрокинул рюмку, затем занюхал рукавом.
- Эх, вернуть бы время… - пробормотал он.
В это время Ольга поставила на стол заварочный чайник и металлический с кипятком.
- Сейчас торт принесу, - сказала она и выпорхнула на кухню.
Расходились часов в десять. Владимира решили не отпускать в город, а постелить ему на диванчике в гостиной. Клавдия Ивановна и оставшаяся помогать Анисья хлопотали возле собиравшегося домой председателя, помогая надеть ему на плечи плащ и стараясь всучить с собой два оставшихся кусочка торта.
- Ну, куда мне? Моему младшему-то больше чем вашей Ольге.
- Возьми, невестку угостишь, чай попьёте!
- А-а, ладно, уговорили. Давайте его сюда!
Пётр Адамович вышел провожать. Расставались у самой калитки.
- Спасибо за приглашение, Петро. Уважил! – чуть заплетающимся языком благодарил Николай Митрофанович. - А пара хорошая будет! Поверь мне! Я знаешь, какой опыт в сватовстве имею?
- Тебе спасибо, Николай Митрофанович! Как мы без тебя? Ты же голова у нас!
- Тоже, скажешь… Ну с Богом! Пошёл я.
- До свидания.
Подождав пока Николай Митрофанович заведет свой Уазик и тронется, Пётр Адамович вернулся к дому, тяжело опустился на крылечко, закурил. Выкурив одну, затянулся сразу следующей.
Скрипнула дверь, и на секунду жёлтый свет осветил его сгорбленную фигуру.
- Ты чего тут застрял? – спросила Ольга, присаживаясь рядом и кутаясь в накинутый на плечи жакет.
- Так… Сижу, думаю…
- О чём?
- О том, что жизнь проходит, немного осталось… Одна отрада - ты у меня уже взрослая. Умница моя!
- Ну, так уж и проходит? Ещё столько впереди!.. Скоро свадьбу сыграем! Внуки пойдут, будешь с ними играть, воспитывать.
Пётр Адамович молчал.
- Ты сегодня не такой какой-то? – спросила Ольга. - Случилось чего?
- Не волнуйся, нормально всё… Своим чередом… - Пётр Адамович закурил третью. - Я рад за тебя, дочка! Рад всему! И Владимиру, и тому, что ты родилась, и тем воспоминаниям, которые о тебе! Понимаешь, сегодня вдруг днём представил, что могу тебя потерять! Вообще всё потерять! И…
По щеке у него покатилась слеза.
- Ну, что ты!.. Ты ж меня не на войну отдаешь, а замуж! – она успокаивала, а у самой глаза наполнились влагой. - Я же никуда не денусь! Мы даже не решили, где жить будем, в районе или здесь…
Она запнулась.
- И я вам с мамкой благодарна, за всё!.. – и она прильнула к отцу, и заплакала.
На следующий день Пётр Адамович проснулся рано, и чтобы никому не мешать, по-тихому пробрался на кухню, где, вскипятив себе чай, пристроился у окошка.
Постепенно дом просыпался, Клавдия Ивановна сходила умылась, пришла на кухню готовить завтрак.
- А ты чего так рано?
- Не спалось…
- Как тебе Володя? – наклонив голову, прошептала она на ухо.
- Главное - Ольке нравится. Нормальный…
- Я тоже думаю, что хороший, но как-то они будут вместе? Она деревенская, он городской…
- Брось, сейчас всё так перемешалось, деревенские порой начитаннее городских. Ну, с модой, может, чуток опаздывают, может, ещё чего… - Пётр, всё также глядя в окно, махнул рукой. - Нормально всё будет!
Клавдия поставила на стол четыре тарелки и чашки.
- Мне не надо, не хочу, - остановил её Пётр.
- Перекусил уже?
- Нет, просто не хочу.
- Ты не заболел ли часом? Вчера весь вечер не узнавала тебя, сегодня вскочил спозаранок?
- Не заболел.
- Ну, как знаешь! – Клавдия нарочито громко поставила лишнюю тарелку в раковину. - Пойду молодёжь будить.
