• Главная
• Разделы журнала
• Свободная тема
• Уэллсовские чтения. Лекция 5. «Уэллс и Горький»

Уэллсовские чтения. Лекция 5. «Уэллс и Горький»

Дмитрий Галковский 14.02.2025

Дмитрий Галковский 14.02.2025

Уэллсовские чтения

Лекция 5. «Уэллс и Горький»

Как мы говорили в прошлой лекции, Уэллс первый раз приехал в Россию в начале 1914 года. Это была поездка частного лица, и поездка инкогнито. Тогда английский писатель приехал в страну, ничем не отличающуюся от Англии, но не захотел этого понять. Потому что это его, человека, воспитанного на русофобских стереотипах, оскорбляло. Кроме всего прочего, он попал в независимое от Англии государство. Независимое политически, в отличие, например, от Австралии или Канады, и независимое культурно, в отличие, например, от США.

Поэтому в тот раз он отделался какими-то ничего не значащими заметками о заснеженной стране церквей, куполов, мужиков, Достоевского и матрёшек.

А вот во второй раз, в 1920 году, Уэллс уже приехал к себе на родину и по заданию своего литературного начальства.

Это было время установления дипломатических отношений между Великобританией и Советской Россией. Уэллсу было поручено подготовить к этому событию общественное мнение Великобритании. Он должен был изобразить большевиков людьми, может быть, не очень культурными, но цивилизованными, стремящимися к свету истины и к демократии. Одновременно нужно было показать большие трудности, испытываемые советской Россией в условиях экономической блокады. Что Уэллс и сделал.

Одновременно он, конечно, написал аналитическую записку куда надо. Собственно, фрагменты этой записки, скорее всего, и были опубликованы в брошюре «Россия во мгле». Если вы её прочтёте, то увидите, что это, прежде всего, депеша разведчика. Текст, где кратко, по делу, сообщаются какие-то факты и даётся их краткая оценка под углом полезности или неполезности для Великобритании.

Уэллс попал в Россию осенью 1920 года. Гражданская война в основном закончилась к январю - на окраинах ещё тлели конфликты, но в огромном государстве они, в общем, не ощущались. Центральная Россия находилась в мирной зоне. В стране, однако, продолжался военный голод, начатый на пустом месте в 1917 году. До этого Россия была единственной воющей страной, где не нужно было нормировать продовольствие, - его, из-за прекращения экспорта, было некуда девать. В 1917 дорвавшиеся до власти вредители с места в карьер стали копипастить немецкую «брюквенную зиму» и быстро довели страну до настоящего голода и жёсткой карточной системы.

Однако после фактического прекращения гражданской войны никто не понимал, зачем правительство продолжает распределять продукты по карточкам, причём это распределение очень плохое, ибо у государства нет отлаженного бюрократического аппарата. В чём тогда смысл?

Это был период «преднэпа». Через полгода нэп был введён, и в Москве буквально за две недели всё изменилось радикально: открылось множество магазинов, ломящихся от товаров, и кафе, можно было заказать чашечку кофе с настоящим пирожным. А до этого люди питались полугнилыми селёдками, заплесневелыми армейскими сухарями, жмыхом. Все это великолепие вдобавок распределялось очень неравномерно и нерегулярно, поэтому люди буквально голодали. Примерно, как население Германской империи в 15-16-м году. Но Германия изнемогала под тяжестью мировой войны. А из-за чего изнемогала Россия после января 1920 года, было никому не понятно.

Эта бессмыслица людей угнетала. Но никакой бессмыслицы тут на самом деле не было. Непрошеные хозяева России хотели максимально ослабить русское государство, а, может быть, вообще уморить русских. Но тема физического уничтожения России к 20-му году была оставлена в прошлом. Правящие круги Великобритании убедились, что большевики находятся у них на крючке и будут покорно выполнять всё, что им приказывают из метрополии. Следовательно, необходим переход к проекту длительного существования советского государства, которое, конечно, будет играть большую роль в мировом английском хозяйстве. Советская Россия пригодится и как экономическая база, и как военная сила, и как сила идеологическая, с помощью которой можно продолжить дальнейшее переустройство мира в фабианском формате.

