«Старались выбить русский дух»

Альберт Палванов, Алексей Бурыкин 11.05.2015

«Старались выбить русский дух»

Ивану Мироновичу Старовойтову – 80 лет. Он встретил войну ребёнком, пережил немецкий концлагерь. Это его монолог-воспоминание о тех годах… Обратите внимание на невольное «они», когда Иван Миронович говорит о немцах, как бы обезличивая то зло, которое пришло на нашу землю в 1941 году… Это – голос памяти, которая, по слову поэта, есть «тень истины».

НАЧАЛО ВОЙНЫ. ОТЕЦ

Я из деревни Моржаки Витебской области Сурожского района Белоруссии. Война началась так… 22 июня мы бежали купаться - это было часов, наверное, 9 утра - и летят самолёты. «Ой! Самолёт! Самолёт!», и они бросили листовки. Листовки были такие… ну, хорошая картинка раскрашена, и пропагандистские лозунги. Мы побежали домой, не купаться уже, а домой. И отец говорит: «Это война... С одной войны пришёл, вторую войну встречаю…» Он был инвалид, еле-еле ходил с финской войны… А 25-го уже немец был у нас. Ну, мы в стороне были от шоссейки, и к нам только заезжали немецкие солдаты, никого не расстреливали, ничего.... А потом, когда их побили партизаны, они уже начали свирепствовать, расстреливать, заложников брать. А потом взяли да нашу деревню сожгли всю дотла. До сих пор она не восстановлена, и живых осталось всего несколько человек с нашей деревни Моржаки.Сожгли… а зима ж надвигается, построили землянки, и в них жили. А весной 1942 года пришли НКВДешники и говорят отцу: «Давай или в партизаны, или за линию фронта». Он говорит: «Ну какой я партизан, я еле хожу, а за линию фронта пойду». Ну, вот дали ему берданку, и он по Витебскому коридору (партизаны держали) перешёл линию фронта и воевал. И отец погиб в 43-ем году, это я уж потом узнал… Отец ушёл в начале апреля, а в мае карательная экспедиция забрала нас, а забирали поголовно. Сказали: брать весь скарб, скот с собой. И по шоссейке нас погнали с коровами и овцами. И гнали целый день… Пригнали на поле, автоматчики окружили, и тут же сапёры немецкие поставили столбы и натянули колючую проволоку. И вот за этой колючей проволокой мы недели две были, а потом в Витебск переправили, в сортировочный лагерь. А оттуда, в виду того, что отец ушёл, как считалось, в партизаны (а он не в партизаны - в армию ушел) нас, как семью партизана, отправили в Майданек.