Завтракали молча, Владимир смущался, Ольга смотрела в тарелку. Чтобы не мешать, Пётр Адамович ушел в гостиную. Наконец, поев, поблагодарив Клавдию Ивановну, молодые вышли с кухни.
- Пап, мне через час надо в школу забежать, ненадолго. Можно Владимир у нас побудет?
- Ну, что ты? Это неудобно, я погуляю… - стал неуверенно переубеждать её Володя.
- Конечно, пусть остается. Мы бы поговорили о чём-нибудь, - Пётр Адамович говорил, но смотрел куда-то в угол, думал о своём.
- Ба! Уазик председателя! – Клавдия на кухне прильнула к окну. – Забыл, может, вчера чего-то? Вон сам идёт…
Клавдия смотрела в окно, а Ольга пошла встретить Николая Митрофановича в сени. И никто не обратил внимания, что Пётр Адамович застыл в одной позе, сжав руками подлокотники кресла так, что костяшки побелели.
В комнату вошёл председатель, а за ним Ольга.
- Забыл аль чего? – вышла с кухни Клавдия Ивановна.
- Нет, Клавдия, не забыл, - начал председатель смущенно. – Тут позвонили только что из района…
- Случилось у них чего? - Клавдия вытерла руки и повесила полотенце на спинку стула.
Николай Митрофанович, был растерян, смотрел то в пол, то обводил взглядом стены.
- Вызывают… Говорят, женщина одна опознала… Как преступника, военного…
- Кого вызывают-то? Кого опознала? – Клавдия нахмурилась.
- Тебя, Пётр Адамович, - при этом Николай Митрофанович впервые взглянул на Петра Адамовича. - Извиняй, если что, мне велели передать. К трем часам тебя ждут в военной прокуратуре.
Пётр Адамович сидел по-прежнему неподвижно, взгляд его замер на одной точке в углу комнаты.
- К-какого такого военного преступника? – Клавдия Ивановна побледнела. - Петьку моего?! Какой же он преступник? Вы с ума што ли все посходили?
- Не ерепенься, Клавдия, я не причем. Ошибка, наверное, разберутся…
- Чего молчишь-то? – Клавдия Ивановна повернулась к мужу.
Тот нехотя пошевелился, посмотрел вначале на председателя, перевёл взгляд на жену.
- Ошибка, конечно… Вчера какая-то сумасшедшая увидала меня в коридоре, да как давай кричать…
- Пап, ну так сходи, пусть разберутся, - Ольга присела на диван к Володе. - Они там в своих бумагах так зарылись, что человека не видят. Слушают всех, кого не попадя, на все реагируют…
- Схожу, конечно… - Петр поднялся, стал шарить на комоде рукой, как будто искал чего, потом одернул руку. - К трём говоришь? Так я на дневном автобусе туда в аккурат успею…
- Вот и хорошо. Пусть нормально во всём разберутся, негоже на фронтовика напраслину возводить, - сказал Николай Митрофанович. Некоторое время постоял в растерянности, потом быстро вышел.
- Петь, тебе собрать что-нибудь? – засуетилась Клавдия.
- Ничего не надо. Что мне туда с узелком идти?
- И то правда.
Собралась идти на кухню, но повернулась, спросила:
- Чего эта сумасшедшая орала-то?
- Ерунду всякую… - Пётр Адамович пошел к себе в комнату одеваться, и уже оттуда донеслось. - Что людей убивал, что на немцев работал…
Клавдия закрыла рот ладонью и прислонилась к дверному косяку.
- Не переживай, мам, много на свете всяких сумасшедших. Уж столько лет прошло! Кого она узнать-то может. Померещилось!
- А если разбираться не будут? – глаза у Клавдии Петровны были испуганные.
- Как так не будут? Сейчас кого попало не сажают! Ну, скажи им, Володь…
- Обязаны разобраться! – подтвердил тот.
Через десять минут вышел Пётр Адамович, одет он был в старые, но глаженые брюки, рубашку и куртку–ветровку.
- Ты чего так оделся, будто в магазин собрался? – Клавдия всплеснула руками. - Не мог што ли костюм надеть?
- И так пойдёт… - ответил Пётр Адамович, мельком глянув в зеркало.