В этот переходный момент Уэллс и приехал в Петроград. Он сразу окунулся в атмосферу всеобщего озлобления, люди были доведены до отчаяния «военным коммунизмом». В огромном европейском городе были закрыты все магазины, невозможно было ничего купить, заработать деньги тоже было невозможно. Люди жили впроголодь, получая по карточкам дурную, полуиспорченную еду. Причём им это в отличие от ситуации «брюквенной зимы» никак не могли объяснить.

Русские говорили:

- Как же так, Россия была главной сельскохозяйственной державой мира, кормила двадцать государств, а прошло два года, и вы нам даете из милости какой-то жмых и воблу. Зачем это, какая цель?

Большевики отвечали:

- А мы сами так едим.

Им возражали:

- Замечательно, если это вам нравится, ешьте, а мы хотим питаться нормально.

На что русские получали ответ:

- Тогда мы вас сейчас расстреляем.

И расстреливали.

Это вызывало абсолютную деморализацию. К этому времени все, кто мог сопротивляться, были уничтожены, остались люди слабые: женщины, дети и интеллигенты не от мира сего, которых немножко подкармливал с руки Горький - добрый следователь.

В Петрограде состоялась встреча неимущих и немощных российских литераторов с Уэллсом, с сытым, розовощёким человеком, хорошо одетым, курящим дорогие сигары и приехавшим в город, где люди ходили бледные и падали в голодные обмороки. Главное, я подчеркну ещё раз, это происходило не в блокадном Ленинграде, а «просто так». Люди не могли понять, почему уже почти год нет войны, а жизнь не налаживается и, похоже, уже не наладится никогда. Ведь никто им не говорил тогда, что через полгода будет нэп. Большевики этого и сами не знали.

Люди были страшно взвинчены и озлоблены. Эта взвинченность и злоба обрушилась на Уэллса. Советские власти устроили званый вечер, туда пришла масса «представителей интеллигенции», и пришла, конечно, не столько пообщаться с Уэллсом, сколько элементарно поесть. Я бы сказал - пожрать.

Столы накрыли, но всё было среднего уровня, а главное, еды было для голодных людей катастрофически мало. Каждому дали по плитке шоколада к чаю, ещё что-то. Но наесться этим было нельзя, люди сидели полуголодные.

Возник скандал, особенно бесновался известный литератор Амфитеатров. Он выскочил и стал в лицо орать Уэллсу, что он сволочь. В приглаженной стенограмме это звучало так:

«Вы ели здесь рубленые котлеты и пирожные, правда, несколько примитивные, но вы, конечно, не знали, что эти котлеты и пирожные, приготовленные специально в вашу честь, являются теперь для нас чем-то более привлекательным, более волнующим, чем наша встреча с вами. Чем-то более соблазнительным, чем ваша сигара. Правда, вы видите нас пристойно одетыми. Как вы можете заметить, есть среди нас даже один смокинг. Но я уверен, что вы не можете подумать, что многие из нас, а может быть, наиболее достойные, не пришли сюда пожать руку за неимением приличного пиджака. И что ни один из здесь присутствующих не решится расстегнуть перед вами свой жилет, так как под ним не окажется ничего, кроме грязного рванья, которое когда-то называлось, если не ошибаюсь, бельём».

Здесь вроде бы произошёл первый контакт Уэллса с русскими писателями. А вот нет! Потому что здесь англичане опять беседовали сами с собой.

Кто такой Амфитеатров? Это литератор, который ещё задолго до первой русской революции написал фельетон «Господа Обмановы» и подписал его «Олд джентльмен». «Господа Обмановы» — это, понятно, «господа Романовы». Он там в открытую издевался над царем и великими князьями.