МАЙДАНЕК

Подогнали вагоны, куда скот грузили, и по сходням, и сзади прикладами, - набивали в вагоны так, что дышать нечем было и повернуться нельзя. И везли нас дней десять… А когда привезли, в вагоне живых осталось… ну, процентов 50, наверное… Поезд остановили, там песчаный карьер, и сказали: «Трупы выкидывайте с вагона». И вот когда выкинули, тут стало посвободнее. Ни пить, ни есть не давали. А уже в Майданеке – баланда, там и рис даже был… И вот по миске налили, дали. «Кто хочет добавку?» И вот кто добавку съел, все они погибли от заворота кишок. Так они мучительно погибали, а немцы ходили, смеялись. А мать не дала мне, я пошёл добавку взял, она у меня отняла тарелку: «Нельзя есть!» Если бы я съел вторую тарелку, то тоже бы так же погиб. Кормили нас один раз в сутки, и то – кому доставалось, кому не доставалось… Нас, пацанов, заставляли камень о камень бить, делать щебёнку. Дорожки они делали этим камнем. Нет бы там… кувалду нам дать или чего, а вот бей камень о камень! У нас ноги - брюк-то не было - ноги все кровоточили. Отскакивают эти камушки - и в ноги. А были такие валуны, что их не разбить. Так что задаром никто не ел хлеб ихний. А хлеб-то… ну там, наверное, 90 процентов – каштан, и немножко добавляли муки. Он – чёрный, жёсткий. Вызывали по номерам. На груди был номер. В Освенциме - там выкалывали на руке номер, а у нас здесь был номер на одежде, и, если ты потерял его или забыл, - уже ты не жилец, считай, что попал в крематорий. В Майданеке нам, русским, ни передачи, ничего не разрешали. Ни Красный Крест, ни родственники. А там же и немцы сидели, и поляки. Вот им разрешалось, приходили и посылки, и родственники приносили им. И был такой случай. Мы ходили к польским баракам, под бараками подлезали - и к ихним урнам, чтобы вынуть оттуда что-нибудь съестное. Там были и внутренности селёдки, и головы, и очистки от картошки. А нам это было как лакомство. Но если немец увидит с вышки - или пристрелит, или вызовет тех, кто внизу надсматривает. Вскинул автомат – значит, за угол надо прятаться. А в тот раз немец, который стоял на вышке, крикнул: «Zurück!» - «Прочь!», значит, уходи, а сам даже сбросил кусок хлеба. У них люк внизу, и он не руками бросал, а взял да ногой – раз, в люк, хлеб и упал. Он: «Zurück! zurück!» - а сам отвернулся. Ну, я схватил хлеб и убежал. Были и среди немцев люди… не все были «звери», но, можно сказать, 99 и 9 десятых – это «звери» были.Бывало, люди не выдерживали мучений, голода, кидались на колючую проволоку, а она была под током, и погибали... Но немцы пошли на хитрость. Взяли да поставили ещё ряд колючей проволоки, чтобы не могли дотянуться до той проволоки, что под током.И вот мы в Майданеке были почти до конца 42-го года, а потом нас по приказу Гиммлера - «детей отнять» - стали отправлять в спецлагеря, кого в Германию… а я попал в Польшу в лагерь Тухенгем с двумя сёстрами и братом. А мать и ещё брат остались в Майданеке. Брата сожгли и мать сожгли в Майданеке… Они прошли через душегубку, как многие… Берут, гонят в барак мыться, раздевают догола, и потом вместо воды – газ, и уже оттуда никто не возвращается. А потом – в топку, сжигали. Крематорий перерабатывал 1200 человек за сутки