- Ты хоть грамоты свои возьми, в ящичке у меня прибраны, в папочке! – Клава сделала пару шагов в сторону комнаты.
- Не надо, - остановил ее муж. - На словах всё объясню.
- Может, и правда, грамоты взять, костюм с наградами одеть? - несмело предложила дочь.
- Обойдусь! – прекратил споры Пётр Адамович.
- Пойдём хоть провожу, - сделала движение к прихожей жена.
Но он опять её остановил.
- Не надо. Давай лучше присядем на дорожку.
Присели. Помолчали. Пётр Адамович тяжелым взглядом обвел комнату, чуть задержав его на фотографиях.
- Хорошая ты у меня была, Олька! – показав взглядом на её детскую фотографию, сказал он.
- А почему была? А сейчас?
- И сейчас хорошая, взрослая просто уже. Сама жить можешь, без нас, – он ласково поглядел на неё. - Вспомнилось вдруг, как играли с тобой. Я тебя тогда звал Мышкой, лет до тринадцати, пожалуй. Тебе нравилось…
- Я помню…
- Эй, вы чего, прощаетесь што ли?! – встрепенулась мать.
- Будет тебе, - отмахнулась Ольга. - А может с тобой съездить?
- Вот придумала! Сам разберусь, - буркнул Пётр Адамович, вставая. - Вот что, пошёл я. Вы тут без меня не… хулиганьте…
- С Богом! – Клавдия перекрестила его.
Ольга подошла, помешкала чуток, а потом обняла. Пётр Адамович положил ей левую руку на плечо, а сам уткнулся в её волосы и шумно вдохнул запах.
- Как в детстве… Ладно! - отстранился он. - Пошёл я.
Он прошел в сени, обул ботинки.
- Володь, пойдём, калитку за мной закроешь! – крикнул оттуда. И вышел, хлопнув дверью.
Владимир, обувшись, вышел за ним. Пётр Адамович стоял, придерживая калитку, и смотрел на небо.
- Вот, раньше казалось, ну что в этой погоде хорошего? Ан нет! И листья эти, оставшиеся жёлтые, и облака, и даже дождь - всё хорошо!.. – он повернулся к замершему рядом Владимиру. - Я тебя вот что позвал, бабы они и есть бабы… Короче, скоро Олька в школу пойдёт, Клавдия в магазин собиралась, дома никого не будет. Слазь в погреб, там место для картошки, три борта из досок сбиты, а один, который к стене приколочен, из фанеры. Ты эту фанеру отдери, за ней ниша, а там чемодан небольшой. Достань его и выкинь подальше, чтобы никто не видал больше. Защити Ольку…
Сказав это, Пётр Адамович резко развернулся и пошёл прочь, оставив возле калитки удивлённого Владимира.
- Только никому! Хорошо? – крикнул он, обернувшись.
Владимир автоматически кивнул.
Пётр шагал по улицам станицы. Вначале шёл он в сторону автостанции, но, не доходя до неё несколько домов, свернул в сторону, и вскоре станица осталась позади. Он шагал по дороге, проложенной грузовиками и тракторами вдоль поля, и она, раскисшая под дождем, липла суглинком на ботинки, мешая идти. Моросил дождь, волосы на голове намокли и свисали сосульками. Лицо Петра Адамовича не выражало никаких эмоций, он был погружён в раздумья.
Пройдя мимо полей с озимыми, он свернул на колею, ведущую к карьеру, из которого добывали песок для кирпичного завода. Вдруг он увидел едущего навстречу велосипедиста. Вначале хотел отойти в сторону, чтобы остаться незамеченным, но понял, что уже поздно, и остался стоять на дороге.
Велосипедистом оказалась соседская девочка Елизавета, в резиновых сапогах и плаще.
- Здрасте, дядя Петя! – поздоровалась она, останавливаясь и слезая с велосипеда.
- Здравствуй. Ты чего в такую погоду тут шастаешь?
- К бабушке ездила в Виноградное. Вот возвращаюсь, здесь короче, почти в два раза.
- В хорошую погоду к бабушке не ездится?