А что произошло в 1920 году, после того как «обмановых» благополучно расстреляли?

«Олд Джентльмен» обратился к своему хозяину, Уэллсу:

- Жрать давай! Где я теперь буду харчеваться? У меня трусы рваные. Одежду давай! Зачем я вступил в твою английскую масонскую ложу? Давай теперь корми меня. Я на своих 16 квадратных аршинах сижу и сидеть буду.

Конечно, это было сказано не по адресу. Уэллс не совсем понял, что происходит. Но это было сказано своим человечком, английским. Он встречался в России 20-го года с людьми, которые уже прошли колониальную обработку и превратились в английских холуёв. Вот с этими английскими холуями он и беседовал. Холуями и подлецами.

Автор «Господ Обмановых» жаловался лондонскому «товарищу Правдину, что его плохо кормят.

Уэллс, как уже говорилось в прошлой лекции, остановился на квартире у Горького. Горького он знал давно, они познакомились ещё в 1906 году в Соединённых Штатах. Горький туда поехал собирать деньги на подрывную деятельность против своего родного государства, а Уэллс поехал (по заданию литературной администрации) для того, чтобы налаживать контакты с Соединёнными Штатами и перетягивать их на сторону Великобритании. Чтобы в дальнейшем два англосаксонских государства стали военными союзниками. Это было сделать трудно, у американцев было против англичан предубеждение, но Великобритания взялась за дело всерьёз.

Уэллс по итогам этого путешествия написал книгу, где довольно искусно старался объяснить американцам все выгоды кооперации между двумя великими англоговорящими народами.

В этой книге есть упоминание о Горьком. Сама книга называлась «Будущее Америки». Уэллс написал, что не может объяснить, почему американцы изменили свое отношение к Горькому и стали его травить.

Горький приехал в Соединённые Штаты не со своей законной супругой, а с сожительницей. Американцы, узнав об этом, перестали его пускать в приличные гостиницы и начали травлю в желтой прессе. Поездка получилась неудачная.

Уэллс считал это нелепым недоразумением, потому что Горький ему сказал, что слухи об оставшихся в России жене и детях — это выдумка. Хотя это не было выдумкой. Но дело не в этом. Уэллс недоумевал, как американцы из-за какой-то мещанской чепухи забыли о царской России, о резне, жестокости, замученных детях (это его слова).

Однако американцы были прагматиками. Просто Уэллс (в данном случае он не лицемерил) действительно не понял, что произошло. Он не читал, что писал Горький во время пребывания в Америке, и не предполагал, что такое вообще можно написать.

А писал он вот что:

«На берегу в Нью-Йорке стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и тёмные «скребницы неба». Квадратные, лишённые желания быть красивыми, тупые, тяжёлые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своею высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и не видно детей... Издали город кажется огромной челюстью, с неровными, чёрными зубами. Он дышит в небо тучами дыма и сопит, как обжора, страдающий ожирением. Войдя в него, чувствуешь, что ты попал в желудок из камня и железа, - в желудок, который проглотил несколько миллионов людей и растирает, переваривает их…

Я впервые вижу такой чудовищный город, и никогда ещё люди не казались мне так ничтожны, так порабощены. И в то же время я нигде не встречал их такими трагикомически довольными собой, каковы они в этом жадном и грязном желудке обжоры, который впал от жадности в идиотизм и с диким рёвом скота пожирает мозги и нервы…

Я очень много видел нищеты, мне хорошо знакомо её зелёное, бескровное, костлявое лицо. Её глаза, тупые от голода и горящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловеческие, я всюду видел, но ужас нищеты Ист-Сайда - мрачнее всего, что я знаю. В этих улицах, набитых людьми, точно мешки крупой, дети жадно ищут в коробках с мусором, стоящих у панелей, загнившие овощи и пожирают их вместе с плесенью тут же, в едкой пыли и духоте. Когда они находят корку загнившего хлеба, она возбуждает среди них дикую вражду; охваченные желанием проглотить её, они дерутся, как маленькие собачонки. Они покрывают мостовые стаями, точно прожорливые голуби; в час ночи, в два и позднее - они всё еще роются в грязи, жалкие микробы нищеты, живые упрёки жадности богатых рабов Жёлтого Дьявола.

