Монах и детство

Артём Артёмов 11.10.2022

Монах и детство

Сейчас слово Селигер ассоциируется с модным и молодёжным, а у меня оно вызывает стойкие воспоминания о детстве, тишине, запахе сосен.

Тихий, высокий берег озёра. Кругом сосны, можжевельник, а земля покрыта мягким и сухим мхом. Сквозь жёлтые листья берёз выросших у самого берега, пробивается холодное осеннее солнце. Оно блестит на водной ряби напоминая о летних длинных и тёплых днях. Пляж порос травой, давно здесь никто не купался. Мостик из досок уходящий в воду, покосился и просвечивает местами сгнивших и отвалившихся досок.

Камыш, пользуясь долгим отсутствием человека, воспрял и заполнил собой все прогалины, до этого прокашивающихся для лодок и рыбаков.

Здесь когда-то всё оживало с приходом лета. От Московского завода привозили маленькие домики, ставили их среди сосен, крепили к ним палатки, выполнявшие роль прихожей и кухни. А потом на москвичах и жигулях приезжали сотрудники с семьями. Путёвка на 10 дней, чтобы надышаться и наловиться рыбы. Волейбол, общая кухня, коптильня. И по одной лодке к каждому домику. Советское чудо отдыха на природе.

Здесь мои десять, одиннадцать.., пятнадцать лет. Вон среди тех сосен иногда стоял наш москвичёк. Встав часа в 4, поеживаясь от прохлады, я шёл к мокрой насквозь от росы лодке, и тихо отчаливал, скрипя уключинами, грёб на середину, якорился и разматывал удочки. Почти круглосуточно я торчал в «море», научившись ценить одиночество. Здесь молодёжь, которым уже за пятьдесят, играла в волейбол. Здесь мой отец в плащ-палатке идёт с вёслами наперевес к лодке. Ему тогда меньше чем мне сейчас... Здесь мой дядя сидит у костра и как обычно шутит. Ещё здесь периодически срывающийся в запой комендант Владимир Иванович, ругаясь на кого-то, тащит новый газовый баллон на кухню, взамен старого. Совсем другая планета населённая людьми, которых нет сейчас на нашей Земле.

А вообще она маленькая планета. Я вот поехал навестить одинокого монаха, поселившегося на берегу озера. Рак. Умру, говорит, скоро. А он, оказалось, поселился именно в той деревне, на берегу того самого озера, совсем рядом с заброшенным островком моего детства.

Ветеран Афгана, боксёр, дерзкий и неспокойный, он вдруг ушёл в другую жизнь, где молитва и одиночество. После пострига он очень долго жил в келье на горе Афон. Был местной знаменитостью. «Растяжки» с консервными банками перед входом, непростой характер, изюминка. Писал иконы, сочинял стихи. Паломники старались хоть немного прикоснуться к строгости и аскетизму, зайти в гости, а если повезёт остаться ночевать. Более десяти лет. Может 15, или даже больше, не знаю, я не был на Афоне. А потом уехал, духовник благословил.

В Москве появился живым, вечно недовольным и ворчащим. Бывало усугублял, исчезая для общества на несколько дней. Один раз уговорил меня взять его с собой, на Донбасс, где в войсках за буйный и веселый нрав получил прозвище «Монах Тук». Там он читал нам свои стихи. И когда, давясь слезами, прочёл «На смерть Патриарха» (Алексия-II), я отчётливо разглядел его настоящего. И с тех пор за вывеской недовольства и нетерпения вижу его такого, ранимого и сопереживающего.

- Где вы лазали?! - это он отчитывает Витю, который сидел за рулём его двадцатилетнего джипчика, когда возил меня к моему детству, - Даже стёкла грязные! Давай мой теперь!

А когда Витя пошёл к шлангу, отодвинул его, и молча стал поливать машину.

- Вон мыло в ведре и щётка! Давай мыль! - хмурился монах, - Да не таскай ты щётку! Возьми ведро с собой! Вот ведь, сорок лет, а в голове... Мыль лучше! Вот здесь не промылил! Ты вообще машины мыл, когда-нибудь?!

Я стоял, прислонившись плечом к дому, и смотрел, как монах, задыхаясь и кашляя, ходил вокруг машины, поливая её из шланга, а Виктор шёл перед ним, поминутно оглядываясь, с ведром и щёткой, стараясь ничего не пропустить и все намылить.

- Ладно, хватит! Толку от тебя…- монах кряхтя выключил воду, и тяжело переваливаясь пошёл в дом. А Витя, оглянувшись, отошёл за угол, покурить.

Когда я вошёл, он лежал в своей комнате на кровати, а в нос были вставлены трубки от кислородного аппарата.

- Кислород 73, - чуть слышно проворчал он, - Я вот думаю, что не может такого быть! Или оксиметр сломался, или они его специально так делают... Человек же не может жить с таким кислородом?..

Что мне оставалось, кроме как согласиться, что не может...

Пришёл Витя. Монах повёл носом, откладывая трубки.

- Курил?- он нахмурил брови.

- Да я... - растерялся Виктор, - Так, чуть-чуть...

- Здоровый лоб! Рак себе хочешь?!

- Я больше не буду... - пробормотал чемпион по кикбоксингу Хабаровского края, коротко стриженный и с чёрной густой бородой, Виктор.

За окном стало темнеть. Ветер стих, озеро застыло, отражая в своей поверхности деревья берега напротив. Мы пили чай.

- Я тут к психологу ходил, - рассказывал монах, - Мне разрешение на охотничье ружьё продлить. Думаю, может получится напоследок в тайгу заехать, пожить месячишко? Охотиться уже не смогу, но ведь помирать лучше там, где жить нравится... Так вот, теперь надо нарколога и психолога проходить. Сижу я перед ней, она мне вопросы задаёт такие... А я этим только с исповедником делюсь, а тут эта! Я ей и сказал пару слов, она аж прифигела. Потом даёт мне бумагу, и просит нарисовать ей радость. Нормально, да?! Я ей крестик нарисовал. Она и не поняла о чём это я... Потом говорит, нарисуйте несуществующее животное. Я ей лошадь нарисовал, с её головой, а из рта сигаретка и дым, и из под хвоста тоже дым. Она в крик: «Вам нужно лечь в стационар!» Я ей говорю, что легко, но через пару дней и она туда ляжет. Дура...

- И?.. Продлили оружие?

- Куда они денутся... из-за таких психологов дебилы и вырастают. От меня-то какой вред? А их пациенты потом в школы идут и стреляют... Психолог это вообще от лукавого. К духовнику ходить надо.

Он подлил чая.

- Вы когда обратно? Завтра?

- Нет, сегодня, попозже.

Он и так был бледен, а тут ещё больше побелел.

- Как сегодня?!

- Дела завтра, с утра...

- Вот даёте!.. Приехали на пару часов! И охота было тащиться в такую даль?..

Потом он рассказывал про Афган, про детство, а я, глядя на светящееся за окном озеро, вспоминал своё.

Уже было совсем темно, когда мы стали прощаться. Он вышел провожать. Вместо напутствия поругал Витю. А потом, когда тот повернулся садиться в машину, незаметно перекрестил его в спину.

- До свидания, отец!

- Давайте... Аккуратнее!

Он стоял в свете уличного фонаря и долго смотрел вслед нашей удаляющейся машине, крестя рукой воздух и бормоча молитву.

Монах и детство

Задать вопрос

Спасибо!