ТУХЕНГЕМ

В Тухенгеме кормежка была получше: давали и завтрак, и обед. В этом лагере даже были дети грудные, которые не могли ходить. С Майданека были взяты женщины, они ухаживали за этими детьми. Для чего они их держали? - делали эксперименты… У меня тоже брали несколько раз кровь, для нужд немецкой армии. Приходишь, ложишься на кушетку; руку - такой рукав сделан - просовываешь туда, и ты не видишь, что там тебе уколют… Потом давали маленькие такие немецкие булочки… и вот булочку дадут - и пошёл, если можешь идти. А если не можешь, там сидишь. Бывало, ребёнок лежит до тех пор, что встать уже не может, всю выкачают кровь. Тогда его раз! – и в сарай кидали, а потом на лошадь грузили, увозили… «Куда его?» - «Говорят, перевели в другой лагерь», - а оказывается не переводили, а увозили на кладбище. А на кладбище… там был ров, и в ров закапывали. Я был в 1999 году в этом Тухенгеме, там есть место, где русские похоронены – дети. А сколько человек – данных нет... В Майданеке, помню, в баню гоняли нас, детей вместе с женщинами. А здесь, в Тухенгеме, девочки отдельно были, мальчики отдельно. Девчонок, которым уже было по 12-14 лет, сажали за машинку, в пошивочные мастерские, они шили спецовку для немцев, бахилы, разные корзины плели из целлюлозной бумаги… А нас гоняли работать на разные полевые работы, к помещикам, к польским и немецким панам. Две лошади тянут, картофель копают, и картошку разбрасывает метра на два. А ты должен бежать и её собирать в корзину. Если пропустил маленькую картошку, тебе по голове стукнут ей, не больно, но, если ты пропустил большую, тебе так врежут – носом клюнешь. Гоняли собирать и груши… стремянку ставят, залезаем: один выше другого, и каждую грушу передаём друг другу в руки… И, если заметят, что ты откусил или уронил грушу, - значит, тут же идёт наказание. Или же плёткой тебя сразу, или по возвращении с работы – на стул, с голой задницей, и 25 резиновых палок за нарушение режима. При облавах ходила, как хлебная машина, называлась «душегубка». Вот в эту машину закидывали людей, оттуда уже не возвращались. И она проезжала по территории за проволокой, и напротив нашего пятого поля останавливалась, кузов подымался, и всё это сваливалось, как силосная яма. Как только она полная, так туда поступала солярка или, там, дизтопливо... И трупы начинали гореть, и все говорили: «Живых жгут», - а человек, когда горит, то руку подымает, то ногу подымает. «Ой, - говорит, - да он еще живой». А нам с поля было видно эту яму. «Да нет, - говорит, - это сухожилия перегорают, и вот человек то руку начинает подымать, то ногу или обе ноги…» И ветер с дымом на наш лагерь, они-то, немцы, в противогазах ходят, а мы задыхались.Они запрещали разговаривать по-русски. Говорить или на польском, или на немецком. Учили немецкому языку. Печи у них такие… приблизительно метр в диаметре: внутри кирпич, облицованы железом. И вот на печь повесили доску, а на ней писали, например: Die KatzeaufdemOfen – это «кошка лежит на печи», и разные немецкие слова, и потом на второй день спрашивали, и, если кто не запомнил, - получал резиновой плёткой. Старались выбить, как говорится, русский дух.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Все бредили тем, что придёт Красная армия и освободит. И в 1945 году, 19 января, первые наши разведчики проскочили… там овраг был, они «нырнули» в него и обратно ушли. Потом пошли танки. И танки шли целые сутки. Лязг был такой, что мы не спали, всё смотрели. И один танк - гусеница у него… чего-то поломалось там… - остановился. Мы подошли, танкист говорит: «Вы русские дети?» - «Да». А рядом магазин немецкий на замке. Он подошёл, прикладом сбил, а там конфеты! «Берите, ребята, в лагерь несите, сколько унесёте». Ну, мы набрали, кто за пазуху, кто куда, и в лагерь. Никому же больше семнадцати лет не было, дети… А на второй день нас хотели подорвать, но помешал им воспитатель, крикнул: «Русские в овраге!» - и эти каратели выскочили, чтобы свои шкуры спасти. И лагерь остался. Не взорвали нас.А если бы взорвали, то… Там было несколько ящиков аммонала, бруски такие, как мыло хозяйственное; солярка и бикфордов шнур. Только надо было поджечь, и всё. Было заминировано два подъезда. Ну и доложили командованию, что освобождён лагерь с детьми, и наше командование прислало взвод охраны. И нас стали откармливать, привезли продукты, потому что многие не могли передвигаться, уже ослабли… Последние дни они не кормили почти: думали, уничтожат нас, подорвут. Откормили нас, и на машины. И повезли на станцию, погрузили в санитарные эшелоны и в Москву, на Белорусский вокзал. День Победы мы встретили в детской больнице Русаковской, это был госпиталь во время войны. Стрельба началась, мы перепугались, вскочили, думали - опять немцы, а санитарка говорит: «Это салют, день Победы». Такой был салют! Сколько салютов потом ни видал, этот был… Вот так мы встретили День Победы.

Дальше круглый сирота (и отец погиб, и бабушку с дедушкой сожгли в Освенциме) Ваня Старовойтов воспитывался в детском доме «Юный строитель» у станции Клязьма Московской области. В 14 лет был направлен на учёбу в ремесленное училище, по окончании которого попал по распределению в Москву на автобазу, где проработал 62 года! Вот такая судьба. Сегодня у Ивана Мироновича две дочери, четыре внука, правнук и две правнучки…

Беседовал Альберт Палванов

Подготовка текста Алексей Бурыкин

«Старались выбить русский дух»

Задать вопрос

Спасибо!