Какой-то человек идёт мимо них, мимо телефонных столбов и множества чёрных дверей в стенах домов, - чёрных дверей, сонно разинувших квадратные пасти. Где-то далеко гремит и воет вагон трамвая. Ночь задохнулась в глубоких клетках улиц, ночь умерла. Человек идёт, размеренно передвигая ноги, и качает свой длинный, согнутый корпус. В его фигуре есть что-то думающее, и хотя нерешительное, но решающее... Мне кажется, он - вор. Приятно видеть человека, который чувствует себя живым в черных сетях города».

Иными словами, Горький приехал в экономическую столицу мира, процветающий город, где уровень жизни был самый высокий в мире и где, конечно, не было нищих, умирающих от голода, как в Бомбее или Китае, и сказал, что это город сволочей и нищих, где только один честный человек - вор.

Кто это сказал в глазах американцев? Подонок, негодяй, предатель родины, который приехал клянчить деньги у американцев, чтобы пакостничать соотечественникам и разрушать государство, в котором он живёт. Чтобы русский народ превратился в рабов. Естественно, никто этого ему в глаза не говорил, но «люди, принимающие решения» это прекрасно понимали…

И вот ничтожество вместо того, чтобы стоять перед ними на коленях и целовать руки взасос, начинает паясничать. Оно начинает обвинять ИХ. А кто это вообще говорит?

Вот тут мы подходим к интересному вопросу. А кто такой Горький социально? Кто это?

Таких людей очень хорошо знали на Западе, и их там было много. Таким человеком был, например, Бернард Шоу. Это «масонские шуты».

Я приведу вам в пример биографию одного человека. Его звали Михаил Леонтьевич Магницкий.

Он был губернатором Симбирской губернии, а затем стал попечителем Казанского университета. В 20-е годы XIX века Александр I закрыл масонские ложи.

Магницкий, узнав об этом, предложил под пение религиозных гимнов разрушить здание Казанского университета.

Начальство его прожект не одобрило, тогда он немножко убавил громкость и стал решать частные вопросы. Например, отменил в университете преподавание римского права и заменил его изучением «Кормчей книги», то есть Номоканона. Номоканон — это сборник средневековых предписаний, которые регулировали правовое положение православной церкви, опираясь на религиозные же тексты из Библии. Магницкий предложил преподавать по Библии политэкономию. Создал специальную «кафедру конституции», которая должна была доказывать злокозненность конституций как таковых и разоблачать конкретное в конституции по пунктам; французскую конституцию, американскую и так далее. Он также требовал вообще упразднить в России преподавание философии.

При этом Магницкий писал собственные философские сочинения. Их уровень виден уже по названиям. Например: «Отломки от философского мозаика степного отшельника М. Простодумова, помещика села Спасского Саратовской губернии».

В статье «Голос над гробом Гегеля» Магницкий писал:

«Да отпущено будет Гегелю в мире вечном земное мудрствование его и да доступна будет философу жизнь, которой он не чаял. И да изгладятся со смертью его и следы философии его на земле».

Имя Магницкого стало нарицательным в масонской пропаганде. Считалось, что это фантастический обскурант, мракобес и, кроме всего прочего, человек, заложивший основы русского национализма. Он, например, восторгался татарским игом, которое сохранило в России истинную веру, и говорил, что это Пётр I не Россию сблизил с Европой, а наоборот, сблизил Европу с Россией, и теперь Россия будет учить уму-разуму гнилой Запад.