- Лекарства ей возила, болеет она, - девочка откинула наползающий на глаза капюшон. - А вы-то куда идете?
- Да так… дела у меня,- замешкался Пётр Адамович. - Проверить кое-чего надо…
- Дядя Петь, а у вас всё хорошо? Вид у вас какой-то не такой… Не как обычно…
- Как сказать-то тебе, чтобы понятно стало?.. Пришёл я, дочка, понимаешь? Шёл, шёл, думал отпетлял, вырулил на хоженую дорогу, а оказалось - тупик это…
Пётр Адамович пошатнулся, огляделся, заметил рядом мокрый ствол поваленной акации, сел на него и опустил голову.
- Жизнь мне такая досталась, что всегда страшно… Вначале одних боялся, потом других. Делов всяких наделал… А кто их в те времена не наделал?! – он поднял голову. Глаза его блестели. - Я вот дочь воспитал, в колхозе работал, кровь сдавал! А кому это сейчас будет интересно? Всё забудется… Ты вот, Зося, слушаешь меня и не понимаешь… Вижу… А раньше ведь любила… Помнишь?!
Он уперся твёрдым взглядом в девочку. Та испугалась и попятилась.
- Я… я, не Зося… Я - Лиза…
Пётр Адамович поник и вновь опустил голову.
- Знаю… Ты мне её напоминаешь.
- Это сестра ваша, да? Мне Клавдия Ивановна говорила…
- Сестра! – ухмыльнулся он. - Нет. Ей было девятнадцать, а мне за двадцать уже. Любили мы друг друга… Но немцы пришли, а она еврейка. Вначале как-то выживали они, а потом их всех привезли… Построили… И нас, значит, привезли… Вот стоим друг напротив друга… Она чуть слева, но меня увидела, узнала… И глаза у неё такие стали… Твёрдые, что ли, вдруг стали. Не отрываясь, на меня смотрела, а я, как загипнотизированный, на неё. И сделать ничего не могу… Другие плачут, кричат, а она молчит и на меня смотрит… Даже не так, в меня… внутрь, в самое сокровенное… А потом стрелять приказали… Я стрелял, сам не знаю куда. На секунду отвлекся, повернулся, а её уже не видно, лишь гора голых тел, и она где-то между ними. Загорелая, с чёрной косой…
Пётр Адамович опустил голову на руки и заплакал. Елизавета стояла рядом, напуганная его состоянием и непонятным рассказом.
- Езжай домой. Езжай… - не поднимая головы, сказал ей Пётр Адамович. – Видишь, мне плохо? Пора мне, видимо…
С этими словами он поднялся и пошёл к карьеру.
Елизавета отъехала недалеко и, спрятавшись за кустами, стала наблюдать, уж больно странно вёл себя дядя Петя. А тот, подойдя к краю обрыва, посмотрел вниз. Девочка знала, что внизу глубокая вода, летом они с друзьями бегали сюда купаться, только в воду заходили с другого берега, где положе и мельче. Потом Пётр Адамович походил по берегу, заглядывая под кусты, что-то нашёл, присел. Что он делал, девочка не видела, так как он был к ней спиной, но когда он встал, то в руке его она разглядела камень, обвязанный тонкой веревкой. Одной рукой старик держал камень, а другой набросил себе через голову петлю, подергал, затягивая. Шагнул к краю, мельком глянул на небо, сделал шаг вперёд и исчез. Всё произошло так быстро, что девочка даже не успела испугаться, а когда до неё, наконец, дошло, она закричала.
Ольга была в школе, Клавдия Ивановна долго что-то прибирала, протирала и, наконец, ушла в магазин. Тогда Владимир, открыв люк погреба, спустился по лестнице в прохладное, освещённое тусклой лампочкой помещение. На стеллажах, вдоль стены, стояли банки с соленьями, с гвоздя свешивалась вязанка чеснока. В углу примостился короб, до середины наполненный картошкой; как и говорил Пётр Адамович, три его борта были сколочены из досок, а со стороны стены приколочен был лист фанеры. Руками Владимир отгрёб от стены картошку, поискав, нашел в углу ржавую тяжёлую отвертку, вставив её в щель между стеной и фанерой, поднатужившись, со скрипом отодрал её угол, потом отогнул второй и, просунув пальцы, оторвал весь лист. В стене была небольшая ниша, в которой уместился небольшой фанерный чемодан. Вытащил его, положил на пол и с усилием отомкнул ржавые защёлки.