Однако кем был Магницкий на самом деле? Если не знать, то перед вашим умственным узором встанет какой-нибудь дремучий идиот с окладистой бородой. Однако Магницкий выглядел вот так:

Он был помощником Сперанского и прославился тем, что много паясничал на масонских агапах. Он мастерски передразнивал людей, сочинял эпиграммы, на ходу выдумывал юмористические скетчи. Пьяная публика на масонских собраниях была очень довольна. Это такой Максим Галкин.

Его обскурантизм был сознательным шутовством, а также вредительством в стиле «чем хуже, тем лучше». Магницкий обиделся, что масонские ложи закрыли. То есть, их, конечно, не закрыли, а закрыли туда вход всем желающим и закрыли возможность для легальной пропаганды. Соответственно, ему очень не понравилось усиление цензуры и так далее, и он стал с этим бороться, доводя «административный произвол» до абсурда.

Как только на престол взошёл Николай I, это безобразие сразу же прекратилось. Масонскому шуту дали пинка: направили комиссию в Казань, нашли нецелевое использование денег, выделенных на благоустройство университета, и описали его имение для покрытия задолженности. Магницкий от тюрьмы отвертелся через своих знакомых и пытался идиотничать дальше. Например, посылал наверх эпистолы о «всемирном масонском заговоре». Его, конечно, уже никто не слушал.

Это типичный масонский шут. Таким же шутом был Бернард Шоу. Таким же шутом был Максим Горький. Для этого подобных людей и держали. Причём по специфике предреволюционной России Горький был шутом очень грубым. Слишком грубым.

У Горького было амплуа. Он, пардон муа, снимал портки, задирал задницу, орал: «Орудие два нуля к бою!» - и пердел. Он это делал везде: на улице, в церкви, в ресторане, в театре. Такое амплуа было у человека.

За это ему платили деньги. Довольно большие. Это было полезно, и, кроме того, по мнению плативших, это было смешно. Причём вдвойне. Потому что у русских хамов, соответственно, и клоун должен быть хамский. Люди получали двойное удовольствие: смеялись над тупыми клоунами и над ещё более тупой русской публикой, терпящей подобное «цирковое искусство» и даже уверяющей себя, что оно и ничего - вроде как и тонко.

Однако в Соединённых Штатах Америки масонов было не двести человек и не пять тысяч, а несколько миллионов. Они были везде. Во всех местах, где по привычке хамил Горький: в театрах, в ресторанах, в храмах.

Получилось «над кем смеётесь - над собой смеётесь». И люди решили Горького поправить: нам этого человека не надо. Они для этого нашли какой-то формальный пункт, придравшись к личной жизни. Как это они любят делать. Если американцам человек не нравится, они, например, докапываются к его декларации о доходах. Правильно оформить налоговые отчисления в Америке невозможно. Налоговое законодательство в Соединённых Штатах — это «серая зона». Можно легально уйти от налогов, а потом так же легально вас за это посадят в тюрьму или вышлют из страны.

Они сказали, что Горький нарушает общественную нравственность, это фактически двоежёнец. Любые попытки Горького объяснить, что «я ведь зачем приехал, мне деньги на революцию нужны, вы же обещали», отметались с порога:

- А причём здесь это? Вы же не отрицаете, что мы вам говорим. Всё нормально.

Подобный провал «миссии Горького» озадачил наивного Уэллса. На самом деле, конечно, не наивного. Сам он правила игры соблюдал скрупулёзно. Настолько скрупулёзно, что даже не предполагал, что русский дурак будет плевать в руку дающего.

Конечно, Горький мог американцам сказать, что у него у самого градус есть. Но он обидел людей, у которых градус был повыше. Там, я думаю, и 33-й градус это ни о чём. И конечно, в таких случаях речь идёт не об обиде большого числа людей. Нет, он обидел конкретно одного человека один раз. Этого оказалось достаточно. На одном из светских раутов в его честь Горький что-то брякнул, или кто-то важный прочитал, что он пишет, и ему это не понравилось. Он сказал: «Уберите этого шута отсюда, чтобы его не было». Его и убрали.

От Горького ожидали другое: что он приедет в Америку и будет громко восхищаться американской демократией и культурой. Либо, по крайней мере, ничего не будет говорить по этому поводу и продолжит идиотничание, которым он занимался в России и в других странах. «Казаки двуручной пилой перепиливают на сцене беременных еврейских девушек» и так далее. Эти обвинения специально должны были быть идиотскими, чтобы их невозможно было опровергнуть.

Наивные люди читают объявления разных хироманток и недоумевают: а чего они так примитивно пишут, вроде: «ведьма Дарья, учёная всех наук, лечит от сглаза». Можно же писать грамотно: «профессор парапсихологии, получивший патент Венской академии оккультных наук». Но этого не нужно Нарочито безграмотная реклама отсекает людей, имеющих хоть какое-то образование. Должен приходить контингент уже на все готовый, который можно обирать по наглому и без проблем.

То же самое касается примитивной политической пропаганды. Она не рассчитана на диалог с людьми, которых оплевывают. На сцену должен выходить похабный шут, которого можно или избить палкой, или бежать от него куда подальше. Люди, говорящие в начале ХХ века о еврейских погромах, кровожадных казаках и Распутине, вовсе не собирались обсуждать эту «информацию» с русскими.

Если надо, мастера пропаганды на Западе сделали бы все тонко. Но в данном случае никакой тонкости не нужно, нужно наоборот. И в «наоборот» хамоватый Горький вписывался идеально.

Интересен образ жизни этих двух писателей - Горького и Уэллса. Мы уже говорили на эту тему.

И тот, и другой — это писатели-фантасты и авторы страшилок. В этом смысле «Человек-невидимка» или, допустим, автобиографическая трилогия Горького — это книги совершенно одного жанра. И эти два человека ровесники, между ними разница в два года.

Что интересно, свой фантастический роман «Мать» Горький написал в Соединённых Штатах Америки. После бойкота гостиниц, ему предоставили виллу, принадлежавшую частному лицу, где он исправился и написал «нужную, своевременную книгу» - отнюдь не об Америке, а о России.

И Горький, и Уэллс были самоучками, людьми, не очень уверенными в собственных знаниях и в собственном образовании. У Уэллса, конечно, человека формально более образованного, это был пунктик, он очень гордился, что перед смертью, когда ему было сильно за 70, получил какую-то научную степень, присуждённую в качестве утешительного приза.

Оба писателя болели «энциклопедизмом». Им хотелось выпускать гигантские энциклопедии, огромные серии книг, в том числе переводных, и делать адаптивные тексты для обывателей и трудящихся.

Они этим занимались в больших масштабах. Уэллс делал это более продуктивно, он в значительной степени предвосхитил создание современного интернета. По его мысли нужно было взять все мировые энциклопедии, унифицировать и перевести на основные языки Земли. Надо отдать должное - в качестве базиса этого проекта он выбрал не Британику, а французскую энциклопедию, действительно, гораздо более объективную и в своих разделах более сбалансированную.

Это осталось разговорами, но говорил он, в сущности, о бумажной версии Википедии и хорошо понимал необходимость такого глобального проекта.

Оба писателя были людьми левых убеждений. Горький финансировал из своих личных средств большевистскую прессу, то же самое делал Уэллс. Например, в 40-х годах он финансировал газету британских коммунистов «Дейли Уоркер».

В чем Горький и Уэллс различались… Один шпионил на своё государство, а другой против своего.

Для Горького туповатые члены семьи, из которой он вышел, были врагами, которых он публично оклеветал. А Уэллс всю жизнь трогательно заботился о своих «отсталых» родственниках.

Уэллс всё-таки всеми правдами и неправдами формально получил высшее образование, а Горькому всё это было не надо.

Уэллс построил несколько домов, у него была мечта иметь большой уютный дом. Он эту мечту осуществил несколько раз, на бис. Свои дома он строил лично. Конечно, не месил раствор и не клал кирпичи, но детально планировал, а также осуществлял общее руководство работами.