Сверху чемодана лежал сложенный платок, под ним Владимир обнаружил свёрток, внутри которого были завернуты золотые и серебряные чайные ложки от разных сервизов, штук двадцать. Отдельно лежали переложенные сукном серебряные блюдца и чашки. В уголке чемодана он заметил металлическую коробочку от леденцов, открыв её, Владимир чуть не выронил её из рук - внутри была россыпь золотых коронок, а на некоторых с внутренней стороны были бурые пятна. Он положил всё обратно в чемодан и совсем было хотел его закрыть, но внимание его привлёк уголок какой-то фотографии, торчащий из кармашка, приделанного ко внутренней стороне крышки. Это было старое чёрно-белое фото размером 4 на 6, на котором была изображена девушка с чёрными волосами и косой.
Они встретились во дворе, Владимир вышел из дома, неся в руках старый чемодан, а Ольга как раз входила в калитку.
- Куда это ты собрался? – весело спросила Ольга.
- Хотел до магазина пробежаться… - смутился Владимир.
- А чего купить-то хотел, вроде все есть? И что это у тебя в руках?
- К чаю хотел… Я скоро…
- Подожди, - Ольга стала серьезной. - Правда, откуда у тебя этот чемодан? И почему у тебя такой вид? Случилось чего?
- Я скоро, Оль! – умоляюще проговорил Владимир.
- Подожди! – она рассердилась. - Я не понимаю, что происходит!
- Это всё ради тебя…
- Что происходит?.. – она прислонилась спиной к забору, голос сник до шепота. - Что это всё значит?
Владимир стоял с чемоданом в руке, не зная, что делать. Наконец, он решился, бросил чемодан, подошёл к девушке, обнял её.
- Я хотел спасти тебя… Здесь, - он кивнул на чемодан, - страшное! Тебе не надо этого видеть.
- Где ты это взял?
- В погребе. Он рассказал где…
- Открой.
- Не надо! Поверь мне!
- Открой.
- Не надо…
Но Ольга смотрела твёрдо, и Владимир наклонился и, щелкнув замками, распахнул крышку.
- Что это?
- Серебро и золото… А в маленькой баночке - коронки.
- Какие коронки? – Ольгин голос дрожал.
- Золотые… вырванные…
- Открой! – потребовала она.
Он открыл. Девушка долго разглядывала содержимое, потом медленно съехала спиной по доскам забора и закрыла лицо руками.
- Это его? – голос звучал на удивление твёрдо.
- Да.
Она сидела молча, взгляд её стал безразличным:
- Пусть лежит здесь. Не трогай его больше руками. И… уходи, если хочешь…
Владимир сел рядом на корточки:
- Я останусь.
Через час Анисья привела с магазина невменяемую Клавдию, которая от заплаканной соседской девочки Елизаветы узнала о случившемся на карьере. А к вечеру приехали с района с обыском.
Содержимое чемодана было разложено на столе немым свидетельством страшных преступлений. Понятыми выступили Анисья и Николай Митрофанович. Последний был хмур и ни с кем старался не разговаривать.
- Его случайно узнала Успенская Мария Абрамовна, - говорил следователь. - Они столкнулись в коридоре. Успенская утверждала, что запомнила его со времён оккупации, он служил у немцев в полиции. Отсюда и началось расследование. Мы узнали его паспортные данные, это было нетрудно, так как он оформлял пенсию. Направили запросы, конечно, ответы на них придут позже, но за сегодня мы успели созвониться с армейским архивом, где нам по телефону сообщили, что Амосов Пётр Адамович пропал без вести весной сорок пятого, по дороге домой из госпиталя. Успенская утверждает, что человек, с кем она столкнулась в коридоре, прислуживал немцам, лично пытал и убивал. Она с семьёй жила под Киевом и сталкивалась с Тарасом Амельченко, именно это его настоящее имя. Она часто видела его на площади, где совершались казни над партизанами, евреями и славянами - Амельченко был одним из палачей.