Горький за свою жизнь гвоздя не вбил. Но жил так же, как Уэллс. У него было несколько роскошных жилищ, он их снимал, покупал, а потом и «занимал». Когда у него гостил Уэллс, у Горького было две роскошных квартиры в центре Петербурга, между которыми прорубили сквозной проход. Там было одиннадцать комнат, и там жило много людей.

Окружать себя людьми, большой семьёй — это тоже была постоянное стремление Уэллса, который, как и Горький, в молодости страдал от одиночества.

Но если «большая семья» Уэллса была часто парадоксальной и сегментированный, потому что он был человеком любвеобильным, то «большая семья Горького» была просто странной и больше всего напоминала семью цирковых.

Во главе этой семьи находился её неформальный лидер - Максим Пешков, психически больной сын Горького. У Максима-младшего была остановка в психическом развитии где-то на уровне 12-летнего ребёнка.

Дома в основном говорил он. Максим давал всем шутливые прозвища, иногда остроумные, иногда дурацкие, рассказывал про всех выдуманные истории, тоже большей частью дурацкие. Домашние ему поддакивали.

Вынести это постороннему человеку было трудно. В доме Горького царила странная атмосфера сумасшедшего дома, хамства и одновременно наивной патриархальности, так сказать дебилизма в хорошем смысле этого слова, когда люди отгораживается от внешнего мира ширмами и им хочется жить в мире шуток, шарад, скетчей, самодеятельных театральных представлений. В общем, детского сада.

В момент проживания в этом клоунском мирке Уэллса делами там заправляла Мария Игнатьевна Бенкендорф, молодая женщина, которая была очередной любовницей Горького. Это была серьёзная связь, в дальнейшем Мария Игнатьевна стала его фактической женой. Она взяла на себя все функции секретаря, я бы даже сказал поводыря Горького, который в быту был беспомощным белоручкой. Он не знал иностранных языков и не умел печатать на машинке. Она вела всю корреспонденцию Горького и занималась всеми вопросами, связанными с оплатой услуг многочисленной челяди: курьеров, охранников, прислуги. Познакомил Бенкендорф с Горьким Корней Иванович Чуковский.

На домоправительнице Горького мы остановимся подробно, это очень важно, потому что она в дальнейшем стала женой Уэллса.

Их первая встреча произошла как раз на квартире Горького. Уэллс ночью пробрался в её комнату и приключилась бурная сцена. После этого идиот Максимка стал за столом рассказывать истории про Уэллса и Бенкендорф (в семье её звали Мура).

Звучало это так:

- Уэллс, значит, пошёл ночью в уборную и заблудился. Открывает дверь, заходит к нашей Муре, а она ему ка-ак даст ногой. Он полетел по коридору и голову разбил вообще. Сидит у стены в пижаме и плачет, а Мура подошла, стала гладить и говорить: «Не плачь».

Потом это годами рассказывалось под хохот. Таких историй у сына Горького было много. То он рассказывал, что в Неву заплыл кашалот и за ним охотились, то рассказывал про известного адвоката, как у него изо рта во время произнесения речи вывалилась искусственная челюсть, прыгала по столу и обратно запрыгивала в рот. И так далее. Часто истории иллюстрировались карикатурами, на которые Максим Пешков был большой мастер.

Напомню, что этот балаган проходил в 1920 году, на фоне массовых расстрелов и голода. Естественно, никакого голода в семье Горького не было. Кроме всего прочего, великий пролетарский писатель занимался скупкой краденого, но в недостаточно больших количествах, потому что думал, что это не главное. Потом выяснилось, что это было главным, и ему аукнулось. В эмиграции 20-х Горький продолжил жить на широкую ногу. Когда купленные вещицы были проедены, пришлось возвращаться в Советский Союз.

Фактически продолжение предыдущей лекции «Уэллс и Россия»

назад