Клавдия Ивановна лежала в своей комнате и иногда подвывала, когда некоторые слова следователя доходили до ее слуха. Ольга была безучастна ко всему, сидела, раскачиваясь, на краешке дивана.
ЭПИЛОГ
Тело Петра Адамовича Амосова, или, если правильно, Тараса Амельченко, семье выдали на седьмой день после проведения всех экспертиз и опознаний. Из районного морга Ольга везла отца на нанятом уазике. Сама вместе с водителем затаскивала гроб в дом. Мать уехала в Ростовскую область к брату, дня за два до этого. Владимир ночь, когда проводили обыск, ночевал у них, а на следующее утро уехал по делам в район и больше не возвращался.
Через час, как занесли гроб, приехал председатель. Хмурый, зашел в их дом, стараясь не глядеть на покойника, встал к нему спиной.
- Ольга, тут такое дело… - начал он. - Все в станице не хотят, чтобы … его хоронили на общем кладбище…
- Как же мне быть?.. – устало спросила Ольга. - В огороде его закопать?
- Я попросил вырыть могилу с другой стороны церкви, противоположной от кладбища, на удалении…
- Там, где овраг?
- Где овраг.
- Спасибо, Николай Митрофанович.
Председатель помялся.
- Пойдём, проводишь меня. Не могу я здесь… - он неопределённо махнул рукой.
- Я понимаю.
Они вышли. Долго смотрели, как ветер треплет листья смородины возле калитки.
- Что ты делать будешь, после похорон? – тихо спросил Николай Митрофанович.
- Уеду или не уеду, вы об этом? – председатель кивнул. - Не уеду. Детей пойду учить. Разрешите?
- А как они тебя величать будут? – Ольга удивлённо вскинула голову. - Ну, по отчеству, как?..
- А-а… - протянула она, - Вы в этом смысле… Так же, как и раньше, Ольгой Петровной.
Председатель хотел что-то сказать, но девушка его перебила.
- Моим отцом был Пётр Адамович, и он был хорошим отцом. Я от него не отрекаюсь. И это не значит, - она вновь не дала себя перебить, - не значит, что он не виноват. Виноват, но не передо мной. Вот так…
Председатель молчал, кусая губу.
- Ладно, - сказал он, наконец. - Поглядим. Выходи на работу. А завтра на похороны, я дам тебе своих сыновей, больше никто не хочет помогать. Они тоже не хотят, но меня не ослушаются.
- Спасибо!
Николай Митрофанович лишь махнул рукой и пошёл к машине.
Через день после похорон Ольга пришла в школу. По дороге она видела взгляды станичников, обращенные к ней, которые сразу отводили, как только она поднимала глаза. Когда она вошла, в классе воцарилась полнейшая тишина, гробовая. Каждый ее шаг, по пути от двери к столу, отдавался эхом, будто это было не помещение с партами и окнами, а бездонная пещера.
- Начнём урок, - с трудом проговорила Ольга.
Но в классе никто не пошевелился.
- Что вам задавали, пока меня не было?
И вновь тишина.
Наконец, с задней парты поднялся троечник Саша Асмолов.
- Да, Саша, ты скажешь нам домашнее задание?
- Ольга Петровна, я хочу сказать, что… - он запнулся, - в общем, мы обсуждали дома, и…
- Что, и?... – голос Ольги задрожал.
Саша Асмолов смутился, стараясь подобрать слова.
- …И вы по-прежнему наша учительница, и мы любим вас! – выпалила с первого ряда Олеся Мирошниченко.
Саша Асмолов кивнул. Весь класс одобрительно загудел.
Ольга удивленно обвела всех взглядом и заплакала. Впервые с того самого дня она плакала. А к ней подходили ученики, некоторые стояли рядом, сочувствуя и не зная как поддержать, некоторые обнимали. И вскоре на своих местах не осталось никого, все сгрудились вокруг стола учительницы. А та, глотая слезы, все повторяла:
- Спасибо, мои родные!.. Спасибо!..